— Дед, ты чего сегодня какой рассеянный? — рыжеволосая девчушка-подросток посмотрела на мужчину, сидевшего на углу дивана, и крутившего в узловатых пальцах пульт.
— Чего, Рыжуля?
Тот, кого назвали дедом, перевёл взгляд со своих рук на внучку. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что связывают их родственные узы. Будь мужчина чуть моложе или девочка на десяток лет старше, то они вполне могли бы сойти за отца и дочь. Узкие лица с аккуратными, острыми подбородками. Длинные, чуть вздёрнутые носы, с россыпью веснушек на нём. Впрочем, веснушки были и на скулах, и даже местами на лбу.
Оба были рыжими. Но если у мужчины волосы были пепельно-ржавыми, и заметно поредевшими, то у девчушки медно-золотистые пряди выбились из двух кос, висящих на плечах.
Кожа их, как свойственно людям с рыжими волосами, словно светилась изнутри. И хотя мужчине на вид было около семидесяти, это свечение он не растерял, разве что с годами оно стало более приглушëнным. Чего не скажешь о девчушке, которая в свои тринадцать была как солнышко. Светящееся, искрящееся и каждой клеточкой молодого тела, излучавшая жизнь.
— Ну и чего ты такой печальный, а? — повторила свой вопрос девочка.
— Да что-то взгрустнулось, Машуня.
— Айда чай попьём с папкиными гостинцами.
— Ну, ставь чайник, лиса, — улыбнулся дед, — Отец нам до конца недели привёз вкуснятины, а таким темпом у нас завтра полки пустыми станут.
— Ай, придумаем что-нибудь, — беспечно ответила Маша, гремя крышкой чайника и чиркая спичкой.
Вот уже третье лето Маша проводила у деда в деревне, не желая менять его на модные и дорогие детские лагеря, городские парки развлечений и экскурсионные поездки. Разве что недельная поездка на море способна была отвлечь её от деревенского счастья.
Вообще, их с дедом связывала не только родственная, но и какая-то мистическая связь. Когда мама Машеньки была на сносях, Алексей Степанович вёл себя странно и сам не мог объяснить своего поведения. Не отличавшийся сентиментальностью, он вдруг начал покупать невестке фрукты. «Тебе нужны витамины, ешь...» — приговаривал он, вручая пакет.
У Алексея Степановича было двое сыновей, и уже трое внуков. И вот сейчас ожидался четвёртый по счёту, но раньше такой заботы от свёкра невестки не видели. Мужчиной он был хорошим, и свëкром замечательным — где надо поможет, куда не надо не лезет. Но чтобы вдруг вот так начал заботиться было удивительно. Алексей Степанович и сам этого не понимал, но фрукты невестке исправно покупал.
А когда впервые увидел внучку, расплакался. Махонькая, беленькая, полторы недели отроду, но до чего же на него похожая! Из-под тонкого чепчика пробиваются рыжие волосëнки, а кожа белая-белая, будто мраморная.
Из всех детей и внуков только Машенька унаследовала рыжий цвет волос, длинный, тонкий нос и аккуратный острый подбородок.
И Маша деда признала сразу. Едва научилась улыбаться беззубым ртом и хвататься пальчиками за предметы, так и стало понятно, что деда Лёшу она не только узнаёт, но и выделяет из остальных. Лет до пяти она была болезненной девчушкой — слабое горло — чуть что кашель. Алексей Степанович уверял — пройдёт.
У него самого со слов матери так было. Тогда с детьми сюсюкать было некогда, его соседская бабка травами лечила. Какими он, конечно, не знал, но на всю жизнь одну запомнил — чабрец. Вот его и приносил Маше, едва та начинала сипеть и жаловаться на горло. И будто в воду глядел — после пяти здоровье девочки стало лучше. А к школе и вовсе забыли о простудных заболеваниях.
Стоит ли говорить, что дедулю Маша обожала и это было взаимно. Когда пять лет назад Алексей Степанович решил переехать в деревню, рыдала словно по покойнику. Напрасно он убеждал, что сейчас, когда она уже школьница, они видятся только на каникулах и редко в выходные — нагрузка большая — от переезда ничего не изменится, будет приезжать на каникулы.
А ему нестерпимо захотелось жить своим домом, благо старенький, но крепкий домишко есть. Квартиру он оставит сыновьям, а те уж сами разберутся кому и как расширяться и куда вкладывать.
Машенька плакала, деда отпускать не хотела и даже слегла с температурой на три дня. Не дожидаясь каникул, родители съездили в деревню, Машенька успокоилась. А уж когда на осенние и зимние каникулы её привезли на неделю, так поверила, что всё как прежде — никуда деда от неё не делся, просто переехал. Как бы родители ни уговаривали она оставалась неизменно при своём мнении — на каникулы к деду. Не поедете, я... и далее шёл список наивных детских угроз, но под их натиском устоять было невозможно.
В десять лет девочка заявила, что намерена провести у деда всё лето. Убеждала, что без родителей не боится, хотя раньше на две ночи только оставалась. Мама побыла с ней две отпускные недели, убедилась, что дочь вполне справляется сама, может спать в комнате без неё, регулярно чистит зубы и не убегает далеко от дома, и взяв обещание звонить, как только захочется домой, уехала.
А Маше домой вовсе не хотелось. Здесь у неё были подружки. Деревенские и такие же приезжие как она сама. Удивительное дело — в городе так общаться не получалось: разные смены, разные районы и вечные нестыковки в расписании. А ещё родители не отпускают одних надолго. То ли дело в деревне: весёлой стайкой они порхали по деревне. То у одних ворот игру затеют, то у других. И никогда им не скучно и про телефоны не вспоминают.
А ещё в деревне любимый дед Лёша. Машенька внешне невысокая, с узкой костью, иной раз и за десятилетнюю могла сойти. А рассуждениями сверстников переплюнула. Может, благодаря деду так и вышло, потому как разговаривал он с ней сызмальства. Совсем крохой она была, а дед с ней не сюсюкал, а по-взрослому беседовал.
Машенька эти беседы любила. Малышкой залезала к Алексею Степановичу на плечи, трепала волосы и слушала. Или усаживалась на колени, и сама говорила. Да не просто без умолку тараторила, а рассуждала.
Сейчас уж к деду на колени не заберёшься, но засунув ноги под себя и укрывшись пледом, облокотиться на его плечо и говорить, слушать — лучшее завершение дня.
По дедовому распорядку в девять вечера Машенька должна была быть дома. Они пили чай с молоком, заедая печеньем, Маша убирала со стола, споласкивала чашки, а потом шла умываться и надевать пижаму. И вот уже в пижаме, готовая ко сну она залезала под плед и слушала деда Лёшу.
У того всегда наготове были истории. Но чем старше становилась девочка, тем больше он предпочитал слушать, ненавязчиво советовать, говорить своё мнение. Машеньке с дедой Лёшей было легко.
Родителей она любила безусловно, старшего брата то любила, то ненавидела, что в порядке вещей в таком возрасте. А вот дедушка, он был как будто бы неотъемлемой самой себя. Словами это девочка никогда не пыталась объяснить, да и не задумывалась об этом, потому как это было само собой разумеющимся с самого её рождения.
Как человек, созданный природой с каким-то увечьем, к примеру без одного пальца, с самого рождения привыкает обходиться без него, и до поры может и не замечать что его что-то отличает от остальных, так и Машенька с самого рождения была с дедом единым и ничего не могло поколебать её веры в то, что так оно и должно быть.
Попив с дедулей чай, чуть опустошив вазочку с конфетами, Машенька засобиралась к подружкам.
— Рыжуля, не загуляйся, тебе ещё крыльцо подметать, — наставлял дед.
— Помню, дедуля. Я после ужина подмету, а то к тому времени мы опять натаскаем.
— Ну добро, беги. На ужин не опаздывай, а то конфеты без тебя съем.
— Ты их не любишь, — закалывая непокорные локоны заколкой, засмеялась Маша.
— Отец столько привёз, что придётся полюбить. А то тебя потом к зубному таскать будут.
— Я побежала! — ответила девочка и выскочила из дверей.
Прибежав к ужину чуть раньше обычного, застала деда на том же диване. В руках у него была какая-то бумага. И Машенька успела увидеть, как он поспешно сунул её под подушку.
— Ты чего это рано сегодня? — улыбнулся мужчина.
— С девчонками поругалась, вот и ушла от них. Ничего, сами за мной потом придут.
— А может, и не придут, — протянул задумчиво Алексей Степанович будто бы и не внучке.
— Придут-придут, они же не правы были, и они это знают! — горячо заявила девочка.
— Ну видно будет, вымой руки и давай тогда помогай мне на стол накрывать, раз уж явилась раньше. Сходи в огород, нарви мне лука и укропа, и заодно Полкану воды подлей в миску, а то я забыл, а ему жарко.
— Ага, — девчушка снова выскочила во двор.
Через пятнадцать минут они сидели за столом, на котором стояла большая тарелка с горячей, дымящейся картошкой.
— Дед, а чего у тебя за бумажка была, когда я пришла? Зачем ты её спрятал от меня?
— От неожиданности, Манюня, так бывает. Не ждёшь, что кто-то зайдёт и будто вор прячешь свою же вещь. Не знаю, что за древние инстинкты это.
— Ну а что за бумажка-то?
Дед поглядел в окно, покрутил в руках вилку и помедлив, ответил:
— Письмо, Манюня, письмо из прошлого.
— Как это? Оно что затерялось? Как в «Ёлках»?
— Нет, не затерялось. Оно не было отправлено.
Девочка забавно сморщила носик:
— Не понимаю, зачем писать письма и не отправлять? У меня одноклассница одна так делает, напишет в вотсап чего-то, прочитать не успеваешь, уже удалила. Я уж ей говорила: не хочешь писать, не пиши, а так тоже неправильно. Правда, дед?
— Ну, наверное, правда. А может, она сказать что-то хотела, а потом застеснялась и удалила?
— И зачем тогда писать? Ты уж реши хочешь или не хочешь, а потом делай. А так получается, что и я мучаюсь догадками и она мучается, тем что не сказала.
— Да-а... Так и получается, Манюня, и она мучается, и ты в догадках теряешься, — ответил Алексей Степанович, но по тому как он это сказал было видно, что слова эти предназначались совсем не внучке.
— Как в том письме у тебя? — догадалась девочка.
— В каком письме? — спросил мужчина, прекрасно понимая, о чём говорит внучка.
— Ну в том, что из прошлого к тебе пришло.
— Наверное, да...
— Дед, а покажи письмо, а... — взмолилась Маша.
— Нет, Машунь, рановато тебе ещё такие письма читать, — ответил Алексей Степанович, прекрасно понимая, что Маша от него так просто не отстанет. И падение обороны — вопрос времени.
— Почему рано?
— Там взрослые вещи написаны.
— Я пойму! — с жаром воскликнула девочка.
— Поймёшь, не сомневаюсь, но всё равно рановато.
Алексей Степанович посмотрел на полку, где, по-видимому, и лежало письмо, откашлялся, сморщил нос совсем так же, как совсем недавно морщила его внучка и медленно протянул:
— Ну ладно, Манюня, письма дам. Но чур, читаю я их тебе сам. Потому есть там строчки не для детских глаз, понимаешь. Вырастешь, сама прочтёшь, обещаю. А сейчас сам. Идёт?
— Идёт! — девочка вскочила, поставила тарелку в раковину и плюхнулась на диван, показывая готовность.
— Куда, егоза? А со стола прибирать, посуду мыть, кто будет? И помнится, одна мадмуазель после ужина грозилась крыльцо подмести. Сперва дела, Маша, потом письма.
— Ну и бываешь же ты иногда занудой, — проворчала девочка и принялась убирать со стола.
— Я ещё чай не попил.
— Давай потом, а… — жалобно попросила девочка.
— Ну ладно, ты и мёртвого уговоришь, — улыбнулся Алексей Степанович.
Через полчаса девочка сидела на диване. На этот раз она не укрылась пледом — было ещё рано для этого ритуала. С нетерпением она смотрела на дедушку, завершающего вечернюю кухонную уборку. Наконец, он взял с полки конверт и сел рядом с внучкой.
~~~~~~
Продолжение ЗДЕСЬ
