Машка, моя Машка приезжает. Когда-то самый близкий мой человек. Почти как мама, в чем-то даже ближе, чем мама. В тринадцать или четырнадцать лет ты не рассказываешь маме о поцелуях с одноклассником, а Машке рассказать можно.
Я знала Машку почти с рожденья, мы и родились с ней в одном роддоме, правда с разницей в восемь месяцев, она была старше. Ходили в один заводской садик, наши родители работали на одном заводе, жили в одном дворе, и, конечно же, учились в одном классе.
Мы даже несколько раз в пионерском лагере были в одном отряде, лагерь тоже был от завода. Один раз мы наврали, что являемся сестрами. Зачем? Да мы и сами не знали, просто так. Мы и были, по сути, сестрами. Во всяком случае, какое-то время я была Машке ближе, чем ее родная сестра. Мы всегда стояли друг за друга горой. Занимали друг другу очередь в школьном буфете, делили пополам бутерброды, которые нам давали в школу и на каток матери.
Иногда с нами на каток ходил мой брат Вадька, он был старше меня почти на три года, и роль няньки ему никогда не нравилась. Мальчишки предпочитают, как сейчас говорят, тусоваться в своей компании. Мой брат был счастливым исключением.
Нашим родителям никогда не приходилось упрашивать его взять меня и Машку с собой на каток или в кино. И никто не замечал, что он легко соглашался на моё общество, если Машка тоже шла с нами. Только после отъезда подруги я поняла, что она с детства нравилась моему брату.
У нас с Машей не было секретов друг от друга. Я, смущаясь и хихикая, рассказала ей о первой любви. Она же была старше, я рассчитывала на ее опыт и мудрый совет. По ее примеру я завела себе песенник и анкету, она научили меня гадать на картах. Моя первая любовь закончилась горьким разочарованьем, и мы с Машкой сидели вдвоем в одном кресле и придумывали планы страшной мести.
Машка только мне рассказывала о проблемах в семье. Ее отец начал пить, сначала иногда, по вечерам рюмочку или две. Потом чаще и больше. А потом стал пропивать зарплату, красть деньги из кошелька матери Машки и даже унес из дома радиоприемник и пропил его.
Все это еще можно было бы стерпеть, но будучи пьяным он поднимал руку на тетю Зину. Она терпела побои, закрывая лицо, а Машка с младшими братом и сестрой сидела, забившись в угол, и закрывала своими ладонями им рты. Кричать и плакать было нельзя, узнают люди.
- И пусть, пусть узнают, пусть все знают, пусть его заберет милиция, пусть его посадят. Разведись с ним мама! Брось его! – говорила матери Машка.
- Мала ты еще, что бы мать учить, - отвечала тетя Зина и в качестве закрепления сказанного шлепала Машку ладонью по попе.
Все это рассказала мне Машка в нашем любимом кресле, в котором лет до пятнадцати мы с ней легко усаживались вдвоем. Когда подруга пришла ко мне с синяком под глазом, я почти не удивилась. Отец ее опять бил тетю Зину, а Машка вступилась и тоже попала под раздачу.
В школе ее синяк заметили. Оксанка, девчонка из соседнего с Машкиным подъезда, такая же вредная, как и ее мать, громко сказала:
- Это Машку отец приложил, когда пьяным домой пришел.
Машка, моя бойкая, веселая, неунывающая Машка под взглядом одноклассников сжалась в комочек. И тогда я сказала:
-Неправда! Врешь ты все! Машка у меня о тумбочку стукнулась. Я сама видела.
После восьмого класса Машка ушла из школы. Пошла в техникум, учиться на бухгалтера. Машка хотела начать работать, что бы быстрее уйти из семьи, но тетя Зина уговорила ее учиться.
- Машка, иди в техникум, специальность нормальную получишь. А то будешь, как я, всю жизнь вкалывать в грязной спецовке. Как-нибудь продержимся.
То, что отец Машки пьет и дерется, знали уже все. Его пьяные выходки скрыть было невозможно. Но тетя Зина упорно не хотела с ним разводиться. Правда со временем кулаками он стал махать меньше. Пятнадцатилетняя Машка защищала мать, как и ее брат, которому уже было тринадцать.
Девятый и десятый класс я ходила в школу как потерянная. Без Машки чувствовала себя точно не в своей тарелке. Нет, конфликтов в школе у меня не было, но чувствовала я себя уязвимой что ли.
С Машкой мы общались мало, после учебы она подрабатывала. Забегала моя подруга часто, несколько раз в неделю, но минут на двадцать, не поговорить хотя бы раз в день мы не могли, а телефона у нее не было. От души мы разговаривали только в воскресенье.
Окончив школу, я поступила в институт, и видеться мы стали еще реже. Год поступления совпал с экономическими реформами, начались всякие ваучеры, инфляции и приватизации. Жизнь изменилась, и, увы, не в лучшую сторону. Мы тоже жили трудно, мама переживала за Вадьку, служившего в армии.
Но тете Зине с тремя детьми и пьяницей-мужем приходилось совсем несладко. Мамина сестра по возможности передавала из деревни немного продуктов, и моя мама делилась с тетей Зиной.
Машка иногда брала у меня на выход джемпер или блузку. Нет, она не просила, я сама предлагала, почти навязывала, но это экономическое неравенство породило какую-то холодность что ли, не знаю. Машка как будто стала отдаляться от меня. Может быть, я бы заметила это раньше, но я слишком верила в святость и незыблемость нашей дружбы.
Неожиданно Машка сама попросила у меня несколько вещей: блузку, юбку, джинсы. Меня удивила эта просьба, но я дала не раздумывая. А потом она исчезла дней на десять. Куда, почему – ничего не сказала. Я спрашивала у тети Зины, но та только пожимала плечами. Вроде Машка уехала в гости к какой-то родственнице. Какая родственница, не понимала я. Я бы знала, я всегда все знала про Машку.
Приехав, подруга вернула мне мои вещи, поблагодарила, и даже подарила милую косметичку с перламутровой кнопочкой. На мои расспросы толком ничего не ответила.
А через три месяца наш двор сотрясла новость: Машка выходит замуж. За американца! И едет жить в Калифорнию! Вот повезло! Поймала птицу счастья за хвост! Сказать, что я была в шоке, значит, ничего не сказать. У нас никогда не было секретов друг от друга. Никогда. Соседи и одноклассники задавали мне вопросы. Я хранила молчание. Как и все, я ничего не знала.
Из гордости я не стала ее расспрашивать. Может быть зря. Может, она не знала, как самой начать разговор, и все бы мне рассказала, подтолкни я ее к этому хоть как-то.
Слухи росли и множились. Старушки у подъезда говорили, что ее жених миллионер, у него свой огромный дом, почти дворец. Девчонки шептали, что он похож на Кларка Гейбла, ездит в красном кабриолете. Откуда они все это взяли, мне было непонятно. Машка и тетя Зина хранили молчание.
В конце лета приехал жених. Тетя Зина заняла у нас денег, что бы достойно накрыть стол будущему родственнику. С Кларком Гейблом Машкин жених не имел ничего общего, кроме гражданства. Он был скорее похож на Денни де Вито. И был заметно старше Машки.
А слухи росли. Говорили, что он накупил Маше кучу подарков и кольцо с огромным бриллиантом. У Маши действительно появилось несколько новых вещей, а на пальце блестело колечко с камушком. Выяснилось, что когда Машка уезжала якобы к родственнице, она ездила в Москву, знакомиться с Майклом.
Дня через три или четыре Маша и Майкл уехали в Москву, а оттуда они улетели в Калифорнию. Свадьбы никакой не было, только регистрация. Во дворе говорили, что будет шикарное бракосочетание в Америке. Случайно встретив Машу на улице, я сухо выдавила из себя какие-то поздравления. Я была обижена на Машку. В ответ на поздравление, она сказала:
- Если бы у меня была такая семья, как у тебя, я бы никуда и не думала ехать. Ты бы с таким отцом и дня не прожила. Я просто хочу себе счастливой судьбы. Тебе этого не понять.
На том мы и расстались. Машка не оставила мне нового адреса, а я не просила. После Машиного отъезда двор побурлил разговорами и сплетнями, а потом, постепенно успокоился. И только вредная Оксанка говорила:
- Меня золотом хоть с головы до ног осыпь, я бы за такого старого уродца не пошла.
- Можно подумать, он тебя звал, - отпарировала я, по привычке защищая Машку.
Вадим, вскоре вернувшийся из армии, долго молчал, узнав про Машино замужество. А через два дня после возвращения, услышав сказанную каким-то парнем фразу, что Машка за доллары леглa под стaрого козлa, от души врезал сказавшему эту гадость. Их растащили, все замяли без милиции.
Но после этого я сблизилась с братом. У нас с Вадькой была одна потеря на двоих. Я поняла, что если бы Маша не поспешила выйти за того американца, мы могли бы стать родней. Сначала мы с Вадимом избегали разговоров о моей подруге, а потом стали изредка ее вспоминать.
Тетя Зина долго отдавала долг моим родителям. В первое время она любила поговорить о Калифорнии, о красивой и легкой жизни среди пальм и цветущих апельсиновых деревьев на берегу океана, о счастливом Машкином будущем. Пока Оксанкина мать, толстая вредная тетка, не сказала громко, так, что бы все слышали:
- А что же твоя богатая доченька матери с отцом не поможет. Загордилась что ли, и про родню забыла.
И тетя Зина ничего ей не ответила. Да и что она могла ответить. Года через три после Машкиной свадьбы тетя Зина показала моим родителям фотографию Маши с маленькой девочкой на руках.
А через два года умер Машкин отец, свалился в сугроб за два дома до своего и замерз. Тетя Зина плакала и причитала на весь двор:
- На кого ж ты нас покинул! Да как же мы без тебя теперь жить будем?!
Неужели она любила этого вечно пьяного, опустившегося человека, бившего ее. Я никогда этого не понимала.
- Да отлично все вы без него будете, - послышалось за моей спиной не без иронии, но тихо, почти шепотом. Я обернулась и в полноватой женщине узнала Оксанку. Против обыкновенья я ей ничего не ответила, я была с ней полностью согласна.
Машка на похороны не приехала, меня это не удивило. Но она не приехала ни на девять дней, ни на сорок, ни на год. За шесть, прошедших со дня свадьбы лет она не приезжала сама и никого не приглашала к себе в Калифорнию. Даже звонила и писала тете Зине редко.
- Это значит, что у нее или все очень хорошо, или наоборот, все плохо - сказала моя мама.
Вот этого наоборот я сильно боялась.