Они познакомились внезапно, на каком-то странном авангардном спектакле. Полуголые люди бегали по сцене, обливая друг друга водой.
Это было пошло.
Он никогда не был ханжой, но должна же быть какая-то художественная оправданность, а здесь – только глупость и эпатаж. Нет, возможно, он, конечно, не дорос. Но насиловать себя дальше смысла не имело.
Он вытерпел минут сорок, потом резко встал, и не раздумывая направился к выходу.
– Что это было? Какой феерический бред! – послышалось сзади.
За ним решительно шли две девушки, с одной из которых он встретился глазами.
– Вам тоже не зашло? – улыбнулся он.
– Чушь, – энергично ответила она, – зря потраченное время!
Он всегда считал, что знакомиться надо на положительных эмоциях.
Хотя, с другой стороны, какая-то общность интересов...
А, была, не была!
– Зато есть тема для обсуждения, доверительно сообщил он, включив самую обаятельную из своего арсенала улыбок.
– Ну, как бы да, – хмыкнула девушка.
Она была невероятно обаятельна, с умными, слегка ироничными глазами, в облегающих джинсах с какими-то смешными розовыми рюшечками.
– Вас проводить? – галантно предложил он.
– Да мы тут недалеко, пешком.
Выяснилось, живут они в соседних домах. Девушка оказалась умной и начитанной, с таким восприятием мира и чувством юмора, которое бывает только у людей, воспитывавшихся в интеллигентных семьях.
Подруга за все время не проронила ни слова, за что Макс был ей безмерно благодарен.
А потом – они встречались снова.
Им было интересно вдвоем, они не могли наговориться, читали наизусть русских поэтов, общались на одном языке, на единой волне, периодически жарко споря, приводя аргументы, и впоследствии соглашаясь друг с другом.
Романтические отношения между тем кружились все более бурным потоком, вовлекая в водоворот любви...
Их жизнь изменилась, заиграла новыми красками. Произошла какая-то удивительная метаморфоза. Но на всеобъемлющее ощущение счастья накладывались звуки взрывов. Карта Донецка, его родного города, зияла черными ожогами...
Это было неправильно, ненормально. Нельзя наслаждаться жизнью, когда вокруг страдания и кровь...
А еще досадным препятствием был Машин четырехлетний сын.
Максиму всегда казалось, что заводить серьезные отношения с женщиной, у которой есть ребенок, как-то неправильно, что ли... Глупые предрассудки.
Он это понял, когда познакомился с мальчишкой. Пацан принял нового друга матери в штыки. Враждебное выражение в маленьких широко открытых глазах было явственным. Увы, так бывает...
Он пытался заслужить расположение мальчишки, ходил с ним гулять, общался, водил в кино. Забирал его из детского сада, читал ему сказки.
Ребенок благосклонно принимал все эти знаки внимания, но своего прохладного отношения не менял. Они уже жили вместе, у них был совместный быт, ужины, выходные...
Со временем привязанность к этому жизнерадостному пацану проявлялась все больше. Максиму казалось, что они были знакомы всегда, он привык, это был его новый товарищ, единомышленник, собеседник. Его сын.
Странное дело, иногда появлялись мысли, что ребенок для него важнее всего остального. Если бы только не было этого недоверия, осторожной дистанции, не допускающей любых проявлений фамильярности.
Они здоровались за руку, по-мужски, с серьезным выражением лица.
А как нужна была ему мальчишеская улыбка, радость при встрече, любовь в глазах!
Он не был героем. Но мысль о том, что вокруг гибнут люди не давала уснуть. Она сверлила где-то в подкорке, заставляя ворочаться, терзала, раздирала изнутри. Особенно, когда он оставался один. Это становилось невыносимым.
– Сережка! – сказал он, когда они остались вдвоем, – я хотел с тобой поговорить, посоветоваться...
– О чем, дядя Максим? – со всей серьезностью, и даже как-то сурово, спросил мальчик.
– Понимаешь, идет война. И я не могу больше оставаться в стороне. Просто не имею права. Я решился. Надо...
– Ты уезжаешь?
– Так нужно...
– Но ты вернешься?
– Я буду очень стараться...
Что еще сказать он мог этому человечку, как объяснить то, что у него сейчас на душе, какими словами все это описать?
Он встал и мрачно пошел собирать вещи...
Они втроем сидели молча на старых трескучих стульях, оставшихся еще с советского времени. Не имело смысла что-либо говорить, сотрясать воздух, лозунгами или романтическими фразами... Все было так, как должно быть... В комнате висела звенящая тишина. Даже голуби за окном прекратили свои вечные клокочущие трели.
Все стихло...
Он встал. Пора. И в этот момент Серёжка кинулся к нему. Максим неловко обнял мальчишку, ощущая нехватку воздуха. Очертания комнаты почему-то вдруг стали расплываться, потеряли упругость и резкость.
– Папка, – всхлипнул мальчик. Слезы текли по его щекам, они капали на старую застиранную рубашку, оставляя на ней мокрые темные пятнышки, отпечатки детского горя, – папочка, возвращайся, я буду тебя ждать!
