Лето было в разгаре. Губернский город сильно изнывал от жары. Лужи, на всех улицах, высохли и пыль клубилась, как дневная напасть, для всех жителей. В доме Патокиной, все девушки отдыхали, только вечером, сюда начинает стекаться мужской «поток».
А, пока, можно поспать и полузгать семечки, или перекинуться словом с приказчиками из лавок. В саду, сзади дома, «извивалась» дворовая дорога, от реки. По ней резво поднимался лихач.
Миновав сад, орловский рысак «занёс» бричку к летней кухне и остановился. Господин, рослый и щегольски одетый, упруго спрыгнул на землю.
Осмотрелся и вальяжно пошёл к чёрному крыльцу дома Патокиной, внимательно скользя взглядом, по трём этажам, будто прицениваясь на будущее. Дверь открылась, выскочила девушка. «Барыня уже ждут-с».
Господин кивнул и вошёл. Поднялись на второй этаж. Коридор с ковром. А, вот, и дверь в кабинет. И, навстречу, уже идёт рыжая красавица с васильковыми глазами, улыбаясь.
«Степан Маркович! А, я вас, жду. Записочку-с: мне передали. Прошу, присаживайтесь!». Пивнев был главным полицейским чином в губернии. Но! Редко уже ездил, по улицам, на казённой тройке и, в генеральском мундире, с погонами. Зачем? Его и так, все там знали.
Степан Маркович поправил жилет, медленно посмотрел время на карманных золотых часах, и присел, в кресло, возле окна. «Аделаида Артамоновна! Знаю, что все документы, у вас, в порядке. Кизилов это всё делал три года назад и докладывал. А вот, теперь, я и сам захотел познакомиться.
Не волнуйтесь, по долгу службы, все дома терпимости знаю лично по губернии. Везде хозяйки – достойные женщины. Это – правда! Однако, ваш уж самый престижный, в версте, от дома губернатора. Надо присматривать. Сейчас и жалобы идут».
Красивое и живое лицо Патокиной расплылось в улыбке. «Степан Маркович! И, кто же, жалуется: соседи мои или клиенты? Прошу вас - к столу. Свежей икорки отпробовать - из Астрахани, шустовского коньячка, намедни, мне привезли и поросёночка по-флотски».
Пивнев кивнул, встал, перекрестился в «красный угол» и прошёл к столу. Через полчаса генерал подошёл вплотную к хозяйке: «Пора нам, моя хорошая, в спальню». Она кивнула, подошла к двери, и заперла на ключ.
Также и в спальне. «Аделичка, а теперь, и начнётся наш роман. Я наслышан, какая ты искусница! Ах, купцы! Два раза в месяц – мне хватит!».
Пока гость пил кофе и курил сигару, она разделась и легла в живописной позе. В платье Евы. Пивнев выпустил клуб дыма и, с желанием, смотрел на грудь и изгибы бедра дамы. Тело было роскошным: в цвете и в объёме.
Она улыбалась ему и ещё подмигивала. А рука призывно скользила: от губ - к «заветному местечку», как к родничку, «в райских кущах». «Слушай, а кто сказал, что тебе сорок? Я бы больше двадцати не дал. Обворожительна! И вся - в моём вкусе. Аделичка! Уже сгораю! Давай-ка, раздевай меня! Как я хочу - к тебе!».
Она споро снимала всю мужскую одежду. А, потом, присела, перед ним, на колени и лихо обхватила его бёдра. Пивнев тихо застонал и стал гладить её волосы обеими руками. «Кудесница!».
Спустя час, они лежали рядом, лаская друг друга. Потом генерал ей сказал: «Аделичка! Думаю, не мало ли, мне два раза? Ладно! Эх, возраст!
Два раза и десять тысяч каждый месяц. Знаю, что твои девочки: здесь - полсотни и попроще на Грачёвке и Выхино моют деньги. Запомни, я решаю все твои проблемы. Только люби меня жарче, чем жена!».
