Это слово раздражает (тех, кого оно раздражает) прежде всего тем, что расположено в подозрительной близости от понятий «духовное лицо» и «духовенство». А значит, может быть замаскированной разновидностью «религиозного мракобесия».
Впрочем, кажется, никто в русском языке слово «духовность» в значении «религиозность» не употребляет. Тут что-то другое имеется в виду... Что?
Мы часто пользуемся словами не целясь – навскидку, влёт, от бедра и по площадям – не умея определить точных значений. Можно, конечно, обратиться к словарю, но... это ничего нам не даст. Да, мы узнаем значение слова, которое является актуальным на момент составления словаря. Но ирония судьбы в том, что авторы словарей не имеют оптических приборов, позволяющих как следует разглядеть слово, сосчитать его брюхоножки и безошибочно определить его подозрительный тип, класс, род и вид услуг.
Составитель словаря всего лишь следует за «практикой словоупотребления» – то есть за «творчеством масс» за всеми нашими «навскидку» и «влёт». Как мы думаем, что правильно, так и будет «правильно» в словаре...
Только вот большинстве слов эта «семантическая неопределённость» не раздражает, а в словах «духовность» и «интеллигенция» раздражает. Про интеллигенцию отдельный разговор, а в слове «духовность» всяких умных и далёких от религиозного мракобесия людей раздражает то, что слово означает неизвестно что, и что неизвестно кто предлагает считать это неизвестно что чем-то весьма для всех важным. Неизвестно почему.
Но!.. Обратите внимание! Если бы таким образом описывалась какая-нибудь дзенская или суфийская ритуально-языковая практика, это не вызывало бы у умных и далёких от религиозного мракобесия людей раздражения. Наоборот, вызывало бы умиление и неподдельный интерес. Мудрость Востока же!.. Ну, а мы не Восток. Так... Херъ собачий сбоку Европы... (Ну, а если в фантазиях, на чуть-чуть, на миг, так чтобы умный и далёкий человек не видел, вообразить, что Восток? Тогда можно?..)
У любимого писателя моей юности Хулио Кортасара в повести «Преследователь» музыкант Джонни Картер говорит: «Если у человека есть пачка сигарет и полбанки растворимого кофе, значит, он ещё не совсем приехал, ещё протянет немножко».
Что он имеет в виду? Явно ведь не одну лишь кофеиново-никотиновую зависимость, которая, не будучи утолена либо побеждена, причиняет дискомфорт организму. Явно что-то ещё. Другое.
Ну, например, надежду. А вдруг во время сигареты или глотка кофе в голове что-то щёлкнет, и через тебя попрёт музыка, и станет не важно, есть у тебя ещё кофе и сигареты или нет? Состоится переход в более важное и настоящее состояние души, чем плен плоти и быта. Переход туда, «где боль и страх оставят меня». В царство, извините, духа. Где всё по его правилам. А не по правилам нуждающихся в кофе и сигаретах тела и разума.
Это состояние редко встречается «в чистом виде». Обычно оно перемежается прочими, мерцает между ними, растворяется в них, проскальзывает. Может ли оно превалировать в человеческой жизни, не знаю, не верится, но, с другой стороны, откуда тогда истории о святых отшельниках?
Расскажу, как мне случилось однажды пережить особый случай концентрированной духовности. Я взялся редактировать книжку писателя Валерия Былинского «Адаптация». Роман был, что называется «гениальный, но рыхлый». Обычно редакторы (продюсеры) и писатели (музыканты) возятся с таким материалом месяцами (как минимум). А тут надо было за неделю. (На конечном результате это сказалось, конечно.)
Ну так вот, работы было много, сделать её нужно было ещё вчера, я сидел перед монитором, не обращая внимания на то, что у меня слезятся глаза, и слёзы текут по щекам. Никогда не читал ни одной книжки с такой бешеной интенсивностью. А речь там ближе к концу шла о конце света, гибели главного героя и его беременной возлюбленной, о Страшном Суде и...
Я закончил работу, выключил компьютер, запер дверь и поплёлся к метро. От усталости и выжранного за день кофе как-то нехорошо заболело сердце. И я – даже не то чтобы подумал (думают – словами), а скорее почувствовал вдруг, что если сейчас умру, то это не страшно. Даже за жену и недавно родившегося сына не страшно. Потому что есть Бог.
И меня охватило чувство пронзительной благодарности, так скажем. Будто я уже знаю, что умер, а Бог о них позаботился.
Ну, тут можно начать шутить или добросовестно загибая пальцы анализировать – что, дескать, Бог хорошо, но живой муж и отец всё-таки тоже в хозяйстве не лишний, но мне не хочется. Потому что ведь сколько хороших, важных вещей, сколько подвигов совершают люди в таком состоянии! (А я в нём всего лишь шёл к метро по Хохловскому переулку и улице Забелина.) Подвиги не надо стремиться совершать, но их надо уважать. И те чувства, которые к ним ведут, тоже.
Та книга не произвела особого впечатления на публику. Отметили уродство обложки (тут согласен) и затянутость (тоже согласен, недоработка). А похожим образом (так же, как на меня) книга подействовала ещё на одного человека, у которого незадолго до того, как он её прочёл, умерла мать... И это сделало его (как меня моё долгое сидение на работе) духовным.
(Если сейчас кто-то вспомнит роман Михаила Елизарова "Библиотекарь", мне будет приятно. Я читал его в файле, когда он ещё назывался "Книги". Любопытно, что совсем не могу вспомнить, было ли это до "Адаптации" или после...)
