У моей любимой Полины Ром вышла новинка, ну очень мне понравилась.
Глава 1
– Анна Владимировна, список учебников готов?
– Да, Любочка, – закивала головой невзрачная сухонькая женщина. – Вот, детка, возьми, – она протянула секретарю директора, хорошенькой и ласковой, но чуть легкомысленной Любочке стопку распечатанных бумаг.
Как всегда, дверь за собой закрыть Любочка забыла. Анна Владимировна послушала затихающий в пустых коридорах цокот каблучков, вздохнула, оглядела скучные ряды книг и стала собираться домой. Сегодня особенно тянуло сердце, пожалуй, стоит отложить домашнюю работу и полежать…
Была она невысока ростом, с совершенно невыразительной, даже какой-то тоскливой внешностью. Трудно было сказать, сколько ей лет сейчас. Могло быть и сорок, могло быть и шестьдесят. Узкое лицо с мелкими морщинками пряталось за очками с массивными линзами, отчего глаза казались совсем крошечными. Волосы, серо-седые, без грамма краски, скручены в небрежную дульку. Болотного цвета юбка, бежевая унылая водолазка, а сверху, полностью завершая образ, тусклая теплая кофта из породы тех, что очень любили наши бабушки: Анна часто мерзла.
Если бы сейчас кто-то из старых знакомых или сослуживцев увидел Анну Владимировну, он бы ее просто не узнал. Много лет назад это была яркая и веселая женщина со смоляными тугими кудрями, любимая мужем и законно гордящаяся умницей дочерью. Маринка-мандаринка, так звала малышку Анна, была похожа на красавицу-маму, тягой к точным наукам пошла в отца и являлась гордостью 2 “А” класса.
Сама Аннушка, как ласково называл ее муж, была, что называется, закройщицей от бога и работала в весьма престижном ателье, одевающем элиту эстрады. Так что количество всевозможных концертов, которые они с мужем посетили, не поддавалось исчислению: благодарные клиенты частенько дарили мелкие сувениры, контрамарки и билеты.
Муж Саша работал в айти-сфере, в которой сама Анна не понимала ровным счетом ничего, но зарплату приносил домой более чем достойную. Так что без особой натуги молодая семья «понаехавших» давно уже выплатила ипотеку за огромную двушку чуть ли не в центре столицы, обзавелась ребенком, и собиралась жить долго и счастливо.
Аннушка успевала все – прекрасно готовить, заниматься с дочерью, придумывать различные новинки для клиентов на работе, одевать свою малышку, как маленькую принцессу, бегать на всевозможные маникюры и уделять время мужу. Благо, что Саша и сам не был совсем уж безруким. А дважды в неделю приходила тетя Оля, крепкая пенсионерка, и наводила в доме идеальный порядок.
Аннушка недавно отпраздновала тридцатилетие и, с удовольствием глядя на себя в зеркало, понимала – она счастлива! Счастлива здесь и сейчас! Улыбаясь, вспоминала подарок мужа на юбилей – кроме дорогущего сапфирового гарнитура он преподнес ей еще огромнейшую связку рвущихся в небо алых шариков в форме сердечек. Целых тридцать штук! Как радостно верещала Маринка, нетерпеливо подпрыгивая за ними от переполнявшей ее радости. Шарики долго еще летали под потолком квартиры, вызывая тепло в груди одним своим ярким видом.
Несмотря на повседневную суету, она частенько вырывала час-другой, чтобы посидеть с книгой – читать любила всегда. Любила стихи и исторические романы, искрометный юмор Чехова и романтику Грина. Последнее время ее завораживала французская классика. Стендаль и Мопассан, Дюма и Бальзак. И обязательно многословный Эмиль Золя. Это были совершенно удивительные миры, наполненные приключениями и интригами, борьбой за власть или кусок хлеба. Насыщенные, плотные, реалистичные тексты, погружающие её в чужие жизни, в быт и сплетения страстей.
Москвичами они с мужем были уже одиннадцатый год и совсем недавно поменяли машину на новенькую, прямо из салона Ауди, когда в один солнечный осенний день, вся эта теплая сказка была вдребезги разбита пьяным водителем.
Очнулась Анна в больнице и долго не могла поверить в то, что объяснял ей врач. Ее накачали успокоительными, но, кажется, сделали это зря – верить она все равно отказывалась.
Похороны прошли без нее – на двух сломанных ногах ходить было невозможно, а окончательно погибла она, когда через два месяца первый раз попала в квартиру.
В доме побывали чужие, и это было очень заметно: не там стояли чисто вымытые чашки, пустой мусорный пакет отличался цветом от тех, что покупала она сама, плед не висел на кресле, а был аккуратно сложен в стопку, детские игрушки чинно расставлены по полкам. Анна бездумно прошлась по комнатам, машинально отметив, что те, кто устраивал похороны и поминки, кто-то с ее работы или с работы Саши, обошлись с квартирой деликатно – даже поливали цветы. Но без Маринки и мужа все это уютное гнездышко стало бессмысленным и ненужным.
Ходила она еще плохо, сильно прихрамывая: левая нога срасталась не слишком удачно. Тяжело опираясь на трость, добралась до кухни, открыла холодильник, тупо посмотрела на яркие, праздничные этикетки детских йогуртов и творожков, которые так любила дочка, и достала едва початую бутылку водки, застрявшую там с лета, с того самого ее тридцатилетия…
Приятельницы с работы первое время пытались навещать ее – она не открывала дверь. Однажды пришел какой-то лысоватый одышливый мужик с работы Саши, кажется, его бывший начальник. Он что-то такое бубнил, часто повторяя: «… ну нельзя же так!». Оставил толстый конверт с деньгами.
Анна не слышала. Все эти люди были где-то там, за стеклянной стеной, в своем теплом и ласковом мире. А она здесь. В мире, где существует только боль, тоска и беспросветность.
Незнакомые женщины из службы социальной защиты помогли ей оформить пенсию по инвалидности, а потом и они, и все остальные люди куда-то окончательно пропали.
Анна пила. Продала квартиру, лишь бы не видеть сочувственные лица соседей. Сама она уже осиротела к этому времени, а родители Саши, приехавшие из своего городка, только увезли с собой положенную им по закону часть стоимости квартиры – наследство после сына. Анне было все равно: она пила.
Вывела ее из этого состояния чернокудрая малышка лет четырех-пяти, которая брезгливо морща носик, на весь магазин спросила:
– Мама, почему от тети так плохо пахнет? Она больная?
Девочка была пухленькая, хорошенькая, в ярком летнем сарафанчике. К нежной детской ручке прямо на запястье был привязан рвущийся к слепящим магазинным лампам яркий алый шарик в форме сердечка. Покрасневшая молодая мама сердито покосилась на Анну и, прихватив дочку за плечико, повела ее к кассам.
Анна вздрогнула и оглянулась. Она стояла в огромном сияющем зале магазина, у роскошной колбасной витрины. В ее корзинке побрякивали три бутылки водки и несколько банок каких-то невзрачных рыбных консервов. Нельзя сказать, что стена, отделяющая ее от мира, разбилась, но все же это было похоже на то, как если бы промыли грязное окно в старом доме.
Как-то неуверенно, не слишком понимая, правильно ли это, она отнесла водку назад, поколебавшись, выложила консервы, а в корзинку сложила свежий батон, подложку куриной грудки и небольшую сетку картошки. Растерянно поколебалась и добавила пару луковиц и пакет моркови. Она просто не помнила, что нужно покупать в продуктовых магазинах.
Несколько дней она болела, периодически испытывая большое желание плюнуть на все и сбегать в ночной ларек, но почему-то так и не сбегала. Жила она в это время уже в однокомнатной хрущобе провинциального городка средней полосы. Как она здесь оказалась, кто помог ей купить эту квартиру, Анна не помнила совершенно.
Потихоньку, не особо надрываясь, она вычистила свое жилье, отмыла дощатые полы, вынесла и выкинула накопившиеся бутылки и еще огромную кучу какого-то невнятного тряпья: похоже, вещи прежних владельцев квартиры. Туда же, на помойку, отправились сломанный стул, колченогий столик и кухонный шкафчик с выдранной дверцей. На полноценный ремонт ее запала не хватило, но мастера она вызвала. И стиральная машинка в ванной снова начала работать.
С момента смерти семьи прошло уже девять лет…
Глава 2
На удивление, в квартире обнаружилась сберкнижка, на которой осталась еще не такая уж и маленькая для провинции сумма. Соседи по дому были поражены, когда тихая одинокая алкоголичка, к которой они относились достаточно хорошо именно за то, что она никогда не собирала у себя компании и вообще не терпела гостей, начала здороваться с ними. Впрочем, они быстро привыкли к новым реалиям и вежливо кивали в ответ.
Анна съездила в Москву и нашла заброшенные могилы. В душе у нее ничего не екнуло – это были просто два прогнивших креста, но она все же оплатила кладбищенской фирме все услуги и заключила договоры на смену памятников и уход на ближайшие пять лет. Сумма за присмотр была не так и велика.
Вернувшись домой, она еще несколько недель по инерции бродила по пустой квартире, не слишком понимая, что она должна делать дальше. Крошечной пенсии ей почти хватало, только хорошо бы поменять старый продавленный диван – от него спина болит. И, может быть, стоит купить новые сапоги? Старые уже разваливаются.
Возможно, эти благие начинания так бы и угасли, но, возвращаясь очередной раз из магазина с продуктами, она присела на скамейку у подъезда передохнуть. Она по-прежнему сильно хромала, а квартира находилась на третьем этаже.
Именно там одна из соседок, пожилая представительная дама с лаковым начесом на голове и разговорилась с ней. Дама оказалась завучем в местной школе, и через три недели Анна уже осваивалась на новом рабочем месте – в школьной библиотеке.
Для работы пришлось купить телефон. Та самая дама с начесом, Нинэль Андреевна, отправила с ней в магазин своего младшего сына – тихого очкастого ботаника, который, как выяснилось, обладал поистине ангельским терпением. Мальчишка долго и подробно объяснял растерянной Анне, как именно пользоваться этой штукой.
– Вот тут, смотрите, Анна Владимировна, всякие игрушки есть. Если захотите, можно играть бесплатно. А вот тут, – он снова потыкал в яркий экран, – можно читать. Про приключения, про космос, – он окинул Анну Владимировну внимательным взглядом, вздохнул и проницательно добавил: – Ну и про любовь тоже можно. Вот смотрите, этот значок нажмете – и можно читать сколько угодно.
Звали его обычным именем Виктор, но ничего от «победителя» в нем не было. Зато были душевное тепло, доброта и внимание к людям. Не сказать, что соседка ему была сильно интересна, но иногда она помогала ему писать сочинения по литературе, а он навещал ее раз в неделю, молча брал список продуктов и добросовестно выносил мусор: ходила она не слишком хорошо.
Именно она, Анна Владимировна, подсказывала Вите, что стоит почитать, чтобы лучше понимать сверстников, да и вообще людей. Иногда ему нравились книги, иногда он презрительно морщил нос и коротко говорил:
– Туфта!
Анна Владимировна не убеждала и не спорила, просто называла следующую книгу.
Зарплата у нее была крошечная, даже меньше пенсии, но она купила с рук старенькую швейную машинку и постепенно соседи этого небогатого дома привыкли, что подшить длинное платье, подрубить новые шторы или укоротить джинсы гораздо проще и дешевле можно у Аннушки.
Работа была скучная и однообразная, дети шумными и далеко не всегда вежливыми, но что-то еще поменять в своей жизни она так и не рискнула. Все, чем она занималась раньше, больше не интересовало ее. Ни концерты знаменитостей, ни новые веяния моды, ни дети. Даже цветы на подоконнике теперь казались ей ненужным излишеством.
Постепенно, сама не заметив как, она пристрастилась к чтению любовных романов про всевозможных попаданок. Девицы участвовали в отборах невест, плели интриги, учились в магических академиях, влюблялись и отбивали женихов у местных нахалок. Это был пестрый и немного однообразный мир, в который Анна погружалась в свободное время на работе. А времени такого было немало.
Дома она готовила для себя только самое простое, иногда часть вечера отнимала подработка – замена молнии на куртке или что-то вроде. Читать в своем жилище про попаданок она не могла, слишком уж не вязался серый ее быт с плакатной яркостью этих книг.
Зато пристрастилась к чтению стихов на бесчисленных сайтах, копаясь среди словесного мусора и искренне радуясь, когда получалось найти там жемчужину. Пусть и нечасто, но это удавалось. Ритмы и рифмы привлекали ее, даря, пусть и временно, покой душе. Или, наоборот, пробуждая странное, какое-то тлеющее беспокойство. Умение уместить в пару десятков строк бурю эмоций и картин, философские мысли и кусочки жизни завораживали.
Так тянулись годы…
Невысказанные собственные слова и чувства бурлили. И однажды настал тот день, когда, закончив домашние дела, Анна села на кухне, подвинула поближе к себе специально купленную тетрадь и вывела слова, что давно жгли душу:
Всё ненавистней было утерпеть
Смиренья, послушания прививок;
Но быть собой, урезанным на треть –
Неправдой жить… И затрещал загривок:
Ударам счёта не было, спина –
Сплошой рубец, и крыл не уберёг.
Но так была уверенность дана:
На непокорных отдыхает бог.
Я потрясал обрубками оплечь
И как безумец жутко хохотал:
Пускай мне крыльев не пришлось сберечь
Зато я на колени не упал.
Анна плакала над черными неровными строчками…
Это было прекрасно!
Это было ярко и правильно!
Это была ложь чистой воды, и сейчас она отчетливо ощущала в себе ту самую ложь.
Она хотела бы, очень хотела, чтобы в ее жизни все случилось именно так! Чтобы эти строки были про нее, про ее, Анны, падение и борьбу. Чтобы это она не упала на колени! Если бы можно было вернуть все назад! Но – нет…
Она сдалась, она не жила, а существовала, растворившись в своей боли, пропустив все возможности, что дарил ей мир. Двенадцать лет существования в пыльной библиотеке, двенадцать лет слитых в никуда…
Кому стало хоть на каплю легче от этого?!
Зато там, в стихах, она смогла выплеснуть сомнения и боязнь, стать лучше, умнее, смелее. Сейчас, в этот миг, в ее душе возникла найденная через муки некая точка равновесия…
***
Разговор, который не мог услышать никто из людей. Разговор, который велся не словами, а смыслами. Разговор, о котором можно только догадаться.
– Ты видишь? Видишь?! Если не сейчас, то она снова потухнет…
– Ты прав. Ей пора в путь…
***
Похоронами занималась Нинэль Андреевна. Все прошло очень скромно – покойная ни с кем особо не общалась, так и оставшись для людей тихой непонятной соседкой. Только вот тетрадь с кухонного стола, в которой нашли такое яркое стихотворение, слегка нарушала образ.
Тетрадь Нинэль Андреевна отдала младшему сыну, который, неожиданно для всех, оказался наследником Анны Владимировны. Все невеликие свои богатства она завещала именно ему. Только он, будучи убежденным атеистом, раз в год ходил в храм и ставил свечку в память ней.
Именно ее странное стихотворение заставило его в свое время переругаться с матерью и пойти учится не на юриста, а туда, куда он хотел.
Многими годами позже, уже будучи на вершине своей карьеры, он однажды произнес на собственном юбилее странный тост:
– Я хочу выпить за человека, который научил меня быть собой. Земля вам пухом, Анна Владимировна.
Глава 3
Сон Анны Владимировны был какой-то странный – темный тоннель, черный и жутковатый, который всасывал ее, как болото свою жертву. Непроглядная темнота неожиданно сменилась просто скучным серым дымком.
Пространство вокруг светлело, а она все падала непонятно куда…
Или летела…
А потом впереди вспыхнул яркий свет…
Сон прервался резко и грубо и, открыв глаза, она не поняла, где находится. Какие-то люди куда-то ее тащили. Ночь вокруг была бы совсем черной, если бы не пара горящих и воняющих факелов. Слышался невнятный отрывистый разговор, смысл которого доходил до нее не сразу, а спустя какое-то время:
–Аккуратнее, аккуратнее… Не дай бог, хуже сделаем!
– Подожди, здесь платье зацепилось…
– Бертен, поддерживай ей голову.
Кто-то натужно сопел над ухом. А она сама совсем не могла пошевелиться, только ощущала, как ее положили на огромный кусок ткани и несли несколько совершенно чужих мужчин. Факел грубо выхватывал из темноты бородатые суровые лица, какую-то диковинную одежду и, что самое странное,несколько всадников на настоящих конях по краям этого шествия. Шли молча, и мерное покачивание очень быстро заставило ее уснуть снова.
Следующее пробуждение было не менее странным. Анна Владимировна очнулась в совершенно незнакомом месте, и люди, которые стояли и разговаривали у ее кровати, вызвали просто какое-то странное оцепенение. «Удивительный сегодня сон, непонятный, и все никак не кончится…»
–Тереса, у нас нет выбора!
Говоривший это мужчина был невысок ростом, довольно жирен и одет в нелепый театральный костюм. Черные колготки, обтягивающие толстенькие, чуть кривоватые ноги, и короткие штаны-буфы. Дальше сложная куртка из атласа и бархата, с отделкой золотым галуном, и такие же буфы-фонарики на плечах.
Поверх жакета /или это такой пиджак?/ висела длинная трехслойная золотистая цепь, удерживающая на груди мужчины нелепо-огромный медальон с какой-то картинкой. У медальона была широкая золотая рамка. Прямо блюдце с картинкой, а не кулон. Венчал костюм грандиозный воротник-жернов, отчего круглая голова толстяка казалась лежащей в центре пустого блюда.
Женщина, к которой мужчина обращался, была высока ростом – он был лишь чуть выше ее плеча, дородна и носила очень похожее на его нелепый костюм платье, с такими же рукавами-буфами и юбкой на кринолине. Вместо золотого медальона на груди у нее в пять рядов шли нити огромных перламутровых бусин. Сзади и чуть сбоку стоял третий персонаж этой пьесы абсурда. И молча, высоко подняв, держал в руке подсвечник с пятью горящими свечами.
Но самым странным была даже не эта театральная группа в старинных костюмах. Странным был язык, на котором они говорили, и который прекрасно понимала Анна Владимировна. Певучий, чуть даже текущий, незнакомый.
Она робко потянула на себя одеяло, чувствуя неловкость оттого, что лежит расхристанная, в ночной рубахе перед совершенно чужими людьми. Заметив шевеление, женщина чуть сдвинулась к ней, и Анна с удивлением рассмотрела яркий грим на ее лице.
Физиономия женщины напоминала маску из-за того, что была покрыта толстенным слоем мелово-белой краски. Брови были ярко вычернены высокими дугами, глаза обведены толстыми стрелками сверху и снизу, но самым странным образом были выкрашены губы – три округлых пурпурно-красных мазка совершенно однозначно напомнили грим Красной Королевы из фильма про Алису в стране чудес. Кроме этих трех красных мазков помады, остальная часть губ была покрыта тем же белым тоном, что и все лицо.
–Очнулась?
Поняв, что это спрашивают ее, Анна Владимировна испытала какой-то завораживающий ужас. Казалось, внутри все сжалось от страха и перехватило дыхание. Особенно пугающим было то, что когда женщина говорила, она очень старалась не двигать лицом – от малейшего движения меловая маска на лице ее начинала трескаться и крошиться.
Женщина повернулась лицом к мужчине и все так же, старательно избегая малейших проявлений мимики, одними губами произнесла:
– Мы опозорим семью, Фернандес. Жаба даже не способна оценить свалившееся на нее счастье.
Мужчина раздраженно махнул пухлой рукой, украшенной крупными разноцветными перстнями и одними губами произнес:
–Смирись, Тересия, этот путь указал нам Господь.
Женщина покорно склонила голову. После этого странная компания совершенно деревянно развернулась, как плохо сделанные куклы-роботы, и медленно выплыла из комнаты, оставив Анну Владимировну в темноте.
Впрочем, через несколько минут она заметила, что темнота не была абсолютно полной. В центре комнаты, на другой стене от ее постели, что-то мерцало красноватым отблеском у самого пола. Анна Владимировна села на кровати, откинув одеяло и пережидая головокружение. Немного болела голова, но ей хотелось, чтобы этот театр абсурда немедленно кончился, и она оказалась дома, а для этого нужно одеться и уйти. Слезть с кровати она, слава богу, не успела.
Дверь снова распахнулась, и в комнату вошла женщина средних лет в черном глухом платье до самого пола, белоснежном фартуке и плотно накрахмаленном чепце с отогнутыми ушками. Чем-то она напоминала средневековую монахиню. В левой руке она легко несла поднос, на котором горели две свечи и стоял довольно большой стеклянный бокал с очень короткой толстой ножкой, свитой как раковина. За бокалом в стеклянном графине колыхалась какая-то темная жидкость.
Поднявшись по нескольким достаточно высоким ступеням, женщина поставила поднос прямо на одеяло в ногах кровати.
Только сейчас Анна Владимировна поняла, почему так отчетливо, во весь рост она видела предыдущую троицу – кровать стояла на возвышении и к ней вели три достаточно высоких и широких ступеньки. Значит, она просто смотрела на них сверху вниз.
«Слава богу, что я не попыталась слезть сама. Убилась бы в темноте. Впрочем, этот сон настолько необычный, что я, наверное, хотела бы его досмотреть».
Тем временем женщина низко и как-то деревянно поклонилась, изобразив нечто вроде реверанса. Аккуратно налила в бокал напиток из графина и протянула со словами:
– Донна Анна, доктор велел выпить.
Боясь пить что-то в этом незнакомом сумасшедшем доме, Анна отрицательно потрясла головой. Женщина, почему-то боязливо оглянувшись на дверь, быстро заговорила:
– Пейте, донна Анна, пейте. Это просто успокоительный сбор, я лично его заваривала. Не дай бог, герцогине кто-нибудь доложит… – от этого ужасного предположения она даже положила руку на грудь.
Какой-то странный инстинкт самосохранения внутри Анны подсказал, что женщине можно доверять. Она протянула руку, взяла бокал за неудобную витую ножку и, чуть пригубив, попробовала на вкус темный напиток. Мята, лимон, мед, что-то еще, незнакомо травянистое, но больше всего в напитке чувствовался вкус обыкновенной валерианки. Решив не спорить, она покорно допила все, что было в бокале. Женщина одобрительно кивнула головой, подхватила поднос и на том же самом довольно музыкальном языке сказала:
– А теперь вам лучше поспать.
– Нет-нет! – понимая, что сейчас она унесет единственный источник света, Анна возразила совершенно машинально. Собственный голос немного насторожил ее, он был непривычно высокий. Но думать об этом было некогда, нужно было убедить женщину оставить свечи.
–Пожалуйста, оставьте мне поднос, позже я выпью еще лекарства.
Кажется, женщина сильно удивилась, и даже хотела что-то сказать, но в последний момент передумала, так же замысловато поклонилась и ушла.
Подождав, пока стихнут за дверями шаги, Анна слезла с неудобно высокой кровати, подхватила начищенный подсвечник и медленно, боясь споткнуться, спустилась по ступенькам.
Деревянный роскошный паркет, тускло отблескивающий в пламени свечей, был выложен каким-то сложным замысловатым узором из цветов и листьев. Большая часть комнаты тонула в темноте. Анна оглянулась – кровать напоминала собой довольно большой детский домик.
«Балдахин, эта штука называется балдахин» – она с любопытством смотрела на торжественные симметричные складки подхваченных золотыми шнурами занавесок, на столь же симметрично свисающий от потолка ламбрекен и поражалась – зачем столько городить ради одного спального места?
Медленно двинулась по торжественной темноте комнаты, с удовольствием оглядывая выхваченные неярким светом детали – толстый, с выпуклым рисунком гобелен, обтягивающий стены, изящную позолоченную резьбу двойных дверей, через которые ушли ее посетители. Секунду подержалась за изогнутую вычурную ручку, но почему-то так и не решилась открыть створку, а двинулась дальше, по комнате.
Ноги утонули в удивительно пушистом ковре, в центре его располагался тяжелый стол на четырех массивных «львиных лапах», вырезанных из темного полированного дерева. И вокруг шесть тяжелых солидных стульев, обтянутых плотным бордовым атласом.
То самое, слабо светящееся красноватым пятно – огромный зев камина, отделанного темно-серым мрамором. Угли почти потухли, но рядом, в кованой подставке для дров, Анна взяла полено и сунула его в самый центр. Наклоняясь, она почувствовала жар и легкий запах горелого дерева. Мысль о странной реалистичности сна появилась вновь. Разгибаясь, она заметила какое-то движение в углу комнаты и повернулась туда, повыше поднимая свечи.
Фигура в углу комнаты шевельнулась ей навстречу. Шаг… Другой… Она шла туда, подгоняемая любопытством и страхом, уже понимая, что в углу находится огромное зеркало.
Наверное, лимит волнений на сегодня был просто исчерпан, потому что совершенно спокойно Анна Владимировна оглядывала отраженную в стекле молодую девушку в длинной, до самого пола ночной рубахе, обильно украшенной широкими кружевными воланами. Темные волосы, каштановые, а не черные. Миловидное лицо с большими глазами и аккуратным носиком. Что-то странное с бровями, но с одной свечой толком не рассмотреть. Несколько широковатый рот совсем не портил внешность – губы были красиво очерчены и чуть пухловаты. Пожалуй, за такие губы любая современная модница продала бы душу.
Кто знает, сколько времени ушло бы у нее на то, чтобы принять очевидный факт, но тут рука с подсвечником чуть дрогнула и на босую узенькую ступню упало несколько капель горячего воска. Анна Владимировна вздрогнула, не столько от боли, сколько от неожиданности, и очень спокойно констатировала про себя: «Похоже, это никакой и не сон...»
Впрочем, слово «попаданка» она не рискнула произнести даже про себя.
Продолжение можно прочитать на сайте Линет здесь или на сайте Букривер тут
Автор Полина Ром
Отрывок публикуется с разрешения автора