— Вот он! — сдавленно вымолвила Иевлева, боязливо показывая пальцем через стекло машины. Сергей посмотрел. По аллейке не спеша шел невысокий коренастый, крепкий с виду старик. На поводке он держал черную собачонку неопределенной породы. Сергей бросил взгляд на часы, было шестнадцать десять. Он провожал старика внимательным взглядом до тех пор, пока тот не скрылся за деревьями.
— Все в порядке, Наталья Петровна, — Сергей повернулся к старушке. — Будем считать, что знакомство состоялось, спасибо вам великое. Отвезти домой или, может, куда-нибудь надо заехать, у меня время есть.
— Домой, Сережа, только домой, — категорично сказала она. — И дайте-ка мне ваш телефон, вдруг еще чего вспомню.
Сергей записал два номера, вырвал из блокнота листок, пояснил:
— По первому звоните мне на службу. Если там не застанете, набирайте по второму. Это домашний телефон моей невесты Ларисы, ей можете говорить абсолютно все.
— А я думала, вы женаты… — заметно удивилась Наталья Петровна.
— Был когда-то… — невесело усмехнулся Сергей и включил зажигание.
***
— Так, говоришь, имел честь лицезреть это ископаемое? — Алимбек Хаджиев скрестил руки на груди, прислонился плечом к стеллажу.
— Да, уж…— рассеянно проговорил Сергей. – Ты, надеюсь, читал «Всадника без головы» Майн Рида?
– Разумеется, кто ж его не читал… - непонимающе уставился на него капитан. – Но при чем здесь «Всадник»?
– А при том, – пояснил Сергей. – В романе есть один персонаж: капитан Кассий Кольхаун… Три «К»! Он свои пули метил этими тремя буквами. Вот и тут так же: Кондрат Карпович Ковт…
– Ох и аналогии у тебя, летун… – чуть озадаченно усмехнулся Алимбек, потом спросил. — Ну, и каков он из себя, этот реликтовый образец?
— Ничего особенного, — пожал плечами Сергей. — Дед да дед, таких тысячи…
— Что думаешь делать дальше?
— На днях пойду на встречу, побеседуем, пусть объяснит, что они из профессора Дадукалова выбивали?
— Ты уверен, что он станет с тобой разговаривать?
— А куда ему деваться?
— Ох-хо-хо… Беда с вами, дилетантами… — язвительная усмешка тронула губы Хаджиева. — Да, как только ты заведешь разговор о годах репрессий, он тут же вытолкает тебя взашей. Это в лучшем случае. В худшем – отправит на три известные русские буквы, этим и закончится ваша парламентская аудиенция.
– Не понял! – растеряно проговорил Сергей. – Чего ему таится, ведь столько лет прошло?
– А ты бы стал каждому встречному-поперечному болтать о том, как бил, пытал, расстреливал, пусть это и было полвека назад?
– Хм… Черт! Не знаю… – снова дёрнул плечами Сергей. – Может, и не стал бы…
– Вот и он не станет! – убеждённо заверил Хаджиев. – Зачем ему новый геморрой на старости лет, когда и прежнего достаточно.
– Что же делать?
Капитан какое-то время напряженно раздумывал, затем произнёс:
– А делать тебе, мил-друг, надо вот что: просить помощи у Алика Хаджиева, сотрудника КГБ.
– Считай, что я его уже попросил! – обрадованно воскликнул Сергей.
– Раз так, то слушай меня внимательно, летун… Начнём с того, с чего начинали, разыскивая Иевлеву, с адреса носителя аббревиатуры из трех «К».
***
В тесной грязной и запущенной квартире, провонявшейся испражнениями вертевшейся под ногами собаки, Сергей и Алимбек, подчиняясь жесту хозяина, опустились на заскрипевший на все лады, старый продавленный диван, осмотрелись. Грязные подобия штор кое-как прикрывали давно не мытые окна. Засиженные мухами дешёвые темные обои местами полопались, отклеились и лохмотьями свисали со стен. С потолка светила одинокая тусклая лампочка. Кругом валялись окурки, какие-то огрызки, тряпки. Линолеум растрескался, расползся, обнажив черные доски плохо сбитого пола. Маленький обшарпанный телевизор, единственная примета современной цивилизации, стоял на табуретке.
В полумраке коридора Сергей плохо разглядел владельца этой захламленной берлоги и теперь с потаенным интересом присматривался к нему. Напротив, стоял низкорослый человек, неряшливо одетый в широкие измятые штаны, с торчащими из-под пояса синими кальсонами и такого же цвета нательную рубаху, с засаленным до черноты воротом. У него было испитое лицо кастрата, совершенно седая шевелюра на большой шишковатой голове, насупленные брови и почти сумасшедший взгляд маленьких колючих глаз. Во всём его физическом облике: росте, настороженности, тупости плоского лица, бегающем взгляде, в нервно-суетливой угловатости движений, было что-то настолько отвратительное и отталкивающее, что Сергей непроизвольно пошевелил лопатками, на миг показалось, что меж ними прополз холодный липкий желеобразный слизняк.
Заложив короткие толстые пальцы за скрученные подтяжки, обрамляющие с двух сторон обвисший рыхлый живот, старик тоже рассматривал незваных гостей с пристальным и злым вниманием. От него разило перегаром: среди корок черствого хлеба, обкусанных луковиц и шматков старого жёлтого сала, на расшатанном колченогом покрытом газетой столе виднелась недопитая бутылка водки, рядом с ней – захватанный надтреснутый стакан.
Глянув на погоны и васильковые петлицы Хаджиева и, очевидно, поняв, что старшим является он, старик сипато спросил:
– Че Ка – Гэ Бэ, ежели мне не замсти'ло?
– В общем-то, да, – располагающе улыбнулся Алимбек и дополнил. – По-нынешнему, Ка Гэ Бэ – Комитет Государственной Безопасности.
– А-а-а… – понимающе протянул Ковт и, кряхтя, пьяно опустился на табуретку. – Значится, предки, так што ли?
– Скорее, потомки, Кондрат Карпович.
– Молодца-а-а', имя-отчество узнал, уважаю!
– Как-никак готовились к встрече с вами…
– А раз готовилися, то документики мне щас! – потребовал Ковт и повелительно пристукнул ладонью по столу. – Погонья-то нонче кажный может нацепить…
И пока Алимбек доставал из нагрудного кармана удостоверение, старик отыскал на столе и водрузил на расплющенный красно-пористый нос очки с толстыми линзами, грубо перемотанные посередине синей изоляционной лентой. Он долго вчитывался в документ, несколько раз перевёл взгляд с фотокарточки на владельца и только после этого вернул его.
– Капитан, говоришь… – проскрипел он, хотя Алимбек ничего не сказал. – Значитца, ежели по-армейскому, то ажно цельный полковник ты[1]… Геро-о-ой, геро-о-ой, усач! А твоя ксива, голубок? – он уставился на Сергея своими рыбьими, неприятно расширенными линзами очков, глазами.
– У него ещё нет такого, – стажер, – пояснил Алимбек.
– А-а-а, натаскиваешь яво, значитца! Дело нужное, нужное…
– Кондрат Карпович, – перешел к нужной теме Хаджиев. – Мы осознаем, что отнимаем время, поэтому…
– Хре-хре-хре... – заперхал старик хриплым смехом, снисходительно указывая скрюченным пальцем на Алимбека. – Оне' отымают у меня время! Моё время у меня нихто не отымет – у меня яво уже нету, паня'л, полковник! Так што толкуйте, пошто приперлися?
– Вопрос тут вот в чем, Кондрат Карпович: мне и стажеру поручено выяснить кое-какие обстоятельства по одному старому политическому делу. И вот, работая по нему, мы обнаружили несколько документов, где фигурирует ваша фамилия, таким образом, вышли на вас и решили обратиться за помощью… – Алимбек сделал паузу, проверяя, как среагирует Ковт на его вступление. Но тот лишь разрешающе бросил:
– Валяй дальше, полковник, мы помочь – завсегда радые…
– Что ж, дальше так дальше. Приглашать вас к себе не стали, учитывая возраст, решили нанести визит сами…
– Ну и што?! – вскинулся вдруг Ковт. – Нанесли? Поглядали, как проживает щас бывший сотрудник Госбезопасности, а? – он разбросил по сторонам обезьяньи длинные, не по-стариковски дюжие руки и повёл ими по комнате. – Во как сушшэствую! Шибко браво! Собственнай х… без соли доедаю, заслужил, едрёна мать!
– Успокойтесь, пожалуйста, сейчас многие так живут, – урезонил его Хаджиев, и Ковт также быстро, как и взорвался, остыл.
– Валяй, да'ле, полковник, на меня не гляди, я – не'рвенный.
– Кондрат Карпович, в 1934-м году вы принимали непосредственное участие в допросах некого Дадукалова Андрея Александровича, помните его, нет?
Старик с минуту угрюмо думал, потом как-то нехотя изрёк:
– Ковт все помнит! Ежели он што и пропил, да токо не память. Дадукалов, говоришь? Дохтор лошадиный, ветинар?
– Да, да, ветеринар! – впервые за все это время вклинился в разговор Сергей. – Именно он нас интересует.
- Как жа, помню, я тово гада! – еще увереннее подтвердил Ковт. – Тада я ишшо в ОГПУхе[2] службу правил… Ну, а да'ле-то што?
– Нам необходимо понять: почему в основном к нему одному из одиннадцати человек, проходивших по делу, применялись меры физического воздействия? – снова подал голос Сергей.
– Как это? – не понял старик, хотя было заметно, что он заметно протрезвел.
– Спрошу проще: почему били на допросах?
– А-а-а… Били, говоришь, почему? А как жа, голубь, ежели он признаваться не хотел, вражина народная? У нас битьё разрешёно было, так што… – пояснил с издевательской рассудительностью Ковт.
Незаметно наступив Сергею на ногу, Алимбек перехватил инициативу:
– Мы понимаем, Кондрат Карпович: имелось указание бить, значит, приходилось бить, куда же денешься – служба! Нас очень интересует: что он конкретно не хотел признавать, этот самый Дадукалов?
– Полста восьмую на себя не хотел ташшить да обвиниловку не жалал подписывать, упёрся, быдто бык, вот яво и дубасили.
– А остальные? – как бы равнодушно поинтересовался Хаджиев.
– А што остальныи? С имя' потолковали малость, оне' обвиниловку подмахнули, взяли по своему «червонцу», и – по лагерям… Но, окромя статьи да обвиниловки, я кумекаю, было ишшо што-то другое, што Дадукалов Владимир Адамычу Мосейчуку говорить не хотел. И это к следствию дела-то воопче не имело…
– Что именно? – внутренне напрягся Сергей.
– А хрен яво знат, што? – вывернул губы старик, обнажив чёрные, изъеденные кариесом, зубы.
– Хотите сказать: что не знали, чего добивался от Дадукалова следователь и колотили врага народа, не ведая, за что?
– Правильно уразумел! – одобрительно воздел вверх указательный палец Ковт. – Молодчик!
– Странно… – подчёркнуто произнёс Сергей.
– Ишшо как странно-то, – согласился Ковт и оживлённо затараторил. – А было оно всё так: Адамыч ставил «коновала» на допрос и меня в тую ночь никуды не опускал, у двери велел сидеть. И вот толкуют оне', бывалоча, об чем-то, потома выходит из кабинета Адамыч и говорит мне: «Дай-ка ему, Кондрат, от всей души!» Это присказка у яво така была: от всей души… «А када «коновал» скажет, што согласный, меня крикнешь». Ну, раз от всей души, то уж… Я – биток-то крепкой, бывалоча в деревне, в «стенке», каво хошь с копытьев валил. А што тот прохфесор лошадиный? Моль! Дашь ему в рыло раз с пяток, да по печенке столь жа, да по почкам, он и обрубится, антилиген хренов. Где ж яму было супротив меня переть! – торжествовал Ковт, не скрывая эмоций.
– Обвинительный акт Дадукалов подписал? – с трудом удерживая себя от того, чтобы не размазать по стене сидящую напротив вонючую мерзость, спросил Сергей.
– Не подписал, собака! Дажа не знаю, как «тройка» дело приняла… – сожалеюще помотал квадратным черепом Ковт. – И согласию, што Адамыч добивался, тожа не' дал… Из-за яво, паразита, я старшего надзирателя токо через год получил… Адамыч обещался: расколешь, мол, Кондрат, «коновала», сразу подам на неочерёдную должность. Не расколол я, не справился.
– За время всех этих допросов вы так ни разу и не услышали, что конкретно добивался следователь Мосейчук от доктора Дадукалова? – уточнил Хаджиев.
– Ни разу… Хотя, погодь! Раз, кажись, было… Я ему в морду заехал, он упал и орёт: «Можешь убить, но эту вешш не отдам!» Стало быть, вешш кака-то нужна была Адамычу от яво, а кака – хто ж знат? Мне Адамыч про ее не сказывал, може боялся, не знаю… И нихто не узна'т: как Дадукалов-то ушел по этапу, так вскорости самово Мосейчука взяли да через месячишко и шлёпнули. Тожа, навроде, шпиёном был, ходил слушок…
– А его вам не приходилось бить? – поинтересовался Сергей, мучительно сохраняя на лице спокойствие.
– Яво – нет. А приказали ба, дак што ж… Я ба и самому Хорхо'рину[3] рёбрушки перешшитал, ежели надо. Нам всё едино было, младшим-то званиям. А все ж таки жалку'ю об том, што «коновал» вышку не получил. Уж я ба сам усоборовал, контру! Выпросил ба у начальства. И с «протя'жкой» яво, гада!
– С «протяжкой», это как? — мрачно уточнил Сергей.
– Антирисуисся? – внимательно посмотрел на него Ковт. – Тада слушай: сперва стреля'шь яму в пуп раз-другой, штоба все кишки разворотило… Подождешь малеха, штоба покорячился на после'дях, а уж потома в ухо шмальнёшь да в затылок, штоба черепок скололо – для надёжи… Учися, парень, пока дед Ковт ишшо живой.
У Сергея онемело лицо, он уже почти не владел собой и, видя это, Алимбек перевел разговор в несколько иную плоскость:
– А сам Мосейчук не бил арестованных на допросах?
– Не, никогда, – заверил Ковт. – Где ж яму? У самого душа в чем держалася-то? Беленько'й весь, тонко'й, ручонки быдто у городской бабы, тоню'шши! Для битья да ишшо для кое-чево у яво был я и другие ребяты… – в маленьких глазках старика загорелся и тут же погас огонёк торжества.
Все трое довольно долго сидели молча. Затем Алимбек, шумно вздохнув, спросил:
– Больше ничего не припомните, Кондрат Карпович?
– Не, как на духу всё обсказал. А теперя ты мне разобъясни, полковник, – он вдруг крепко ухватил Алимбека за рукав, вскричал с невероятной энергией, – вот мы в те'и годы хоть на кулаке все держали да на пуле, дак все ж таки толк был, да порядок. Пошто щас-то мало бьёте да стреляете, а?!
– Не то время, Кондрат Карпович… – вяло усмехнулся Хаджиев.
– Время, оно завсегда – то, об всякую пору! – вскинулся старик с такой неистовой энергией, что Сергей невольно отшатнулся. - Стрелять надо, стреля-а-ать, ребяты! Всех, хто нас под ноль вывел, по миру пустил! Мне уж семьдесят восемь вскорости хряпнет, а и то ба ишшо пострелял! Постреля-а-л! Ох-х-х как ба я… я…
Сергей медленно встал с дивана:
– Пошли, товарищ капитан, пора… – он отчетливо понимал, ещё минута и нервы не выдержит, настолько было невыносимо видеть этого, раздувшегося от лютой злобы, колченогого упыря, с вытаращенными, налитыми кровью мутными глазами.
На улице, подставив лицо ледяному ветру, он долго стоял, намертво стиснув зубы. Теперь уже Алимбек сказал:
— Идем, Сережа, холодно что-то...— и, пройдя с десяток шагов, вздохнул. — Ничего мы не узнали, холостой заход.
— А вот ни хрена не холостой! — неожиданно для себя взорвался Сергей. — Мы главное узнали! Как эти гады ни били Дадукалова, он все равно не подписал обвинение и не отдал им то, что требовали!
— И что же они требовали? — хмуро осведомился Хаджиев.
— Что — не знаю! Факт в том, что не отдал! — Сергей почти с остервенением рванул вверх капюшон меховой лётной куртки, мороз беспощадно обжигал лицо.
[1] Ковт абсолютно прав. С 1935 года спецзвания сотрудников НКВД соотносились с армейскими званиями следующим образом: мл. лейтенант Госбезопасности соответствовал званию ст. лейтенанта РККА. Лейтенант ГБ – капитану РККА. Капитан ГБ – полковнику РККА. Майор ГБ – генерал-майору РККА. Старший майор ГБ - генерал-лейтенанту РККА. Комиссар ГБ – генерал-полковнику РККА. Спецзвание сержант ГБ приравнивалось к званию лейтенанта РККА.
(«Об этом не сообщалось». М. А. Белоусов. Воениздат – 1978г.)
[2] Действительно, ОГПУ просуществовало до 1934 года, затем было реструктурировано и переименовано в НКВД - Народный Комиссариат внутренних дел.
[3] Хорхорин Г. С. – майор, начальник УНКВД, член оргбюро ЦК ВКП (б), член оргкомитета ВЦИК по Забайкалью. Ставленник Наркома Госбезопасности Ежова, этот палач-садист оставил после себя страшную «славу». На его совести десятки тысяч безвинно убитых жителей Восточной Сибири. Впоследствии сам уничтожен сталинским режимом.
