Сергей, привыкший к эмоциональной, насыщенной риском и событиями жизни пилота, с каким-то даже ужасом думал теперь о том, как скучно и монотонно шли бы его годы, не осуществи он свою давнюю мечту – летать. Каждый день теперь проходил совершенно одинаково, и это однообразие убивало своим нудным постоянством: подъем, утренний туалет, завтрак, дорога в гараж, автомобиль, двадцать километров перегруженной транспортом дороги, тихий прохладный холл управления КГБ, дежурный прапорщик-вахтёр, полуподвальное помещение архива, осточертевший стол, горы документов на нём и строчки, строчки, строчки…
Многое уже было понятно Сергею по делу об Институте Экспериментальной Ветеринарии и о противочумной станции, явно сфабрикованному, многое прояснилось в нём, но он никак не мог докопаться до главного: что послужило поводом для ареста доктора Дадукалова, кто его оклеветал, где сложил свою голову недюжинного ума и мужества легендарный человек?
Из фигурирующих в деле одиннадцати обвиняемых исключительную меру наказания получили пятеро: Подкопаев, Костенко, Алексинский, Дадукалов, Верещак. Рассуждая логически, среди них предателя быть не могло, раз все они получили «ИМН», иными словами – расстрел, замененный десятью годами каторги.
– Алимбек, я правильно думаю?
– Нет, – отрицательно покачал головой с пышной шевелюрой горец. – Абсолютно неправильно! Расстрелять могли и того, кто настучал, и того, кто вообще ни при делах.
– Я утонул в материале, капитан, – Сергей устало провёл по лицу ладонью. – Не понимаю, как можно работать здесь годами?
– Привычка, Серёжа, – Хаджиев выпрямился на стуле, энергично помассировал пальцами шею, повторил. – На все нужна привычка, джан!
Сегодня Алимбек был в форме, великолепно сидевший на нём, безупречный покрой, дорогая шерсть, васильковые петлицы, новенькие звёздочки на аккуратно пришитых погонах.
«Силён, чекист!» – подумал про себя Сергей, вслух же сказал:
– Не знаю, как насчёт привычки, но я погряз в бумагах самым натуральным образом! А ведь разобрана только одна папка.
Алимбек подумал и кивнул на стол:
– Очень нерационально действуешь, Серёжа. Посмотри на свое рабочее место: разве можно что-то найти в этом, извини, бардаке?
Тот растеряно развел руками:
– Действительно, бардак… Но в том, что уже разобрано, я, вроде, ориентируюсь.
– Да ни хрена ты не ориентируешься, извини ещё раз! – досадливо запротестовал Хаджиев. – Тут и я, пожалуй, не разберусь, хотя на архивных делах уже «зубы съел», – он помолчал и неожиданно предложил. – Хочешь эксперимент?
– Какой?
– А по твоей работе… Говоришь, не можешь найти клеветника? Засекай время, через час я тебе доложу его фамилию.
– Я засек, – Сергей глянул на часы. – Но это – нереально.
– Мы потом увидим, что нереально, а что реально… Уступи-ка мне свое место и погуляй часок.
Сергей встал, отошел к окну, потом вообще оставил кабинет.
Часа, который просил Хаджиев, не потребовалось: через десять-пятнадцать минут он сказал вошедшему Сергею:
– Ну, вот и всё! С вас пузырь беленькой, архивариус Романов.
Пораженный Сергей взял из его рук несколько листов на скрепке.
Генеральному прокурору СССР
от ссыльнопоселенца,
Подкопаева Вениамина Петровича,
проживающего в г. Енисейске,
Красноярского Края,
по ул. Бо'града, дом №21.
ЗАЯВЛЕНИЕ.
В июне 1934 года я был арестован в г. Горноозерске, где мне было произведено следствие, в ходе которого со слов следователя, замначальника ЭКО, Мосейчука Владимира Адамовича, мне стало известно, что я обвиняюсь в участии в контрреволюционной группе ветработников Забайкалья, ставившей своей целью будто бы работу на пользу японской разведке.
Внезапный арест, одиночное заключение, предъявленное мне обвинение в таком страшном преступлении против Отечества, изнуряющие жестокие ночные допросы, с применением физического воздействия, постоянный нажим и угрозы следователя о суровом наказании, а также полная растерянность и невозможность доказать свою невиновность, совершенно вывели меня из душевного равновесия, подавили морально и физически настолько, что я находился на грани невменяемости. Почувствовав это, я заявил следователю о своем состоянии и попросил медицинской помощи, но мне в этом было отказано.
Вскоре я совершенно подчинился воле следователя. Последний воспользовался этим и, подсказывал мне ход событий, как он их сам себе представлял. Пренебрегая объективностью и сопоставлением фактов с действительностью, буквально под диктовку заставил написать показания, в которых я себя и других оговорил как участников в контрреволюционной работе на пользу японских интервентов. Всё, что мною было написано в показаниях, абсолютно не соответствовало действительности.
Когда я был после этого на месяц оставлен без допросов, моё психическое состояние более или менее пришло в норму, и я мог здраво обдумать все происходящее. Я понял, что под влиянием депрессии совершил ужасное дело – оклеветал своих товарищей-коллег. Попросив свидание со следователем, я категорически отказался от прежних показаний, подав об этом письменное заявление, но было уже поздно: мне объявили, что названные мною десять человек давно арестованы, по ним производится следствие и многие подтвердили свою причастность к к/р организации, созданной, якобы, мной и Оболдуевым.
Следственное дело для просмотра мне предоставлено не было и о том, что оно содержит, я до сих пор не знаю. Ни в ходе следствия, ни после отказа от показаний, мне не было предъявлено никаких документов, никаких свидетелей и не проведено с однодельцами ни одной очной ставки.
В августе 1934 года следователь со своими материалами поехал в Москву и там, в коллегии ОГПУ, я был заочно осуждён по ст. 58 п. п. 4,6, 7 и приговорён к исключительной мере наказания, расстрелу, с заменой десятью годами ИТЛ строгого режима.
Отбыв десять лет в лагерях, я был снова задержан там на один год и только в апреле 1946 года направлен в ссылку в г. Тюмень на пять лет. Там, в мае 1948 года я снова был арестован Тюменским Управлением Госбезопасности, и мне было учинено следствие по прежнему делу. При этом следствие велось в сокращенном виде, чисто формально. Никакие заявления моей невиновности во внимание приняты не были, а в доказательство виновности никаких данных из старого дела не предъявлено.
В сентябре 1948 года по постановлению Особого Совещания я был снова осуждён и приговорён к ссылке в Красноярский край без указания срока, где нахожусь вот уже шестой год, а всего репрессирован 19 лет. В первые годы заключения в ИТЛ я подавал заявления о пересмотре дела, но мне было категорически отказано.
Я – невиновен. Считаю, что ведения следствия было неправильно. Все обвинения построены лично на моих показаниях, данных в состоянии глубокой депрессии. Нелепость обвинения, очевидно, была ясна и судившей меня Коллегии ОГПУ, так как она мне не инкриминировала даже того пункта 58-й статьи, который касается контрреволюционной деятельности. Второе следствие, проведённое в 1948 году, формально и в каком-то исключительно-пристрастном порядке, преследовало, очевидно, одну цель: создать основание для продолжения репрессии в отношении меня. Считаю это незаконным.
Прошу Вас, гражданин Генеральный Прокурор, во имя справедливости и гуманности, моё дело пересмотреть и, во-первых, освободить из ссылки и, таким образом, прекратить против меня девятнадцатилетнюю репрессию, во-вторых: по проверке дела – реабилитировать меня.
Подкопаев В. П.
10.02.1953 г.
– Ну что, прочёл? – тёмные глаза капитана Хаджиева колюче вперилась в Сергея.
– Прочёл, – жестко сказал тот, потом как-то обреченно добавил. – Значит, всё-таки - Подкопаев… Вот кому обязан своей судьбой Дадукалов.
– А остальные не обязаны?
– Да, – согласился Сергей. – Остальные тоже.
– Помог я тебе на этот вопрос ответить?
– Ещё бы! Спасибо, Алимбек. Как ты так быстро всё нашел, раскрой секрет?
– Нет никакого секрета, просто имею особый нюх на такие бумаги, – невесело бросил капитан. – События тех проклятых лет и меня ведь коснулись, точнее – моей матери. Ты что-нибудь слышал про депортацию чечено-ингушского народа во время войны?[1]
– Краем уха…
– Аул нашего рода подчистую вымели. Дали час времени и вперёд, в гостеприимный Казахстан! Мама часто вспоминала, пока живая была: что в платок успела увязать, с тем и ушла. Вот так-то, брат… Пока горцы на фронте с фашистами воевали, «Иосиф всех времён и народов» воевал на Кавказе с их женами, детьми и стариками…
– Значит, ты чеченец? – осторожно уточнил Сергей
– Можно сказать – да, – чуть помедлил с ответом Хаджиев. – Мать у меня – ингу'шка, а отец – аки'нец.
– Что это за нация?
– Акинцы, те же самые чечены, только живут на территории Дагестана, – объяснил Алимбек.
– Понятно. А к генералу Дудаеву ты как относишься? – полюбопытствовал Сергей.
— Как можно относиться к человеку, объявившему всему миру джихад – священную войну? – вопросом на вопрос ответил Алимбек, заметно помрачнев.
Сергей поспешил сменить тему, неловко им затронутую:
– Ну ладно, поговорили… Давай дальше пахать, мне моё следствие надо до конца довести, – он раскрыл очередную папку, с беспорядочно втиснутыми в неё документами. – Вон их сколько, бумажек-то!
Капитан Хаджиев молча курил у низенького окна полуподвального помещения архива.
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА
1934 г., июля 12-го дня, я, уполномоченный ЭКО ПП ОГПУ по ВСК, тов. Мосейчук В. А., допросил проходящего по следделу № 125658 в качестве обвиняемого, гр-на Дадукалова Андрея Александровича, доставленного из Бутырского изолятора города Москвы.
ПОКАЗАНИЯ ПО СУЩЕСТВУ ДЕЛА:
Вопрос: Гр-н Дадукалов, вы подтверждаете, что на заседании Комитета общественной безопасности 20 марта 1917 г., проходившем в г. Горноозерске, вы были избраны областным Комиссаром Временного Правительства Керенского?
Ответ: Да, подтверждаю. Я был избран тайным голосованием: 34 «за», 9 «против». Утверждён в должности как лицо, «наиболее отвечающие требованиям текущего момента». Так записано в протоколе заседания.
Вопрос: Гр-н Дадукалов, вы подтверждаете, что 7 апреля 1917г. на экстренном заседании Общества сельского хозяйства вы были избраны членом Областного Продовольственного Комитета?
Ответ: Да, подтверждаю.
Вопрос: Гр-н Дадукалов, вы подтверждаете, что таким образом являлись эмиссаром Временного Правительства Керенского в Забайкалье?
Ответ: Подтверждаю, никогда от этого не отказывался, как никогда не скрывал и своих политических убеждений.
Вопрос: Гр-н Дадукалов, что вы можете пояснить следствию по поводу ваших политических воззрений до и после революции?
Ответ: Я мог бы много чего пояснить, но потребуется большое время. Если мне будет позволено, то все ответы на интересующие следствие вопросы в этом плане я мог бы изложить на бумаге.
Следователь: Не возражаю.
Стенографист: (Березуцкая Е. П.)
ПОКАЗАНИЯ ДОКТОРА БИОЛОГИЧЕСКИХ НАУК
ДАДУКАЛОВА А. А.
от 12 июля1934г.
«Я никогда не был сторонником диктатуры пролетариата. Моя активная политическая деятельность началась в момент ожесточенной классовой борьбы на Дальнем Востоке и в Забайкалье, в лагере политических деятелей КОБ - Комитета Безопасности Временного Правительства, председателем которого я являлся.
В основном моя деятельность в Комитете Безопасности, как его председателя, выражалась в выработке конкретных мероприятий политической борьбы с надвигающейся пролетарской революцией. После свержения Временного Правительства, на арену борьбы с Советской Властью на Востоке выдвинулся атаман Забайкальского Казачьего Войска, генерал Семёнов. Его политические программные установки я категорически не разделял вследствие совершенно противоположных убеждений. Семёнов, временно пришедший к власти в Забайкалье, это ярый монархист, ставивший своей главной задачей установление монархического порядка, но как политическая фигура, да ещё с такими программными действиями, он не мог пользоваться симпатиями не только основной массы трудящихся Забайкалья, но также интеллигенции.
Я всегда разделял программу и политику партии меньшевиков, боролся политическими методами за буржуазно-демократическую республику. Но к середине лета 1919 года в Забайкалье сложилась для меня неблагоприятная политическая ситуация: с одной стороны – широкое развитие красного партизанского движения, грозившее не только Семёнову, но и всем ненавистным рабочему классу политическим партиям, группам, течениям, ведущим работу против пролетарской революции, с другой – противная мне диктатура генерала Семёнова. Тогда я решил временно оставить Забайкалье и уехать в Харбин.
Находясь в Китае, я был глубоко убеждён, что диктатура Семёнова все равно рухнет, так как не опирается на поддержку широких слоев населения, что оставшиеся политические деятели на Востоке России примут все меры к тому, чтобы остановить красное движение, распустить партизанские формирования, прекратив тем самым междоусобицу, и учредить буржуазно-демократический порядок.
Прибыв в 1919 году в Харбин, я временно остановился у ветеринарного врача Мещерского, которому рассказал о причинах, побудивших меня оставить Забайкалье и иммигрировать в Китай. Мещерский, являясь, как и я, членом партии меньшевиков, разделял мои политические взгляды, направленные на установление в Забайкалье буржуазно-демократической республики. Но наши планы и предположения не осуществились: нашлась другая сила, сила Красной Армии, которая покончила с Семёновым, интервентами, с партиями и группами, ведущими борьбу с установлением советской власти в Забайкалье и на Дальнем Востоке России.
Политические события, произошедшие в Забайкалье в конце 1919 года, застали меня в Китае, в городе Тянь-Цзине, где я работал ветврачом на городской бойне, принадлежавшей американской компании. После разгрома Семёнова в Забайкалье и в ДВК установилась Дальневосточная Республика (ДВР), которая, как я и полагал, должна была положить начало дальнейшему развитию и укреплению буржуазно-демократической республики, то есть это именно тот идеал, за который я боролся.
Горя желанием принять самое активное участие в укреплении, повторяю, как мне казалось, буржуазной республики, я, Мещерский и другие наши единополитики, пришли к выводу, что мне надо вернуться в Забайкалье и принять участие в политической деятельности республики. При этой ситуации нами принималось во внимание следующее, чрезвычайной важности, обстоятельство: в министерствах ДВР многие посты занимали большевики, с которыми на данном отрезке времени придётся считаться, а также сотрудничать. Это тактика диктовалась следующей необходимостью: надо было изучить общественное мнение и отношение основной массы населения Забайкалья к советским установкам, политическое настроение и отношение к большевикам интеллигенции, сгруппировать разрозненные силы, ведущие политическую работу против большевиков, заявить о себе и ставить вопрос об окончательном укреплении и дальнейшем развитии буржуазно-демократической республики.
Но возвращение моё из Китая в Россию не осуществилась. В начале 1922 года в Харбин приехал Оболдуев и имел беседу со мной и Мещерским. Он информировал нас о том, что основная масса трудящихся поддерживает большевиков, что не сегодня-завтра будет создан революционный комитет Совета рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. Характеризуя политическое настроение забайкальской интеллигенции, Оболдуев подчеркнул, что это социальная прослойка – против большевиков, но она слишком незначительная, чтобы противостоять им. После всестороннего обдумывания сложившейся ситуации в ДВР, мною было принято непростое, но окончательное решение: отойти от политической борьбы и заняться работой по своей основной специальности – ветеринарии.
Получив от профессора-бактериолога Геранцева И. П., предложение, я в компании с ним вскоре открыл в Харбине противочумную станцию. Работая там, продолжал поддерживать связь с оставшимися в Забайкалье моими соратниками, принадлежавшими к партии меньшевиков. От них я получал информацию о политической деятельности республики, об отношении к большевикам населения. Из этих сведений и собственных наблюдений за ходом событий на Востоке России я сделал вывод, что влияние большевиков на трудящиеся массы несравненно сильнее, чем влияние остальных политических партий.
В 1926 году мне было предложено остаться в Китае на постоянном жительстве, с тем, чтобы в широком масштабе организовывать и развивать там ветеринарное дело. Предложение было мной принято, я взялся за знакомую работу, достиг определённых результатов. Мой труд был замечен и для обмена опытом с зарубежными коллегами, я был приглашен с научными командировками в Германию, Швейцарию, Австрию, Венгрию, Францию и Америку.
В Китае я пробыл до 1933 года, когда совершенно неожиданно был приглашен в Россию на должность заведующего бактериологической лабораторией при Институте Экспериментальной Ветеринарии в Москве. Долго не раздумывая, дал согласие, так как эта должность позволяла довести до логического конца многолетнюю работу по выведению новых вакцин против чумы животных. Кроме этого, я пришел к однозначному умозаключения: мой опыт учёного должен служить Отечеству. Вскоре мы женой переехали в Москву.
До дня ареста я вёл ответственную научную работу по заданию Института Экспериментальной Ветеринарии, которую необходимо закончить во что бы то ни стало! Не понимаю, почему арестован? Обвинений никаких не предъявлено, в течение длительного времени пребываю в полном неведении относительно моей судьбы. Жена осталась без средств, она не знает, где я сейчас нахожусь и что со мной произошло.
Полагаю, что случилось тягостное недоразумение и требую немедленно разобраться с этой нелепостью и выпустить меня на свободу.
(А. А. Дадукалов)».
Допросил: Нач. 2-го отдела ЭКО ПП ОГПУ по ВСК
(Мосейчук В. А.)
[1] Операция по выселению коренного народа из ЧИ АССР носила кодовое название «Чечевица» и была проведена с 23-го по 29-е февраля 1944 г. Всего было вывезено 129779 человек, 50, оказавших сопротивление - расстреляны на месте. Ответственными за проведение «Чечевицы» были комиссары Госбезопасности: И. Серов, В. Кобулов, С. Круглов, А. Аполлонов.