12 октября 1942 года.
Полевая кухня с невероятным трудом продвигалась по разбитой, ухабистой дороге. Лошади то и дело по колено тонули в холодной осенней грязи, фыркали ноздрями, недовольные шарахались из стороны в сторону.
Тусклое солнце спряталось в серые тучи, накрапывал гнилой дождь, холодный ветер усиливал неприятные, мерзкие ощущения промозглой Осени. Бабье лето кончилось, а Зима ещё не началась, поэтому, этот ничейный промежуток времени заняла пакостная, сырая погода.
Кашевары Григорий и Константин молча переносили неудобства осени: по очереди выталкивали бричку из грязных луж, по- очереди управляли вожжами, по- очереди курили. Они считались друзьями, хотя были совершенно разными.
Гриша отличался спокойным и рассудительным характером, трезвостью и уравновешенностью высказываний, смекалкой и природным умом. Константин же выглядел полной противоположностью: характер взрывной, ехидный, ум недалёкий, рассуждения примитивные; тем не менее, они уже почти месяц несли вместе нелёгкую поварскую службу, иногда, с риском для жизни, ведь, хорошо известно, что кухня- это стратегический объект, уничтожаемый в первую очередь.
Артобстрелы чуть ли не каждый день беспокоили кашеваров, капая на нервы, позволяя чувству страха управлять мыслями и поступками. Но им постоянно везло, снаряды то не долетали до полевой кухни, то плюхались далеко сзади. Уже сотни красноармейцев вокруг них полегли, а у Гриши и Кости,- ни царапины.
"Я вот, что думаю, Костя, сегодня, когда немец на меня попёр, я чуть в штаны не наложил, погибнуть мог элементарно. Испугался очень...Считай с испугу его и укокошил...",- задумчиво произнёс Григорий.
- А ты, не думай, а то башка треснет.
- Ну, как не думать?
- Есть кому за нас думать. Вон смотри, командиров кругом видимо невидимо.
- Да я не про это. Я про страх. Только и слышу кругом: доблесть, смелость, священная война.
- И чего?
- А я думаю, что мы фрицев не отвагой бьём, а страхом...
- Как это?
- А ты, Костя, слышал про приказ "Ни шагу назад", про заградотряды?
- Ну, слышал... Наверно, это правильно.
- Значит, что получается? Солдат в бой идёт не за Родину, не за Сталина, а из-за страха, что его свои же прикончат.
- Я, Гриня, твой друг, конечно, но за такие мысли, за такие слова, тебя могут...
- Могут, Костя, могут...По законам военного времени без всякого трибунала к стенке поставить.
- Вот я тебе и говорю не надо много думать. Выполняй приказ и, если повезёт, живой останешься...
- Какой-то, ты Костя, примитивный... Посмотри, сколько красноармейцев дуром полегло, не за Родину, а за просто так, по приказам бессмысленным...
Так они ехали, понемногу отдаляясь от Фронта, но не факт, что от Смерти. Они были вынуждены свернуть далеко на обочину в мокрую траву, когда навстречу двигалась колонна танков. Танки на полном ходу проносились мимо, наматывая на гусеницы осеннюю хлябь...
"Куда это они сорвались?",- спросил Григорий.
- Это не наше дело. Наверное, наступление будет.
- Точно, наступление будет.
- Так что, Гриня, не прав ты, про страх. Смотри, эти танкисты ничего не боятся.
- Ну, ну...Ладно, поехали, а то нас потеряли, в пропавшие без вести уже, наверное, записали.
Полевая кухня, с горем пополам, усилиями двух лошадиных сил и двух рядовых выбралась на дорогу и продолжила своё движение на восток.
Через два километра танковая колонна резко встала, упёршись в заболоченный после дождя лесок.
Командир полка, полковник Баранов спрыгнул с гусянки и направился к головному танку, который накренился вперёд, зарывшись в землю.
Земля до такой степени оказалась пропитана влагой, что походила больше на болото, чем на обычную лесную дорогу.
- В чём дело, капитан?
- Товарищ полковник, здесь танки не пройдут. Застрянем по самые помидоры.
- Саша, а ты мне саботаж не устраивай. Забыл, у тебя приказ: к утру на исходную.
- Приказ, есть приказ, но танки не пройдут...
- Что делать? Твои соображения?
- В обход,- долго. По карте: слева река, справа,- огромное болото.
- А мост?
- Наши его и взорвали в прошлом году при отступлении.
- Думай, капитан. Какие ещё варианты?
- Лес надо рубить и под гусеницы его, тогда пройдём.
- Это сколько времени надо, чтобы три километра леса настелить брёвнами?
- Два дня, не меньше..
- Саша, ты ё... твою мать дурак, или под трибунал захотел? Мы в пять утра на позиции должны быть, кровь с носу. Любой ценой, понимаешь,...любой.
- Товарищ полковник, у меня вариантов больше нет. Командуйте,- вы тут старший.
Полковник пошёл к рации: "Сержант, третьего мне дай?"
- Третий на проводе. Что у тебя, Баранов?
- Перед нами лесополоса, три километра. Почва рыхлая, намокшая. Танки завязнут.
- Полковник, у тебя приказ!
- Товарищ третий, я танки в болото не поведу.
- Ладно, отбой. Будем думать...
Третий, он же генерал Бородин, почесал затылок и обратился к связисту: "Второго дай!"
- Товарищ второй, у меня танки встали. В заболоченный лес упёрлись.
- Ты же знаешь, что будет в случае не выполнения приказа. Ты, гнида троцкиская, наступление срываешь, или тебе напомнить твой лагерный номер?
К седьмому ноября город должен быть взят, любыми средствами, любой ценой. Это распоряжение Ставки, мнение самого Сталина.
На лбу Бородина выступил холодный пот, чувство страха засосало под ложечкой. Он вспомнил, как ещё полтора года назад над ним издевались вертухаи, избивали следователи на допросах, как в лагере его насиловали озверевшие урки, как он хотел повеситься, но его вытащил из петли такой же враг народа, как и он, генерал Романов. Ужас трепетал в груди, тошнота подступила к горлу. Он оказался в безвыходной ситуации, но в штрафбат рядовым очень не хотел, тем более, что там "воевали" те же урки и господствовали те же понятия.
В большинстве своём "бойцы" этих батальонов шли в бой без оружия под дулами заградотрядов, а при любой возможности дезертировали, убегали в тыл, переходили на сторону немцев.
Перспектива оказаться среди штрафников пугала Бородина хуже смерти. Он глубоко вздохнул и крикнул связисту: "Дай медсанбат!"
- Начальник полевого госпиталя, майор медицинской службы, Гольдберг.
- Генерал Бородин на проводе. Майор, сколько у тебя убитых после вчерашнего боя?
- Сто сорок три бойца, плюс почти двести штрафников, от ран скончалось семнадцать человек...
- А немцы? Немцев уже закопали?
- У меня людей не хватает. Ещё никого не похоронили.
- Давай грузи всех на машины и вези в хозяйство Иванова.
- Кого грузить? Я не понял...
Генерал откашлялся и перешёл на крик: "Мать твою, трупы грузи..., всех, быстро к передовой, или забыл, что ты враг народа?"
По дороге, ещё недавно разбитой тридцатичетвёрками, двигались три грузовика доверху заваленные трупами. Через два часа они добрались до танковой колонны полковника. Баранов связался с третьим, не понимая пока, зачем ему на подмогу прислали машины с мертвецами.
- Третий, у меня тут машины...
- Это штрафники, пыль лагерная, мусор. Используй их, как брёвна под гусеницы.
У Баранова волосы встали дыбом, мурашки забегали по телу и пересохло во рту.
- Будет выполнено, товарищ третий.
- Поторопись. Если хоть на минуту опоздаешь на исходную, то будет тебе трибунал и расстрел по законам военного времени.
Трупная вонь разносилась на всю округу, кости хрустели под гусеницами, а танки медленно, но верно, продвигались по лесной дороге.
В четыре утра танки полковника Баранова расположились на исходной позиции, подзарядившись горючим и ждали заветной красной ракеты.
Генерал Бородин вздохнул с облегчением. Чувство страха ушло, забилось в тёмные уголки подсознания вместе с офицерской честью и порядочностью.
Мерзость войны, ужасы, поступки командиров, одурманенных чувством страха: всё потонуло в раскатистом "Ура" за город, который, непременно, надо было взять к 7 Ноября...
Кашевары, наконец, добрались до своей части и пошли отсыпаться.
- Всё нормально, Григорий?
- Отлично, Константин.
Так прошёл ещё один день страшной, безумной, жестокой бойни...
