Давно это было. Так давно, что из всех свидетелей, да очевидцев только одна баба Нюра и осталась. По её же собственным словам зажилась она и зазря «коптила воздух» потому, что Боженька об ней позабыл и архангелов своих посылал по чужие души. Схоронив и оплакав всю свою семью, включая мужа и взрослых уже сынов, баба Нюра, ещё помня пионерский призыв из детства, была «всегда готова», но в небесной канцелярии прочерк, супротив её имени, ставить почему-то не спешили. В свои «под сто», являла она собой сухонького живчика в таком здравом уме, которому завидовали современные «тимуровцы», бабульку любившие, навещавшие и помогавшие по доброй воле, а не по наущению взрослых сельчан. Да и взрослые не кидали в одиночестве бабу Нюру, спасшую в войну пол села, потому как состояла та связной при партизанском отряде. Кроме недоумения её внешностью у немцев вызывала она, разве что брезгливость, вечно чумазая и воняющая птичьим помётом за версту. Гений маскировки. Но ведь стоило оно того.
Я с милой бабулькой познакомился случайно, получив «наводочку» от знакомых на это село с неплохой инфраструктурой и душевными, в своём большинстве, коренными обитателями, возжелав сменить душный город на притяжение первозданной природы. Тем более, моя жена полностью разделяла убеждения, что ребятишкам нашим расти здесь будет привольнее, подальше от соблазнов агрессивной цивилизации. Покатавшись по селу и полюбовавшись местной архитектурой от старинных домиков до современных коттеджей, я остановил машину рядом с симпатичной «избушкой» за невысоким забором. На скамеечке у калитки, выкрашенной зелёной краской и красовавшейся на ней алой звездой, означавшей проживание в домовладении ветерана Великой Отечественной войны, сидела старушка, похожая на воробышка. Увидав меня, она улыбнулась и поздоровавшись, похлопала махонькой ручкой по скамейке, призывая присесть.
- Здравствуйте, бабушка, - улыбнулся я в ответ и присел рядом с нею.
- Здорово, унучек, - бодренько проговорила бабуля, - Ищешь кого?
- Да вот, дом хотел бы в вашей Романовке присмотреть, или землю прикупить, под строительство.
- А что, дело хорошее, - покивала бабуля и утёрла слезящиеся от ласкового солнышка глаза, - Нонче то молодёжь к земле потянулась из своих муравейников городских, дело доброе. Звать то тебя как, милок?
- Константином, бабушка, Костей.
- А я баба Нюра, - снова улыбнулась она, безоговорочно располагая к себе и к беседе.
- А вот, напротив Вашего дома участок пустует, - указал я на большой пустырь между домами, -Так, может, меня и ждал?
- Э, Киньстиньтин, - заёрзала по скамейке баба Нюра, - Коли совета мово хочешь, от этого места подальше держись, - и она посмотрела на меня многозначительно.
- Проклятое? – смекнул я.
- Есть такое дело, - посерьёзнела бабушка.
- Расскажете? – располагая временем и очарованный бабулей попросил я.
- Отчего ж не поговорить с хорошим человеком, - поудобней устроилась она, - Слухай, милок.
Семья Хромовых жила в Романовке поколение за поколением. Справно жили, ладно, лодырей отродясь не ро́стили. Все при деле состояли. Так ещё до революции повелось. Хозяйство у них завсегда большим и крепким было и хлеба вдоволь водилось. Это уже в гражданскую пострадать пришлось, как всем, в то лихое, голодное время. Опосля выправились помаленьку, да вдруг коллективизация нагрянула. Тут то, промеж своим бытом жившими братьями Хромовыми, Иваном и Николаем, разлад вышел, словно кто клин всадил. Николай на сторону советской власти давно встал, посему свёз и свёл всё добро и скот в колхозный «котёл» подчистую. Иван долго обособленно держался, да куда там, с кулаками разговор коротким был. Раскулачили, конечно, но хоть жизни не лишили, да не выслали в медвежий угол какой. Шептались, что Колька Хромов за брата поручился, к нему, мол, и прислушались. Только Ванька обиду таил и даже здоровкаться с брательником-предателем перестал.
Отечественная грянула, братья добровольцами на фронт подались, в первые же дни. А жинки их, Галинка Ванина, да Наталья Колькина, с ребятишками в селе остались, поддерживали друг дружку, как могли. Им делить нечего было, солдаткам. Немец в село наше ночью вошёл, как к себе домой. Галинкину избу сразу облюбовали, да на постой встали, не спросясь, конечно. Выживали не сладко. Кто к партизанам убёг, кого в Германию угнали. Я, о ту пору, девчонкой совсем была, но смекнула, дурочкой прикинулась, морду сажей мазала, да одёжу помётом сдобрила, чтоб ко мне ни один гад на пушечный выстрел не подошёл. А бабы прятались от фашистюг проклятых. Только вот, Галинка не убереглась, снасильничали её, горемычную. Удавиться хотела, да сынок её, Гришка, от петли удержал. Опосля, я и Гришку, и Софью Натальину, вместе с другими ребятишками до партизан вывела, порешали их в эвакуацию отправить с оказией какой-то. Когда у Гали живот на нос попёр, фашистов из села выбили. В то время случилось Николаю дома побывать на пару дней. А вот дальше… Дальше, милок, Иван прознал, что Галка его на сносях от немца и письмо прислал, что не нужна она ему такая с выродком-фашистёнком. А в чём её вина была то, сам посуди? Какая сорока Ваньке на фронт ту весть принесла, мне неведомо, только Галина на Кольку грешить стала, мол, он про неё от Натальи всё прознал и отписал брату. Слезами она умылась горючими и месть сочинила страшную. Раз, ввечеру, зазвала она к себе Наталью и высказала той всё, что чёрного в душе накопилось. Соседка слыхала, как кричала несчастная, как весь род Колькин проклинала, а потом избу свою и подпалила, изнутри. Обе сгинули, конечно. И дитё несчастное, нерождённое.
- И дом тот на этом самом месте стоял? – ошарашенный рассказом бабы Нюры спросил я.
- На этом, Киньстиньтин, на этом, - покивала бабуля, - Пару раз, уже опосля войны, новые дома тут ставить пытались, да без толку, всё дотла выгорало.
- А братья что ж? – глотнул я водички из бутылки, смывая привкус гари, невесть откуда взявшийся во рту.
- Так что ж, вернулись оба с войны, - покивала баба Нюра, утирая слёзы краешком цветастого платочка, - Отплакали на могилках да по деткам своим, в эвакуации сгинувшим, и разлетелись в разные стороны, в разные жизни, так и не сроднившись горем общим. Люди потом сказывали, что женились они оба по новой. У Ваньки, вроде, детишки народились, а вот Колька сироток двоих приютил, как родных воспитывал, своих Господь не давал больше, словно услыхал Галкино проклятье.
- Жаль женщин, - потёр я защипавшие от слёз глаза, - Война проклятая.
- Жаль, - согласилась баба Нюра, - Без вины виноватыми сделались, а всё из-за мужиков своих твердолобых. У тебя то детишки есть, Киньстиньтин?
- Есть, - улыбнулся я, - Сын и дочка.
- Вот и разъясни им, что промеж них сроду никто встать не должон, ни один человек лихой, никака молва людская. А в село наше смело ехайте, хорошо здесь, привольно, - баба Нюра перекрестила меня напоследок, - До свиданьица, унучик.
Подходящий дом я нашёл быстро и спустя три месяца мы уже праздновали новоселье. Первым делом, ребятишки мои, Толик и Светочка, напросились в гости к бабе Нюре, полюбив мгновенно и её саму и «живую историю» в её рассказах. А потом вдруг запросились на местное кладбище, убеждая разыскать могилки Галины и Натальи. Я, конечно, недоумевал, но просьбу их решил выполнить. Дети мои, светлые души, кроме полевых цветов, положили «тётенькам» конфеты, для мальчика Гриши, девочки Сони и для маленького ангелочка, так и не увидевшего белый свет.