Все воскресенье гудели три этажа семейного общежития работников машиностроительного завода. Эпицентр активности был в комнате двести тринадцать, именно там свершилось неординарное событие, а именно из деревни привезли внебрачную дочь сборщика Степки Васильева.
Все жильцы, точнее их женская половина, узнавшие о незапланированном прибавлении в семье Степана и Клавдии, стекались в заветную комнату, а там уже ахали и охали на разные лады. Первые посетительницы заходили под каким-нибудь нехитрым предлогом, занять стакан молока или морковку, а другие, уже не стесняясь, приходили посмотреть на Степкину суразку.
Последнее стеснение пропало после того, как одна из соседок просунула голову в комнату и спросила притворно равнодушным голосом, в котором сквозило тщательно скрываемое любопытство:
- Клавушка, голубушка, одолжи пару яичек, лапшевник наладилась сготовить, а как назло ни одного яйца.
Вместо Клавдии просительнице ответила бойкая и языкастая Лидка:
- А ты чуток попозжее приходи, а то Клавка только грозится Степану яiца оторвать, но пока еще его добро при нем. Правда они для лапшевника не подойдут, калибр не тот!
Последние ее слова потонули в звонком и дружном хохоте соседок. Кладвия замахнулась полотенцем на Степана, и тот быстро ретировался в комнату соседа Мишки, жена которого вместе с ребенком гостила в деревне у матери. В тот день это было самое безопасное для него место.
У Степана воскресенье не задалось с самого утра. Впрочем, утро было безрадостным по вине самого Степы. В субботу он помогал перевозить вещи своего друга наладчика станков Петра, получившего с семьей новую квартиру. Ну, как и водится, переезд закончился застольем.
Водка была большой бедой для Степана. Нет, алкоголиком он не был, но пьянел заметно быстрее других мужиков и на следующий день мучился жутким похмельем. Кроме того Клавдия, отец которой выпить любил, а выпив, случалось, гонял ее мать, и, в конце концов, утонул, решив в нетрезвом виде искупаться, водку дюже не любила.
И как следствие этого, не любила она, когда Степан принимал лишнего. Тогда добрая, нескандальная и покладистая Клавка становилась настоящей фурией. Вот такой фурией встретила она субботним вечером благоверного.
В воскресное утро Степан мучился от головной боли и от раздумий о моменте появления у него под глазом синяка. По его ощущениям до прихода домой его анфас выглядел абсолютно симметричным и синяка у него не было.
Но в то утро твердой памятью и здравым рассудком он похвастаться не мог, а приставать с расспросами к хмурой жене Степан посчитал неумным и недальновидным, поэтому сидел тихо и поправлял здоровье огуречным рассолом.
И вот в этот не самый счастливый момент супружеского бытия раздался стук в дверь. Потом дверь, слегка скрипнув, открылась и на пороге возник дед Митрич, односельчанин Степана.
- Ну, хозяева, встречайте гостей, - сказал старый Митрич, и, припадая на одну ногу, поставил на пол корзину и снял с плеча вещевой мешок. А за Митричем стояла светловолосая чумазая девчушка лет трех.
- Проходите, гости дорогие, я вчера пироги стряпала, чай пить будем. А через час у меня и щи поспеют, - сказала, свято чтившая законы гостеприимства Клавдия.
Но дед Митрич проходить не стал, а подтолкнул к Клавдии девчушку и покосился на Степку.
- Я, собственно говоря, не гостевать приехал. Мне в город в магазин занадобилось и в аптеку, да и Наташка, соседка моя, дочку к тебе, Степушка, просила привезти. Ты ведь когда в город съехал, так Натаха в скорости Полюшку-то и родила. Девочка хорошая, неизбалованная, Наташка за ней хорошо ходила.
А позавчера в больницу ее забрали, вроде аппендицит у нее. Так она и сказала, что ежели в больнице оставят, то дитя к отцу в город отвести, к Степану, к тебе то бишь. Пусть, дескать, дочка с папкой поживет, ну а ежели помрет Натаха, то дитя-то тебе рОстить придется.
Произнося свой монолог, старый Митрич выкладывал из вещевого мешка нехитрые детские одеженки, из корзины выставлял на стол деревенские гостинцы. Совершая эти манипуляции и поглядывая на обалдевшего от неожиданного отцовства Степана, продолжил речь:
- Ты, Степка, на Натаху не серчай, сам знаешь, твой грех. И я, и старуха моя видели, как ты огородами от Наташки шел. А Натаха баба добрая, насильно тебя не оженила. Другая бы, слышь, в товарищеский суд мужика потянула, али в райком письмецо чиркнула. У нас в том годе так агронома женили. А Наташка правильно рассудила, насильно мил не будешь. Полюшка, а ты чего стоишь, иди к папке-то, - последние слова относились уже к девочке.
После ухода Митрича жизнь Степана перевернулась и пошла под откос. Головная боль, на фоне произошедшего, стала просто досадным пустяком. О пирогах и щах в тот день пришлось забыть. Клавка лютовала во всю, а бабий улей, собравшийся на их квадратах, только подливал масла в огонь. Если бы Мишка не предоставил Степану политического убежища, была бы Степке верная смерть.
В свою комнатушку Степан вернулся уже затемно, когда все бабы разбрелись по своим домашним очагам. Клавдия, с распухшим от слез лицом, затенив настольную лампу газетой, придирчиво рассматривала детские одежки: все ли пуговки и крючки пришиты, нет ли где дырочки. Что не говори, а бабой она была хозяйственной.
Без участия Степана полированный шифоньер, кладезь семейных богатств Степки и Клавы, был сдвинут в сторону. Из составленных вместе стульев бабы соорудили подобие кроватки. Ничего так получилось, чисто гнездышко. На подоконнике красовалась слегка ободранная кукла. Под столом стоял принесенный кем-то из соседок эмалированный детский горшок с нарисованным на нем зайцем.
Посмотрев недобро на мужа, Клавдия сказала:
- Спать ложись, завтра пораньше разбужу. До смены ко мне в цех зайдешь, мастеру скажешь, что два дня я без оплаты возьму. Метрики у девочки с собой нет, так что в садик наш ее пока не примут. Если девчонка смирная, Катюша обещалась за ней поглядеть, она все равно в декрете. Ну а если мать помрет, будем на себя суразку твою оформлять. Есть, Степа, будешь?
Засыпая Степан с наслаждением ощущал сытость, обеспеченную Клавиными пирогами и думал о том, что Клавка все-таки баба жалостливая. Правда был у Степы еще и голод другого свойства, но он решил жену по этому поводу не беспокоить. Сладко спавший Степан не слышал, как полночи плакала Клавдия, придавленная обрушившейся на нее бедой.
Девчонка оказалась смирной и некапризной. В первые два дня, конечно, поплакала, да это и понятно, как куклу какую сунули дитя неразумное чужим людям. А на тритий день ничего, ластиться стала, где ее место за столом выучила. Бабы девчушку жалели, не дай Бог, что с матерью случится, сызмальства дитя осиротеет.
После работы Петр со Степаном притащили видавшую виды детскую кроватку, собрали ее под одобрительными взорами Клавдии и соседок. Ну, теперь спальное место у девчоночки не хуже, чем у других. А то спал ребенок в гнезде, чисто птенец.
Клавдия, хотя первую неделю нет-нет, да и зыркнет на Степку недобро, Полюшку не забижала, даже по головке гладила и сказки на ночь рассказывала. Да и разве дитя виновато? Катенька, голубушка, не обманула, днем сидела с Полей. Ну, так на то они и соседки, что бы друг другжку выручать.
В воскресенье все вместе в парк ходили, мороженое ели, на карусели Поленьку катали. Полюшка сначала испугалась, а потом ничего, смеется да заливается. На вторую неделю Поленька Степку папкой стала кликать. В общем, прижилась девчонка.
В субботу днем идет Клавдия с гастронома, ведет Поленьку за ручку и мысли свои думает. Думает, если будут у них в цеху билеты в цирк али в кукольный театр распространять, нужно будет Полюшке взять. Жалко, что апельсинов в заводской буфет не завозят, так хочется девчушку полакомить. Она их в жизни и не пробовала.
Заходит в общежитие, поднимается по лестнице, а соседи на нее смотрят да косятся. А на этаже на ее шум, крики, чистый трам-таратам. Заходит в комнату свою, а там, мама дорогая!
За столом милиционер сидит, что-то в тетрадку в свою пишет. Какой-то незнакомый мужчина стоит. Митрича, что из деревни приезжал, какая-то чужая молодка за грудки схватила и треплет что есть мочи. Полиночка как женщину увидела, так и кинулась к ней, это старика от жестокой расправы и спасло.
Митрич дух перевел, твердит, чуть не плача:
- Натаха, милушка, да я же помочь тебе хотел по-соседски. Я ж сам видел, что Степка Васильев у тебя ночевал, вот девчонку к нему-то и повез, думал папка он Полинке твоей. Ты же сама сказала, свези к Степану. Откуда ж мне знать, что у тебя со Степаном-электриком любовь-то была? Вы любитесь, а я выходит, виноватым делаюсь?
- Думал он! Да и что ты вообще видел, старый ты черт! Очки купи! От Степкиной ночевки ни какого толка, выпил две рюмки, и разморило его вмиг. Спал у меня на сундуке! От этой ночевки одни только разговоры! Да и по срокам вовсе не совпадает! Ты что, считать совсем не умеешь!
- Бог с тобой, я мужик, я в ваших бабьих подсчетах ничего и не смыслю. Наташенька, ты не серчай, я ж как лучше хотел. Думал Полинка твоя Васильева Степки дочь. Я потому и адреса у тебя брать не стал, Степкин-то адресок у меня есть. Вот я и наладился девочку отвезти.
В это время высокий мужчина, потирая шишку на голове, давал показания милиционеру:
- Приходит, - говорит Степан-электрик, - ко мне эта вот гражданочка, где спрашивает дочка. А я ни сном, ни духом, какая такая дочка! И в глаза не видывал! Мы как клуб новый построили, так я и уехал из деревни. А меня ни с того ни с сего за грудки хватают, верни, требуют ребенка, ирод. Ну, я сразу с Наташкой в мотоциклетку и в деревню к Митричу.
А потом, повернувшись к Наталье, Степан-электрик добавляет:
- А ты, Наташка, тоже хороша, с гордостью со своей. Я же спрашивал, от кого понесла. А с Тоськой не было у меня ничего тогда, и сейчас нет! Могла бы про дочку-то и сказать, поженились бы, жили как нормальные люди, дитя вместе поднимали. А ты с кулаками на меня, на Митрича, на Степку! Дуры вы бабы! Дуры!
С того дня Наталья и Степан-электрик стали жить вместе, как нормальные люди. Поднимали на ноги дочку Полюшку, да сыночка Колюшку, да их сестренку Олюшку.
Милиционер дела заводить не стал, во всем разобрались на месте. Потом он до конца жизни рассказывал эту историю в компаниях и всегда имел у слушателей ошеломляющий успех. Именно от него услышала эту байку и я.
Кстати, Митрича, к его великой радости отпустили в родную деревню. Старик зарекся иметь какие-то дела с чужими детьми, не зря ему старуха всегда говорила, чтоб не лез, куды не просют. Впрочем, у него самого пять внуков, так что ему хватает своих пострелят.
Жильцы общежития в тот день опять побурлили, пошумели, поговорили и к вечеру все разошлись по своим комнатам довольные и счастливые. Недовольной и расстроенной была только Клавдия, уж очень ей было жалко отдавать Полинку родной матери, прикипела она к девочке сердцем.
Но ночью Степан сумел утешить жену. В результате этого утешения, шифоньер, необдуманно передвинутый на прежнее место, опять пришлось ставить в дальний угол и освобождать территорию для детской кроватки.
Как вы уже догадались, родившуюся через девять месяцев девочку назвали Полюшкой.