Это история девяностых годов. Почему-то ее мне захотелось рассказать именно сейчас.
Мария Ивановна прожила непростую жизнь. Все было: и горе, и радость, и бесконечный труд. Ее биография — история страны. Детство — разруха, голод. Юность — репрессии, война. Зрелость — гонки на перегонки со всем миром. А старость ознаменовалась уже совсем непонятными вещами — перестройкой и новым капитализмом. Этого Мария Ивановна понять не смогла, и нищенское существование возмущало ее до глубины души.
Будучи крепкой семидесятипятилетней старухой, она стала ненавидеть все вокруг — и тех, кого называют новыми русскими, и тех, кто находится с ней на одной ступени социальной лестницы. Первых она называла бандитами, вторых — иждивенцами. Всем она находила название.
Беременные женщины были в ее представлении брюхатыми, малые дети — сатанятами, юноши — наркоманами, молодые девушки с яркой внешностью — как бы помягче выразиться, работницами сферы интимных услуг, молодящиеся женщины — старыми работницами той же сферы, подростки, особенно курящие, — выродками и т.д. и т.п.
Это свое мнение Мария Ивановна излагала громким, басовитым голосом, обличая всех вокруг в массе совершённых и не совершённых проступков. Ее избегали. А поскольку она была одинокой после смерти мужа, а детей Господь не дал, ей хотелось общения, но люди отстранялись от нее.
Так она и жила, мечась по захламленной, крошечной квартире, как тигрица в клетке. Мария Ивановна стала разговаривать сама с собой и, наверное, впала бы в маразм. Но у нее была соседка Зинаида Ивановна.
Та была моложе лет на десять. У нее был сын, живший с семьей на севере и приезжавший только летом. Вдовствовала она уже лет двадцать и была тихой, неприметной.
Сложно было представить менее похожих людей — Мария Ивановна и Зинаида Ивановна. Их объединяло одиночество и бессилие перед новым миром, жестоким и беспощадным для старого немощного человека.
Они собирались иногда, пили чай с пряниками и вспоминали молодость. Когда Мария Ивановна начинала буйствовать, осуждая всех и вся, Зинаида Ивановна укоризненно, тихо, качая головой, говорила: «Маша, Маша…», и строптивость усмирялась.
В воскресные дни Зинаида Ивановна ходила в церковь. Она пыталась приглашать подругу, но той было очень сложно — атеизм и коммунизм были для нее частью прошлого, и не так-то просто что-либо менять на восьмом десятке жизни.
Но всё же как-то на Пасху Мария Ивановна решила сходить в церковь. С утра пораньше подруги понесли яйца, куличи и другую снедь. Выбрав место около храма, Зинаида Ивановна постелила вышитое полотенце, выставила еду, и они стали ждать священника.
Людей вокруг было много. Мария Ивановна вертела головой в разные стороны, пока, наконец, не увидела объект для очередного обличения. Молодой женщине лет тридцати было явно в диковинку стоять в толпе благообразных старушек с плетеной корзинкой. Она была яркой, красивой, одетой в дорогое кожаное пальто.
Этого Марии Ивановне показалось достаточным, чтобы ткнуть в нее пальцем со словами: «И эта туда же! Будто медом намазано! Чего тебе еще не хватает? Зажрались, а Бога просят, дай еще».
Женщина недоуменно обернулась к Марии Ивановне, а когда осознала смысл сказанных ею слов, то неожиданно расплакалась, громко, по-детски, неловко утирая ладонью щеки. Но это было только начало.
В плаче появились надрывные истерические нотки. И через минуту она закричала, срывая шарфик с головы и вцепившись пальцами в волосы. Вся толпа замерла, и только этот истошный крик висел над головами.
А, откричавшись, женщина неловко упала на бок и затихла.
Стоящие рядом люди попытались поднять ее, но она лежала, как мертвая. На крик вышел диакон, потормошил женщину, пощупал пульс. Затем спросил у прихожан, нет ли врача среди них. Отозвалась пожилая женщина, подошла к лежащей и попыталась привести ее в чувство.
Когда это удалось, и та на дрожащих ногах сумела подняться, присутствующие услышали слабый шепот: «Ничего, ничего, извините, пожалуйста. Просто у меня умирает сын». Это разнеслось по всей толпе, и сострадание засквозило в обращенных на несчастную мать глазах.
Мария Ивановна, насупившись, наблюдала за происходящим, а когда услышала слова об умирающем ребенке, как-то обмякла, расчувствовалась, застыдилась и отошла в сторонку.
Зинаида Ивановна, огорченная инцидентом, не удержалась от укоризненных слов: «Маша, Маша… У каждого свое горе. Снаружи кажется цветочком, а внутри боль одна. Не осуждай, Маша. Все перед Богом равны. Каждый сам ответит».
С тех пор Мария Ивановна потеряла значительную часть своего тяжелого нрава. Она больше отмалчивалась и пребывала в печально-спокойном состоянии.
Она уже не косилась на людей, а пыталась угадать, что же у них не так: «Вот крутой садится в иномарку, только вид у него совсем не радостный. Вон какие мешки под глазами. Болен, и враги одолевают. Вот девчушка крашеная-перекрашенная. Только нет у нее счастья. Ей бы влюбиться, а ей такой стыдобой заниматься, чтобы себя и семью прокормить». Так угадывала или придумывала Мария Ивановна целые истории о жизни других.
А потом заболела подруга. Поздно пришла к врачам, и рак оперировать было уже бесполезно.
Стоял холодный февраль. Зинаида Ивановна лежала в больнице. И в одну из ночей Мария Ивановна поняла, что нужна своей подруге, как никто другой. На следующее утро она просто поехала навестить больную, а осталась с ней до последнего дня.
Мария Ивановна помогала ухаживать за ней — переворачивать, подавать и убирать утку, мыть, кормить, причесывать, стирать, а самое главное — в минуты наивысшей боли не отворачиваться, не уходить, а сжимала ее ладонь или гладила по голове со словами: «Зина, потерпи. Это пройдет».
Сыну Зинаида Ивановна сообщила о своей болезни только за две недели до конца. Он приехал, перепуганный, бледный, но твердая костистая старуха, хлопотавшая около его матери, сурово сказала: «Не плачь и не канючь. Порадуй мать напоследок». И неизвестно откуда взялось спокойствие, терпение.
Сын начал рассказывать матери о своих дочках, о жене, о работе. И больная даже в забытьи, казалось, слушала его. Зинаида Ивановна в последнюю ночь звала то сына, то подругу: «Коля, Маша… Коля, Маша…» Это продолжалось до самого утра, а утром ее не стало.
На похоронах ее сын Николай сказал: «Боже, как я виноват перед матерью. Мне нужно было забрать ее. Я виноват». А Мария Ивановна, думая о подруге, не могла плакать. Ей казалось, что смерть — это глупость, ошибка, не может все просто так кончиться. Ей, Марии Ивановне, похоронившей стольких близких людей, впервые пришла в голову удивительная мысль, что они с подругой обязательно встретятся где-нибудь когда-нибудь.
И еще было не по себе от того, что впервые чужая жизнь показалась Марии Ивановне важнее, несоизмеримо важнее собственной жизни. Даже смерть матери, даже смерть мужа не вызывали у нее подобного чувства. А здесь она перелила Зинаиде Ивановне всю свою нежность, всю сестринскую любовь, всю силу. Они хранились в тайниках ее души, но не могла она раньше излить их без остатка. Держало что-то, наверное, гордыня, обиды, злость. А тут произошло как будто перерождение.
На поминках Николай подошел к Марии Ивановне, обнял ее и сказал:
— Вы мне как мать. Ее я не уберег. Теперь вас хочу уберечь. Хотите, я заберу вас с собой?
Земля ушла из-под ног, когда Мария Ивановна услышала эти слова. «Да, да!» — кричало все внутри. Но разум успокоил страсти, и она ответила:
— Что вы, Коля! Приезжайте лучше в гости.
Ей подумалось, что не имеет она права на чужую семью, их хлопоты и заботы.
Коля, его жена, его дочери и внучка регулярно звонили и писали бабе Маше. Каждое лето они жили в квартире Зинаиды Ивановны, но баба Маша чувствовала себя с ними одной семьей.
Она до самой смерти вязала для них всякие носочки, свитерки, жилетики и с умилением смотрела, как они радуются. Они привозили ей гостинцы, бережно хранимые Марией Ивановной целый год. Так она приобрела семью.
Мария Ивановна молилась о них, нескладно, неумело. А когда не смогла уже выходить на улицу, ее стал посещать на дому отец Максим, старый знакомый покойной Зинаиды. И Мария Ивановна впервые в жизни исповедовалась и причастилась.
Мне вспомнилась эта история, потому что в любые времена, при любых жизненных испытаниях в человеческом сердце всегда есть место для Любви.
Слава Богу за все!
священник Игорь Сильченков.
