Рассказ в нескольких главах.
-1-
Она вошла, и Осипов «потерялся».
А всего-то повела в его сторону взглядом и, совершенно не обращая внимания на него, повернулась, нагнулась и принялась отодвигать ящики и коробки с бумагой, а затем проворно мыть шваброй освободившееся пространство.
Кирилл Осипов забыл о своем отчёте.
— Кх-кх, - негромко заявил он о себе. – Добрый день. А где Вера Павловна?
По правде говоря, предыдущая уборщица, Вера Павловна, его вообще не интересовала. Да и неважно сейчас, где она!
Но нужно было обратить внимание новой уборщицы на себя, а то ишь какая наглая: буркнула сухое «здрасте» и давай шваброй махать.
— Вера Павловна? – женщина обернулась. Светлая чёлка упала ей на лоб. — Она ушла… Навсегда, на пенсию. Вместо нее буду я.
Теперь у Кирилла появилась возможность новенькую работницу рассмотреть.
Да в чём же дело? Почему она так взволновала его?
Наверное, потому что у нее стройные ноги, начинающиеся от изящных ступней… Аккуратные щиколотки и лодыжки. Ноги, ноги, бесконечно-длинные ноги, резко расширяющиеся кверху в бёдрах! А там такое, скажу я вам, редко в жизни встретишь подобное.
Далее глаз цепляется за ярко-выраженный изгиб талии… Взгляд Кирилла поднялся выше и вновь задержался.
Нет, ну как же щедро подошла природа к созданию некоторых личностей! Это ж надо было так постараться на славу!
Увиденное прямо-таки «отпечаталось» в его сознании.
А плечи у дамочки были как у пловчихи. Такой дай коромысло, и кажется, будто его и создавали именно для нее.
Кирилл прошелся взглядом по тонкой длинной шее чудесной женщины и остановился на совершенно невыразительном, унылом лице.
На этом «сказочная красота» закончилась.
Угрюмые, в кучку глаза во впадинах под бровями. До безобразия безвкусно выщипанные и подрисованные карандашом брови, острый нос и тонкие губы на большом рте.
— Не желаете ли представиться? – требовательно заявил Кирилл Николаевич, закончив «осмотр». — Как мне вас называть?
Женщина улыбнулась скромно. Кирилл заметил ее неидеальные зубы, невольно вздрогнул от удивления.
«Она живет в столь роскошном теле и не ухаживает за ним?»
— Лида. То есть Лидия Владимировна я. Овчинникова.
— Очень приятно, - вышел из-за стола Кирилл.
Женщина выдавила из себя улыбку и повернулась. Взяла швабру в руки и принялась мыть пол.
Осипов завороженно посмотрел ей вслед.
Она как пловчиха, ловко управлялась шваброй: вшух-вшух. Он потряс головой, пытаясь отогнать наваждение. На миг ему показалось, что это не простая женщина, а известная фотомодель, деловито размахивает шваброй в его кабинете.
***
Теперь работа не шла, ему хотелось знать о ней абсолютно всё.
Наверное, поэтому он сейчас гнал на своем дорогом «порше» за маршруткой, в которую села уборщица.
— Стоп. А на кой я за ней еду? – пришел в себя и удивился он.
Но раз уже выехал из своего благополучного микрорайона в «трущобы», как местные называли неблагополучный район, то, что уж там. Придётся утолить свое любопытство.
Знакомая фигура выскочила из маршрутки на остановке и пошла размашистым шагом по тротуару.
Осипов принялся ломать голову, как ему теперь держаться ее и ничего не придумал, кроме как оставить свой автомобиль и пойти следом.
Шли долго — она с работы, с сумкой-котомкой в руках. И он — солидно одетый, в дорогих ботинках и длинном плаще.
…Выйдя из булочной, уборщица завернула в закоулки. Дома, невысокие многоэтажные здания закончились и начались «бараки».
Небольшие одноэтажные домики на краю города, расположившиеся у края реки.
Осипов припустил за ней.
Как в таких лачугах люди живут, не понимал он. Построены кем-то наспех, крыши даже не двускатные, а плоские, как в курятниках.
Наконец, она завернула в небольшой дворик, скрытый за поленницей дров и Осипов замедлил шаг.
Что делать дальше, как поступить, он не знал.
***
Лида Овчинникова, так взволновавшая своего начальника, совершенно не догадывавшаяся о развернувшейся «слежке» за ней, прошла в дом, сняла обувь, нагнулась и включив лампочку у входа, принялась разглядывать свой ботинок.
Так и есть, супинатор сломался.
Оттого каблук левого ботинка «гуляет» туда-сюда. Женщине приходится прикладывать некоторые усилия, чтобы идти в неудобном ботинке сносно, не привлекая к себе внимания прохожих.
Балансировать, чего уж там.
— Гришка, - наткнулась она на спящего мужа. То спал, свернувшись в калачик на единственном диванчике, в комнате. Весь в плед завернулся, оставив снаружи только нос, чтобы дышать.
— Ты опять спишь что ли. На работу не ходил?
— Не ходил я, - капризно выдал мужчина. — Сказал, завтра приду.
— Но так нельзя ведь, - вздохнула Овчинникова. — Тебя не будут терпеть, выгонят.
— Ну выгонят, так выгонят. Еще пожалеют, когда узнают, - пробормотал мужчина.
— Чего узнают, пап? – подала голос дочка, живущая за шкафом в углу.
— Жанночка, ты что, дома уже? – изменился голос Овчинниковой. — Ты покушала?
— Я не ела мам. Только чай попила. Ты если что-то готовила, я ничего не нашла.
— Как не нашла, я же рис с курой оставляла тут.
Лидия подошла к плитке, стоявшей в другом углы комнаты, открыла сковородку, которая на плите.
Пусто.
— Гриша.
Овчинникова устало вздохнула и чуть не расплакалась:
— Ты опять всё сам съел, а о ребенке не думал?
— Это не я, - муж поднялся с дивана. — Мать твоя приходила, у нас была.
— Ну а она чего? Приходила то?
Овчинникова устала села на табуретку. Сдержала слёзы, которые хотели привычно хлынуть. Реветь то нельзя, у них с дочерью уговор.
— Так пряталась от кредиторов.
— Опять.
Лидия всхлипнула. И поднесла кулачок ко рту.
— Да когда же это закончится.
— Мать твоя у тебя ест, будь здоров. А я же не мог сказать ей, не трогайте, это для Жанки, - оправдался мужчина. - Доча... Жанночка. Ну ты ведь знаешь меня, я поэт. У меня вон и стихи есть. Целый чемодан тетрадей уже. Вот напечатаюсь... И обо мне узнают все! И пожалеют еще, что с работ гнали!
— Я сейчас картошки нажарю, - встала со стула Лидия. — Ну дочь, ты уже большая же, не могла себе сама приготовить что ль?..
***
Осипов возвращался домой притихшим. В голове он прокручивал услышанное.
«У нее муж тунеядец, дочь на шее, а еще наглая мамаша в-придачу», - размышлял он.
«Впрочем, это не мое дело то. Сама разберется, мне то что.»
Он аккуратно загнал машину в гараж и прошел в дом.
По мраморному полу к нему бежали две собачки жены.
— Любимый? Это ты пришёл? – послышался голос и из гостиной вышла жена, Инна.
Высокая, под два метра ростом. Некогда очень красивая женщина. Но сейчас — до безобразия полная.
Осипов отвел взгляд от огромной фигуры.
— Я, я, кто ж еще.
— Ужинать будешь?
Счастливое лицо пышки-жены сияло. Лоснилось кожным салом, можно сказать.
— Буду. А что сегодня у нас?
— У нас сегодня объедение: я курочку запекла! С картошечкой! И салат!
Осипов замолчал. Вспомнил маленькую драму, развернувшуюся в том бараке, про куру с рисом, которую съела бабка, не оставив внучке Жанночке…
— Тебе бы не помешало на диету сесть, - вскользь заметил Осипов, когда усаживался за стол.
Жена Инна, вцепившаяся зубами в жаренную куриную ножку, перестала двигаться и замерла.
— Я что, толстая? Ты хочешь сказать, я — толстая? – удивилась она. И губы ее на пухлом лице задрожали.
— Да нет-нет, не говорил я такого, - испугался мужчина. — Всего лишь совет дал.
Женщина, громко брякнув вилками и тарелкой, бросила куриную ногу на стол.
— Не буду есть! Аппетит мне испортил! – плача выдала она и убежала из-за стола.
За ней, рыдающей на весь дом, помчались две ее собачки.
Осипов Кирилл поиграл желваками:
— А что такого страшного я сказал?
Настроение было вконец испорчено истерикой супруги. Осипов без аппетита сжевал половину куриной тушки и брякнув тарелками, пошел мыть посуду.
Они не нанимали прислугу, хотя могли бы себе позволить. Но Инночка решила сама управляться в доме по хозяйству, ведь всё равно не работает.
Поженились Осиповы поздно, когда обоим было далеко за тридцать. Прожили в браке почти пять лет, но завести детей пока не решились.
Поэтому – в доме собаки, целых две.
Словом, ничего особенного в жизни Осиповых не происходила. Жена ударилась в кулинарию, простаивала целыми днями у плиты, много ела. Наверное, потому очень быстро превратилась из стройной женщины в полную.
И что самое грустное, она не собиралась бороться с лишним весом, к огорчению Осипова.
Неудивительно, что тот загляделся на фигуристую уборщицу Овчинникову…
***
Видимо Инна позвонила и нажаловалась своей матери, потому что та прискакала спустя полчаса после неприятного инцидента в доме Осиповых.
И с порога начала возмущаться:
— Ты обнаглел, Осипов! Как ты смел говорить такое моей дочери? Вот вернётся Артём Олегович из поездки, я ему всё про тебя расскажу!
Тёща Осипова являла собой образец утонченности. Иссохшая длинная фигурка, в облегающем с блестками платье, чалма в цвет платья, замотанная на голове.
А под чалмой — лицо мумии, с вечно орущим ртом.
И при всём при этом, за этой тощей фигуркой, с трясущимися над головой кулачками, стоит сейчас ее дочь, огромная как шкаф Инночка.
Осипов деликатно опустил голову, принимая ругань тёщи.
— Юнона Иосифовна…
— Молчать! Кто тебе слово давал? Артём Олегович выбросит тебя из этого дома. Он вышвырнет тебя с работы, куда устроил, как ненужную тряпку! – орала тёща. — Еще раз я увижу хоть слезинку на глазах Инны! И ты доскачешься, Осипов! Пошли, дочь! Я не оставлю тебя наедине с этим! — проорала она. — Ночуешь сегодня у меня.
Осипов украдкой зевнул и дождался, пока женщины с собаками выкатятся из дома.
Честно говоря, такие представления в их доме каждый раз, когда Инна жалуется на него маме с папой.
Осипов не стал подниматься на второй этаж.
Весь тот этаж принадлежит супруге. У нее там комнаты и будуары. Очень редко она приглашает его, Осипова, к себе в опочивальню, а и он там не может спать. Потому что, ему там сильно пахнет духами жены. Которые распылены везде, даже в ванных комнатах.
Там нечем дышать!
Он бросил на диван в гостиной подушку и упал так, прямо в брюках, рубашке, и в туфлях.
— Спать. Скорей спать, — пробормотал он, прежде чем провалился в сон.
***
Инна долго не могла уснуть в квартире матери.
Собаки тоже не могли устроиться на новом месте, они крутились на своих лежанках и возмущенно тявкали.
— Мои девочки, - прошептала Инна. — Что же с нами теперь будет, а? Ух этот Осипов, просто скотина… Я ему готовила полвечера, выбирала рецепт… А вместо благодарности он мне в лицо тычет, мол «жирная».
Женщина шумно втянула носом воздух и затаила в себе рыдания, но мать уже открыла дверь в ее комнаты. И просунула свою любопытную мордочку, обвязанную ночным чепцом.
— Ты почему не спишь, вздыхаешь, дочь? А ну не сметь, отставить! Было бы из-за кого страдать! А я тебе говорила, он нам не пара! Но ты ж не слушала! Вцепилась будто больше мужиков нет!
— Мама!
Полные печали глаза Инны посмотрели на мать.
— А ведь он прав, отчасти. Ты посмотри, какая я?
— Да ну ты брось. Ты просто крупная у меня. Но ты и родилась такой, - застрекотала мать.
— Нет, нет, не-е-е-ет, - зловеще усмехнулась дочь. — Он прав, хоть и чудовище. Мне нужно худеть, мама.
— Ложись спать.
Юнона Иосифовна забежала в комнату и подбежав к дочери, ухватила ее за пухлую руку и потянула к кровати.
Кровать была большая и круглая, со свисающим по краям вуалевым балдахином.
Вся спальня оформлена в нежно-розовых тонах, всё как было с тех пор, как тут жила и росла единственная дочь, Инночка. После ее замужества, в комнате не изменилось ничего, только добавились две лежанки для собак, по бокам от кровати.
Юнона уложила дочь в постель и накрыла пуховым одеялом-облачком.
— Ложись и спи, доченька. Давай песню спою.
Огромная женщина зевнула. Она наполовину исчезла в мягких подушках и матрасе.
— Не надо песню, мама. Я и так усну.
…Инна уже вовсю храпела, обняв своей большой рукой подушку. Сопели на своих лежанках собачки, а Юнона Иосифовна всё сидела у кровати дочери и улыбалась.
— Я так люблю тебя моя доченька, принцесса моя. Видеть не могу, как ты страдаешь от этого поганца-зятя. Да он пальца твоего не достоин! Ну, ничего, я вас разведу, и ты вернёшься домой, к мамочке. Мамочка тебя никому в обиду не даст!