С той поры прошло немало лет, поглядим, каково будет нынешнее впечатление.
Перечитал: очень хорошо! Приятнейшее чтение, даже взгрустнул.
Не могу знать, имел ли роман «направление» в то время, когда сочинялся. Если имел – отлично! По мне, так он и без «направления» хорош. И прежде всего, кристальной чистотой и прозрачностью персонажей. Нет здесь совсем таких, которые сперва шаг вперед сделают, а после два назад.
Варвара Павловна, заблудшая жена, великолепна в каждом движении своей трепетной души и подвижного тела! Совершенное творение в своем, конечно, роде. Красива, умна, вышколена парижской жизнью, отважна, расчетлива, музицирует, поет… и непринужденно манипулирует всеми, имевшими неосторожность к ней приблизиться. Гений, а не женщина. За такой женой можно всю жизнь прожить счастливым человеком и не услышать, как она, эта жизнь, пролетела; при наличии, разумеется, средств.
А как приятен ее кокетливый милый цинизм! Гедеоновского-то, сплетника и ханжу, раз ножкой в карете, – и хохотать! Прелесть!
Паншина, молодого человека с репутацией, Лизанькиного жениха, прибрала к рукам в два счета; старую дуру, Марью Дмитриевну, смеясь над нею же, заставила сплясать под свою дудку…
Нужды нет, что Лаврецкий, как сейчас выражаются, «не повелся», все остальные персонажи в руках опытного режиссера сыграли свои роли, как по писаному и заставили-таки обманутого мужа «простить» неверную жену. И Елизавета Михайловна к прощению свою девичью ручку приложила: надо, дескать, нам с Вами, любимый Федор Иваныч, покаяться. А вина наша в том, что мы осмелились полюбить при живой, как выяснилось, жене. И вообще, осмелились полюбить.
Лаврецкому в чем не повезло? В том, что записочку, не ему предназначенную, случайно с пола поднял. А мог бы прожить счастливую жизнь, и еще судьбу бы благодарил, что наградила его такой женушкой. Варваре Павловне вполне по силам было бы внушить муженьку, что он и есть счастливейший из смертных, о каких только в романах пишут, а тут наяву такое счастье. Конечно, не сразу, не вдруг, а по прошествии нескольких лет мирной семейной жизни и последовательных усилий в нужном направлении. Умная Варвара Павловна, пожалуй, позволила бы мужу и «наукой» заниматься или «землю пахать», лишь бы сильно не тратился и на проказы ее сквозь пальцы посматривал.
А какое замечательное воспитание получил юный Федя по милости своего отца-англомана: «…музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, – вот чем должен был заниматься будущий человек; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодною водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он один раз в день по одному блюду, ездил верхом…» и т.д. и т.п.
ЗОЖ-то, выходит, выдумали умные люди задолго до нашей эпохи!
Воля ваша, уважаемые читатели, но есть нечто общее у этих супругов с известной толстовской супружеской четой; особенно представительницы прекрасной половины рода человеческого схожи. Лаврецкий и Пьер, может быть, и не очень совпадают, а вот супруги их прямо львицы в джунглях на вольном прокорме – один типаж.
Да, конечно, тургеневская девушка, Елизавета Михайловна Калитина. Как такую не полюбить хорошему человеку! Красива, стройна, строга к себе, добра к людям, задумчива, несуетлива, богобоязненна, имеет вкус к прекрасному: к музыке, к природе. Исключительно порядочная, слегка вяленькая, но настоящая тургеневская: без колебаний повернула свою жизнь прочь от проторенной дорожки. «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного Бога восторженно, робко, нежно».
Похожа на Елену Стахову из романа «Накануне». Направление, правда, Елизавета Михайловна выбрала иное – не в объятия к любимому человеку, а в монастырь: ее же порядочность и богобоязненность и сыграли с ней злую шутку. Мысль о разводе, благо, повод имелся, не пришла почему-то в голову ни ему, ни, тем более, ей.
Второстепенные персонажи: делающий карьеру светский молодой человек, Паншин Владимир Николаич, барыня Марья Дмитриевна Калитина, тетушка Марфа Тимофеевна Пестова, Гедеоновский, Лемм, даже старый слуга Лаврецкого Антон – все очень хороши.
Я, кажется, уже имел случай заметить, что Иван Сергеевич большой мастер в немногих словах, прямо или косвенно, через поступок или словечко, нечаянно оброненное, нарисовать выразительный и запоминающийся портрет самого незначительного лица.
Вот Марфа Тимофеевна, известный типаж, всеобщая тетушка, со всеми на «ты», всякая дама для нее «мать моя», всякий мужчина – «отец мой»; правду-матку режет в глаза, не взирая на чины… «она слыла чудачкой, нрав имела независимый и при самых скудных средствах держалась так, как будто за ней водились тысячи… черноволосая и быстроглазая даже в старости, маленькая, востроносая, Марфа Тимофеевна ходила живо, держалась прямо и говорила скоро и внятно, тонким и звучным голоском». Елизавета Михайловна у нее в любимицах. Неужели никого не напоминает?
