В глухом углу стоял маленький домик. А в домике бабушка сидела с внуком на старом диване. За окнами мелькали яркие вспышки. Надвигалась гроза. «Бабушка, а когда дед придёт?» спросил внучек. «Придёт! Куда он денется?» успокаивала бабушка. Над крышей раздался треск, а потом раскатился по всей округе гром, низкими волнами, заглушающими все остальные звуки. Внук схватил дрожащую бабушкину руку. «Не бойся Матвейчик, это гром! Гроза будет… С утра руки ломит…» приговаривала бабуля, похлопывая второй рукой малыша по плечику. Старые суставы были распухшие, крупные, плохо гнулись. Пальцы торчали в стороны и дрожали. Но Матвея не пугали руки бабушки, от них он получал только ласку и заботу. «А дед не боится грозы?» наивно спросил внук. «Нет не боится! Знаешь какой у тебя дед? Бедовый! Была война. Нет не последняя, а та, до революции. Служил дед в царской армии. Это он мне, когда вернулся, рассказывал. Он был артиллерист, из пушек палил, говорил, что чуть не оглох! А гром ему ни по чём!» «А что такое война?» спросил внук. «Война? Не знаю… Я про это ничего не знаю… Знаю только, что после войны всегда мир, и люди живут как прежде…» «А дед мне расскажет про войну?» «Нет, не расскажет, его лучше об этом не спрашивать, он начнёт водку просить, а я не дам! Будет ругаться… Да я его не боюсь!» Над крышей опять громыхнуло и по старой жестяной кровле застучало, часто, громко. «Никак град! Хоть бы спрятался Кузьмич под навес какой, промокнет и опять будет водки просить! А мне жалко станет его и налью… Вот напасть…» причитала бабушка. «Ба, а почему дед водку просит?» «Мужицкая страсть! Мужики водку пьют от радости, с горя, от усталости, от тоски, да много от чего…» «А я вырасту тоже водку пить стану?» «Не дай Бог!» сказала бабушка, поднялась, подошла к Образам с горящей свечой и три раза, с поклонами перекрестилась. Вернувшись к дивану села ближе к Матвею, чтобы легче было касаться его рыжей макушки. «Ба, а молния может в дом попасть?» «Может, но только если в нём нечисть водиться. Тогда Бог направляет молнию в дом, и дом, вместе с нечистой силою сгорает!» «А в нашем доме нет нечистой силы?» «Нет, мы люди Богобоязненные… У нас и свеча горит, и Христос в углу. Нам нечего боятся!» Поднялся ветер, какой обычно бывает во время июньской грозы. Резкий, порывистый ураган. Деревья начали неистово кланяться земле простирая ветви перед собой. «Собьёт урожай, градом побьёт, ветром обмолотит, без варенья Матвейчик останется!» тревожилась бабушка. В печной трубе начало гудеть. Печь не топилась, с конца мая стояла жара, которая и окончилась грозой. «Ба, а кто это в трубе воет?» «А это… Не бойся маленький… Это наш домовой. Он нас оберегает.» «Домовой? Кто это? Я его не видел…» «Конечно не видел… Его мало кто видит, но все знают, что он есть. Ты ещё много чего не видел, потому что мал… Домовой, это такой дух. Он в доме живёт, за порядком смотрит. Если хозяйка грязнуля, домовой вытащит всю грязную посуду на видное место, и давай швырять её. Гремит посудой, а хозяйка понимает, что непорядок, и бегом убирать, мыть. А если мужик печь не затопит вовремя, домовой трубу закроет. Начнёт мужик от холода зубами стучать, торопиться печь растопить, а оттуда дым, глаза выедает… Вот так он учит в своём доме порядок держать!» «А он страшный?» «Нет, только старый, как мой Кузьмич.» улыбаясь говорит бабушка. На улице шквал гоняет потоки ливня. Через окно стала капать вода. Бабушка встала и пошла за ветошкой. Положила ветошку на подоконник. «Ой, как там мой Кузьмич, хоть бы не унесло…» «Чем бабушка?» «А вон вода поднялась. Да и ветер. А он похудел то как, былинка, а не мужик…» «А от чего дедушка похудел?» спрашивает Матвей. Бабушка молча повернулась к иконам. Прошептала губами, покрестилась. «Бабушка, а уже ночь?» Бабушка пошла к ходикам, подтянула гирьку. Цепочка весело затрещала вращая механизм. Вторая, большая гирька, поднялась вверх. «Нет, ещё не ночь, просто темно, тучи солнышко закрыли. Вот скажи, на милость, где его леший носит…» «А леший, это ветер такой сильный, что может нашего дедушку унести?» «Если бы ветер… Леший он в лесу… Он в лесу самый главный…» «А лесничий! Который приходил к деду ружьё проверять!» «Куда там лесничему до лешего! Лесничий — это так, с боку с припёку. Да и приходил он только, чтобы водки попить! А настоящий леший – лес бережёт, сторожит тишину, покой. Следит за порядком в лесу! Это тебе не лесничий, который сам пилой своей бензиновой так трещит, хоть Святых выноси! Слушай, внучок! А ведь верно, дед то наш к лесничему подался. Ну если косой придёт, будет плясать под мою каталку!» Бабушка так грозно произнесла последнюю фразу, что Матвей лежал тихо, боясь спросить, почему дедушка будет плясать, и какую мелодию бабушка будет играть на каталке? Раскаты грома становились всё тише. Короткая летняя гроза заканчивалась.
Хотя уже был вечер солнце в июне долго не прячется за горизонт. Теперь его огненный луч прожектором светил прямо на стол. Вся комната озарилась оранжевым светом. В тишине было слышно, как с крыши по водосточной трубе журчит вода. Труба была только до середины стены и капли падали прямо в железную бочку, устроенную дедом. «Бабушка, а вы с дедушкой долго живёте вместе?» «Вот уж почти шестьдесят лет, как Бог меня Кузьмичом наградил!» «А мама с папой ваши дети?» «Мама твоя - дочка нам, а папа твой, прости меня Господи, зять нам…» «А где они сейчас?» «Обещали к воскресной службе быть. Считай к завтрему.» «Они меня заберут?» «Заберут…» «А я не хочу. Можно я останусь?» «Да оставайтесь хоть все, мне веселее будет. А то, разъедитесь по городам, а мы с Кузьмичом – хоть вой…» «Так я останусь! Насовсем!» обрадовался Матвей и, толи оттого, что гроза прошла, или от того, что блеснуло солнце, как надежда, что можно остаться в деревне. Играть с дворовой собакой со смешной кличкой «Дипломат», ходить на речку, смотреть со двора на яркие звёзды, которых почему-то не видно с балкона. «Ишь, распрыгался! Погоди, приедут два сыча, будут бубнить. То не так, сё не так, давай мама мы вас заберём. Заберут они! Как же… Господь никак не приберёт, а они заберут!» ворчала старушка. Дверь распахнулась и на пороге показался дед. Глаза его блестели, остатки седых волос в беспорядке разбросаны по лысине, ноги по колено в глине, один башмак без каблука, и от этого одна нога кажется короче. «Свят, Свят, ты где пропал, старый?» «Марфушка, так долбануло, кедр, ну помнишь, где мы, ну, шишку хотели достать, а потом, ну…» сбивчиво и тревожно говорил Кузьмич. «Вспомнила бабка…» съязвила Марфа. «Кедр, раскололся надвое, аж дым пошёл» «А ты не бойсь под кедром сидел?» «Нет, мы с Петровичем шли, только дым видели, а треснуло так, что до сих пор в ушах звенит!» «А вы с Петровичем не треснули по случаю, что треснуло?» «Нет, мы перед тем как идти, на ход ноги…» «Вот у тебя почему одна нога хромает!» «Нет, это я в глину встал. Такая липкая, я стал чистить башмак, каблук отвалился.» «Я вижу, а потом ты на карачки встал, каблук искал?» «Нет, скользко, Марфуша, падал я…» «А Петрович не падал?» «Он как упал, один раз, так и пополз, кричит, там забыл, а что забыл я не разобрал…» «Совесть он забыл, пополз за ней домой. Как бы он тут объявился, после того, как вы ружьё проверяли? Вон, даже Матвеюшка запомнил!» «Матвеюшка, внучек, любимый. Смотри дед тебе живое принёс. Смотри. Это ёжик.» Кузьмич достал из-за пазухи шапку, в шапке виднелся серый комочек, маленький. Матвей видел ежа только на картинке в букваре, возле буквы Ё. Дедушка подошел и положил рядом с Матвеем шапку. «Чумовой, куда ты кладёшь? Наколоться может дитя!» окрикнула его бабушка. «Нет, он не боится, иголки сложил, мать, поставь ему молочка, пусть Матвеюшка посмотрит, как он пьёт. Марфуша, ну…» Бабушка молча пошла на веранду, там стоял холодильник, принесла блюдце молока. Кузьмич взял голыми руками ёжика и поднёс к блюдцу. Сначала серый шарик лежал неподвижно. Потом, с одной стороны показалась маленькая бусинка. Маленькая бусинка, подрагивая потянулась к блюдцу, снизу появились черные лапки, с маленькими коготками. Вот и ёжик. Он понюхал молоко, и опустив острую мордочку стал пить. «Ну, и что мне с ним делать?» строго спросила бабушка. «Нет, покормим и на волю» ответил дедушка. Матвей подошел к ёжику. Молока в блюдце почти не осталось. Ёжик заметив тень человека фыркнул, и опять свернулся в клубок. «Пойдём Матвеюшка отнесём его на волю. Воля для живого самая важная вещь!» после этих слов он посмотрел на жену. Внук и дедушка вышли на двор. Сразу за забором опустили ёжика на землю. Животное лежало неподвижно. «Отойдём к воротам» шепотом сказал дедушка. Отошли. Через минуту ёжик выпрямился, встал на лапки, поднялся и как побежит к лесу. «Во мотанул!» радовался дед. «Пойдём польёшь мне из бочки, помыться надо.» попросил Кузьмич. Они вошли на двор. На крыльце висел ковш. Дед взял ковш, внука за руку и они пошли к трубе, под которой стояла бочка. Кузьмич зачерпнул воды. «Дождевая вода, она с неба, она внучек, Святая. Чистая. Я наклонюсь, а ты мне на голову лей.» Несмотря на годы Кузьмич низко наклонился, оперевшись руками о стену. Взявшись за длинную деревянную ручку Матвей, как сумел, плеснул дедушке на лысину дождевой воды. «Ух хорошо» заверещал дед. «А теперь на руки» просил он набрав второй ковш. Матвей лил на руки и слышал, как они шелестят, когда трутся друг об друга. «Деда, ты уже водку пил?» «Нет, ну на ход ноги, так принято, когда из гостей идешь…» «А просить ещё будешь?» «Нет, чего просить, не даст…» «А ты на войне был?» «Нет, ну, был, только мало. В пушку нашу сразу попало. Меня долбануло. Австрийцы меня в плен взяли. А я сбежал! Три года дома не видел, родных не видел! Батрачил у пруссаков, у шляхтичей всяких. Тем и жил. А домой пришёл! Женился, дочку родил…» Кузьмич вдруг закрыл лицо ладонью. «Что деда?» «Вода солёная. В глаза… Идём в дом. Нет, попрошу… Порошу…»
