– Ну-ка, сядь, егоза. Гадать будем. У тебя больно ладно выходит. – Бабка Рая поправила коврик с оленями на крышке широкого низкого сундука, пошарила в кармане шерстяной кофты и достала потрёпанную колоду.
Роза послушно взялась раскладывать карты по три в несколько рядов. Надо было собрать по порядку все четыре масти от туза до шестёрки. Сложится – сбудется.
У бабки Раи одно желание: чтоб дед Макар вернулся. А карты всегда по-разному говорят.
В этот раз всё сошлось. И на радостях гадалке перепало:
– На-ка вот.
Конфета шоколадная, с вафлей. Тётя Муся привозила матери из Харькова гостинцы, а бабка Рая прятала в сундук, который отпирала по особым случаям.
Роза мигом управилась, облизала пальцы, красивую обёртку с загадочным словом «Ананас» спрятала в карман – дома положит в коробку к другим фантикам. Время от времени она вытряхивала всю коллекцию на свет, разглядывала, разглаживала, вдыхала радостный шоколадный запах. У каждого фантика из коробки – своя история.
– Ох, долго ты идёшь, Макар. Да, поди-ка, потопай с Хырмании этой проклятущей, чай, ноги стопчешь.
Роза привыкла, что бабка Рая говорит сама с собой, и не знала, далеко ли топать из проклятущей Хырмании до их деревни, поэтому помалкивала.
– Глянь-ка, егоза, живой, выходит, дед-то. Карты не врут. Господи прости. – Бабка Рая перекрестилась, вытерла набежавшие слёзы.
– А год таперича какой?
– Восемьдесят пятый, Бабрай!
– Мать честная! Сколь лет-то с войны прошло...
– Сорок, Бабрай!
– Можа, нову семью где завёл. Мужиков, почитай, всех в войну побило, бабы власть взяли. И косых-кривых к рукам прибрали. А Макар ладный был, высокай, прямой. Чего в уме – то на языке. Тятястый – тот тожа такой был. Горячай. Чудом Сибирь-то мимо пронесло.
Роза слышала эту историю много раз, но делала вид, что не помнит. Бабка Рая всякий раз начинала издалека, с лесного хутора, где жила в большом отцовском доме. В старые времена росли на месте того хутора осины, дубы да берёзы. Тогда, говорила бабка Рая, и Васильковки ещё не было. А потом царь дал крестьянам волюшку. Хошь – бери да тащи на горбу, куды велят, да куды донесёшь.
Скопом нести сподручней. Так и селились кучно, жались к своим: рязанские и воронежские – по краям, симбирские – посерёдке, а самые отчаянные – на отшибе, в лесу.
Тут Роза представляла себе: вот отчаянный Пра-пра, похожий на былинного Илью Муромца, встал посреди чащи и давай деревья, как спички, выдергивать. Вывернул могучий дуб – из-под земли дом вырос, вырвал берёзу – мельница, осинку – баня, а дальше амбары, как грибы, пошли, сарайки, погреба, овин, пчелиные ульи, а за ними – огороды.
Вот маленькая бабка Рая в белом платке полет просо на поле, солнце высоко, жарко, пить хочется. Терпит. Господь терпел и нам велел.
Вот выпрямилась, с трудом поясницу разогнула, стоит, отдыхает, смотрит из-под руки: нет края полю, нет конца работе.
И вдруг свистнуло что-то в воздухе, потирает Рая место пониже поясницы. А тятястый снова грозится хлобыстнуть хворостиной, дескать, не зевай, не потопаешь – не полопаешь.
И так день за днём, год за годом. А потом набежали лодыри, окружили хутор, и главный лодырь, самый голосистый и задиристый, точно петух на плетне, кричит, мол, а ну, неси всё в колхоз, а не то... и грозится в пух и прах разорить, в Сибирь угнать и сгноить.
Розе слово «сгноить» не нравится, противное оно, дурное. А «Сибирь» как будто ничего, как будто птичье название. Снегириное. Видится Розе снег и лес, и люди бредут по пояс в снегу, нет конца лесу и снегу, красному от снегирей.
Всё отдал прадед Горячий, ничего себе не оставил. Там, где был дом Пра-пра, снова вырос могучий дуб, встал из-под земли густой лес, укрылся снегом, как будто и не было здесь никогда человека. Но, кажется, это потом, когда разлетелись в разные стороны подросшие «горячие» дети.
Роза совсем не дружит со временем – они ещё не знакомы, и бабка Рая с ним не в ладах – путается, забывает.
Когда «высокай» Макар со своей высоты маленькую Раю, не вышедшую ростом, высмотрел, сосватал? Да вот, как погнали всех кнутами-ногайками на колхозные поля, там и встретились. Только жить семьёй начали, дети пошли – война тут как тут.
Макарыч отца не помнит, а про отчима вспоминать не хочет. Бабка Рая второго мужа поминает недобрым словом и тут же просит прощения у Того, Кто на потемневшей иконе в красном углу.
Верила она, что без вести пропавший Макар – живой. А больше никто не верил.
Однажды явился к ней Санькя, драчливый мужичок из лодырей, любителей выпить, дескать, вместе жить будем. А не хошь – отца тваво, недобитую контру кулацкую, сошлют далёко, отседа не видать.
Рая поплакала и смирилась. А через год дочь родилась. Маруся.
Каждое утро затемно шёл по деревне бригадир, громко щёлкал длинным кнутом, выгонял женщин на колхозные поля зарабатывать трудодни. Оставляла Рая младших на старшего и уходила в слезах, без сил приползала домой под вечер.
Макарычу тогда годков шесть было. Качал он в зыбке днём и ночью орущую от голода грудную Мусю, затыкал ей рот самодельной соской: жевал кусочек чёрной лепёшки из лебеды, картофельных очистков и ещё бог знает чего, кашицу заворачивал в марлю – вот тебе и пустышка.
«Выкормил ты меня, братка», – говорила взрослая Муся Макарычу, когда приезжала в деревню в отпуск из далекого Харькова. Невиданные конфеты везла, яблоки, груши.
– Ох, жисть... Чего видала – врагу не пожелашь. – Бабка Рая замолчала, задумалась о чём-то.
Роза вытащила из кармана жёлтый плотный фантик. Разгладила.
Интересно, ананасы на деревьях растут или на грядках?
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Наталия Санникова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.