Петр Еропкин свою честь знал туго. Человека с рожком перед возком или каретой со своей персоной пустить - это обязательно. Мужикам спуску не дать - тоже. Вышних звезд с неба он не хватал, но место занимал удобное и полезное для себя и государства. Службу служил, не увиливал, помнил, что за положенную ему по рождению честь и почести обязательно спросится. И когда этот час пробьет, придется ответить по полной, если дорога честь дворянская. Он и ответил.
Московской чумы испугалось все большое начальство. Салтыков, не побоявшийся посмотреть костлявой в глаза, когда она нацепила прусский мундир и попыталась выбить русских с холмов у Кунерсдорфа, на этот раз от ее бездонно болезного взгляда просто сбежал. За ним и все остальные высокие чины. Еропкин же, занимая пост главы Соляной конторы, в один прекрасный день, обернувшись по сторонам, узрел, что кроме него в Москве начальников не осталось. Он да владыка Амвросий. Тут Петр Дмитриевич и понял, что пришло его время отвечать за всё по праву рождения данное.
Амвросий, даром, что слуга Божий, быстро понял, что Богу Богово, а толпу, день и ночь молившуюся Богородице у Варварских ворот, следует разогнать. Не до молебнов на многие тысячи людей сейчас. Тут, в этих молебнах и собирает костлявая свою жатву. Вот только поступил, как всегда на Руси начальство делает: запретил и все. Объяснять, почему и зачем нельзя молиться в такой толпе, никому не стали. Да и не понял бы никто его объяснения. Как это так Богородице не молиться и денег на «всемирную свечу» не собирать?! А Москве в тот момент до превращения в озверелую толпу оставалось всего ничего. Мелкой затравки. Потому полыхнуло так, что Амвросий от озверелых даже в алтаре не сумел укрыться.
Когда толпа в многие тысячи, выпив все вино и водку из подвалов разграбленного Чудова монастыря, пришла за Еропкиным, у него под рукой имелось меньше полутора сотен солдат да две пушки, которые он приказал зарядить на всякий случай картечью. Петр Дмитриевич сначала пытался уговорить толпу угомониться, разойтись, остыть и не доводить до греха общество. В ответ в него полетели камни, крепко разбившие ногу. Еропкин посмотрел на тех, кто бесновался в первых рядах буянившей толпы и увидел, что костлявая цепко пялится на него прямо из глаз этих пьяных, озверевших, уже не людей, а существ. И тогда он скомандовал пушкарям, своим хорошо поставленным за годы службы голосом:
- Пли! Я за все в ответе!
Пушкари у орудий ещё медлили с пальниками, не веря ушам, слышавшим приказ Еропкина. Но он только глянул на них и солдатам досыта хватило его короткого взгляда, в котором стояла такая бездонная синь, с которой лучше не спорить.
Пушки рявнули, мигом слизнув первые ряды толпы прочь с белого света. Остальные бросились кто куда, потому что когда шарахнут картечью, водка и дурь проходят мигом, остается только понимание, что лучше не нарываться. А тех, кто не понял сразу, окончательно проняло, когда Еропкин, покрепче взяв в руки шпагу и прихрамывая на подбитую ногу, пошел вперед, рявкнув солдатам:
- Примкнуть штыки.
Вскоре в Кремле удалось навести порядок. Тем временем к Москве уже подходили гвардейские полки во главе с Григорием Орловым, которого царица-матушка отправила из Петербурга на верную гибель в залитый чумой город. И Еропкин отправился на встречу с фаворитом. Лучше всего про их встречу написал Феликс Максимов в романе «Духов день». Помните?!
«…Орлов при пудре и парадных регалиях, в камзоле залитом - от пол до горла золотым шитьем, ехал в рессорной коляске, расписанной галантными сценами из «Офризы и Лезидора»…
На заставе его верхами встретил Еропкин, с пепельным от бессонницы лицом…
Генерал зорко взглянул на расфранченного фаворита, дернул черствой щекой, промолчал.
Притащился питерщик по наши души.
Пропала Москва.
Орлов ответил ему взглядом, и обнаружились под ленивыми веками, на диво цепкие и по-ящеричьи немигучие глаза-медяки.
Граф сгреб мартышку за шкирку, отшвырнул шуту, сразу приказал везти себя в карантинные лазареты для досмотра…»
Камергер, генерал, фельцхемейстер и кавалер всех возможных и невозможных орденов империи Григорий Орлов в тот миг на московской заставе тоже прекрасно понял, что вот оно - пришло его время ответить и заплатить за все. И как и Еропкин не свернул, не сбежал, а ответил.
Можно как угодно относиться к фавориту за то, что он наворотил до Москвы и за то, как он провалился на переговорах в Фокшанах после. Но тогда в чумном городе, он проявил себя так, как должен. Как тот, кто за все в ответе. Потому что если много дано, то многое и спросится. И должно ответить, отслужить все выданное авансом в полной мере, заглянув в бездонные глаза костлявой до самого дна. Таков долг дворянский. Они тогда, на московской заставе это очень хорошо понимали оба: Орлов и Еропкин.
Когда все закончилось и в Москве навели порядок, Еропкин подал в отставку. Потому что не может служить в русской армии генерал-поручик, приказавший стрелять по своим, православным, картечью.
Екатерина выдала ему подписанный рескрипт об отставке, в котором не хватало сущей мелочи - даты. Сам поставишь, Петр Дмитриевич, когда посчитаешь нужным.
А заодно прислала дарственную на деревеньки. Общим числом четыре тыщи душ.
Дарственную эту Еропкин убрал в конверт и, отдав фельдъегерю, велел вернуть императрице - русские генералы за стрельбу по своим в награду деревни не принимают.
Дату в рескрипте об отставке он поставил через пару лет, когда его обидели, повысив в чинах, но дали при этом не генерал-аншефа, а действительного тайного советника.
Умел человек и гордость показать. И ответ держать за данное ему по рождению и статусу. Понимал, каково оно - выплатить сполна свой долг дворянский.