Продолжение романа "Житие Майки алкоголички и сэра Константина", из главы "Лисичкин дом"
08 декабря 2018 18:39 Про любовь
Вчера сидела в этой пекарне долго. Заказала там лимонад и кекс. Пока ела, вроде получше, а потом снова накрыло. Сидела, плакала от жалости к себе. Кое-как успокоилась, думаю, ладно, хватит, пора идти. Спускаюсь еле живая по съезду для колясок, вижу идёт в мою сторону под фонарями, стремительный, руки в карманах. Дальше почти не помню. Совсем размазало меня. Тащил за собой быстрее, чем я могла идти. И заставлял смотреть и говорил, выревела блин горечь обиженных жалоб, как плохо и тяжело, целовал истерзаный этот рот дурацкий, и все стало неважно потом.
Не могу привыкнуть без бороды. Сына своего прислал вместо себя, говорю, привет, Роман. У него валяются два бейджика из ресторана "Константин" и "Роман". Однажды свой забыл дома и ему выдали этого "Романа", без имени быть нельзя.
Сына, - угорает!
Я боюсь, что он меня не примет некрасивую, с болячками всякими, потому что я сама себя не могу принять, я должна быть близка к идеалу. А как вспомню про возраст, так вообще хреново мне. Хорошо удаётся забыть эти бзики и просто жить. Тра..ться, смеяться, поедать вкусное, рассказывать и бродить. И все становится настоящим, живым. Пока снова не накроет и не придушит этот невроз.
Говорили про любовь. Вспомнили, как с двумя одновременно, я вечером со старшим братом, первым мужем, днём с младшим. И так было чудесно, так я обоих любила, лето было такое тёплое, хорошо было очень. И он тоже, ночами на такси от одной девки к другой. Та, которая знала, набрасывалась как шальная. Наверное, её заводила эта история. Или она боролась, доказывала, что лучше, что страстная, что ей больше надо... А вторая не знала.
Прошу его: пусть я буду той, которая не знает... Устраивает мне допрос, люблю ли я его. Я не могу сказать прямо и открыто, без "наверное" и "не знаю", извиваюсь, уворачиваюсь.
Я не доверюсь никому больше, наверное, никогда не смогу. Хватит с меня безусловной любви, довольно. В любви ведь не должно быть условий. А у меня есть. Ни в коем случае не стала бы жить с пьяницей, с тем, кто изменяет демонстративно, с тем, кто годами не имеет дохода. Он расстроился, сказал, значит всё развалится. Когда любишь, ни о чем таком не думаешь.
Ну вот я, допустим забухаю. Или с ума сойду. Что ты будешь делать, спрашиваю.
Как что? Тащить тебя из этого буду, что ещё? Удивляется.
А я ему: а вот я сразу уйду. Я себя в жертву никому приносить не собираюсь. Даже тебе. Даже детям. Уйду, чтобы не видеть этот ужас, у меня помнишь, ты говорил, нетерпение сердца.
Помрачнел, помолчи говорит теперь. До утра. И я уснула. Просыпалась и думала, нет, нет, я его не оставлю, что бы не случилось, я просто болтаю, а дойдёт до дела, не смогу я оставить без помощи, нет... Проваливалась опять.
Утром я гот. Зачем творог упакован в форме гроба, спрашиваю? Мрачная серьёзная. Да нет же, смеётся, гроб намного уже. Это на двоих, я тоже смеюсь с ним, жили долго и счастливо и умерли в один день...
Аааа, безысходность, тащит к окну, там тачки все катафалки, адик-детский садик, безысходня. (наш микрорайон Сходня называется). И вспоминает, как вылезал из таких состояний, первый год было трудно, работа тяжёлая, механическая на производстве, жёстко экономил, выживал. Серое все и просвета не видно. Шёл смотреть на вертолёты, залез на эстакаду и глядел, как они взлетают, троллейбус новый запустили, сел в этот троллейбус, там заговаривал с незнакомыми, и отступала эта серость. Такой заряд позитива от этих его историй. Надо и мне выбираться, зачем я думаю о грустном...
Маленькая нарисовала мне картину. Чтобы я взяла с собой.
А кто это? Это я, говорит.
Она хочет, чтобы я взяла её с собой, хотя бы на бумажке. Ну как тут не расплакаться, подучивает что ли её кто-то?!
Злюсь, говорю ему, род ничего не значит, кровь эта, что в ней? Ты мне ближе по духу, чем все эти кровные.
Нет, я докажу тебе, спорит. Вот представь, эшафот, виселица, сейчас фашист повесит или меня или детей, кого выберешь?
Вот кто драматург, а вовсе не я...
Я задыхаюсь, зачем ты, у меня же воображение, никого. Пусть меня лучше вешают.
Выбирай, а то всех, говорит.
Я откажусь выбирать, я не смогу жить потом после такого выбора. Никого. Нет.
Подхожу к окну, смотрю на снег, на крыши безысходни. Я эгоистка, я не думаю ни о ком из них, только о себе. Думаю, как я не смогу жить, каково мне будет. А не о них. Вспоминаю Прилепина. Мой любимый рассказ "Тень облака на другом берегу"
– Ерунда, – не соглашается она. – Мужчины её придумали. Для начала они намечтали себе склонность женщины к плотскому пороку – женщины согласны с этими фантазиями до вполне определённого предела… А потом мужчины пошли дальше и придумали любовь. Не помню, кто первый начал: греки, Шекспир или Петрарка, – но точно не женщина.
– А у женщин нет любви к мужчинам?
– По большому счёту женщина не желает делать любовь с мужчинами, – объясняет мне она. – Женщина желает делать ребёнка, и чтоб один мужчина потом ходил вокруг неё и ребёнка. А та женщина, что желает делать любовь с мужчинами, – ребёнка убивает. Ребенок в таком случае совершенно ни к чему. (…) Та, что выбирает мужчин, – убивает своего ребёнка. А та, что выбирает ребёнка, – убивает своего мужчину. В женском мире мужчина не главное, – чеканит мне злая цыганка. – Он – придаточное. Ещё одна часть тела, за которой приходится ухаживать, даже когда нет никакого желания.
Смотрю на его лицо, такое родное, знакомое до последней черточки, смотрю ему в глаза. И он смотрит на меня. Сегодня ровно четыре месяца, как мы знакомы.