Белая-белая клиника. Белые простыни, белая койка, белые стены и белый потолок. Белая машинка вливает в руку какую-то жидкость. Жидкость течёт по синей трубке и вливается в синюю жилу на руке. Руке больно, потому что в руке иголка.
Если смотреть на руку, становится больнее. Ника смотрит в окно. За окном — желтеют клёны. Они ещё зелёные, но желтеют. Лето прошло. Косматые кусты русских клёнов под окном и через лужайку настоящего газона. Газон зелёный, а клёны желтеют. Хорошо по такому зелёному газону пройти ногами, обутыми в удобные... Ника задумалась. Туфли? Тапочки? Кроссовки? Башмаки! Пусть будут башмаки. И чтобы из башмаков разноцветные в полоску гетры и клетчатая широкая юбка и у девчонок так же.
Только не юбка, а платье. У Веры с красными клапанами на кармашках, у Ники — с оранжевыми.
По газону мимо окна шла семья. Папа, мама и девочки. В клетчатых платьях с красными клапанами на кармашках и с оранжевыми.
Девочки прижимались к женщине, заглядывали ей в лицо. Ника обеими руками держала её левую руку, а Вера вцепилась в палец на правой. Она всегда так держалась — за средний палец обхватив ладошкой. Всю взрослую ладонь Вере не ухватить, а за палец удобнее.
Вера и Ника уходят с мамой. Теперь у них есть мама. Вероника Николаевна. Живая. Она точно сможет о них позаботиться. Точно так же, как это сделала бы Ника, если бы не умирала.
Ника выдирает синюю трубку из руки, швыряет её на пол так, что летят брызги крови. Красное на белом.
Ника кричит.
* * *
Борис рассматривал в обзорном экране Землю. Голубая и зелёная, в белых нарядных облаках.
- Земля. Земелюшка!
Это голубой и зелёный шарик хотелось обнять. Или хотя бы погладить.
В носу щипало. Месяц карантина, и теперь можно на поверхность. К маме, к Лиде. К мужикам. Кто там сейчас не в рейсе?
Борис шагал по широкому коридору станции рейда. Коричневый ребристый пластик приятно пружинил под ногами. За время карантина Борис успел привыкнуть к нормальной тяжести и теперь радовался возможности движения в полную силу. Собственное тело казалось мощным, ловким и удобным.
Светлые стены с красными направляющими указателями по нижнему плинтусу, белый потолок с длинными лампами-нитями. Пахнет стерильностью и почему-то пылью. И до сих пор ни одного человека! А так хотелось поделиться радостью: вот, мол, карантин закончен! - на поверхность? - ага! - поздравляю, капитан! - спасибо!
Борис оглянулся. От шлюза он уже прошёл почти пятьсот метров по коридорам и переходам — и никого.
Странно. Борис даже в смарт заглянул — сколько прошёл. На запястье светился план станции и путь до регистрации: 487 метров, осталось ещё почти двести. До конца коридора и через шарик холла.
Борис поправил форменную рубашку и пошёл. Чего голову ломать? Сейчас на месте всё и выяснится.
Холл здесь просторный. Аж дух захватило с непривычки. Громадный, как футбольное поле, светлый вверху, как небо, с округлыми светлыми стенами, холл был пуст и стерилен. «Это не нормально» - почесал в затылке Борис. Шагать первым по белому полу оказалось неуютно. Будто топтал грязными ногами чужой труд. Шагнуть надо.
Эхо его шага, почти неслышное, отразилось от стен и вернулось, заглушив источник. Погребя под своим множеством следующий шаг.
Шуршание рубашки и штанов, мягкий звук шагов, дыхания и щелчок сустава умножились и вернулись, и просыпались, и навалились.
Борис почему-то вспомнил себя маленьким, когда мама потерялась в супермаркете, а пятилетний Боря стоял со своей машинкой и даже ещё не плакал — настолько его поразила громадность и пустота магазинного зала. Без мамы в нём было пусто и одиноко.
Как сейчас — без людей.
Борис пригладил мурашки на шее, оправил воротник:
- Эй, есть кто-нибудь?!
Это прозвучало хрипло и чуть панически.
- Да, идите сюда, капитан!
Голос живой, с интонацией и мягкими несовершенствами — человек!
Борис пошёл быстрее, увидел, разглядел девушку в белом за стойкой регистрации и не смог удержаться от улыбки.
- Здравствуйте! - до стойки оставалось ещё шагов десять, и Борис понимал нелепость такого приветствия, но: - Я так давно не видел людей! Знаете, принято говорить о погоде, вот только погода у нас не меняется. Всегда космос.
Девушка улыбнулась в ответ. Светленькая, с очаровательным, чуть вздёрнутым носиком и ямочками на круглых щеках.
- Вам так идёт улыбка! А я...
- Борис Николаев? Мне нужно увидеть ваши документы.
- А, да!
Борис мучительно замолчал и протянул руку со смартом над пластинкой приёмника. Молчать рядом с живым и тёплым человеком было тяжело, как пытаться остановить реку. Хотелось говорить, говорить — как дышать хотелось, так же хотелось и говорить. Или обниматься. Но девушку защищала высокая стойка регистрации — полукругом. Девушка кивнула, глядя, наверное, на индикатор скачивания:
- Спасибо! - и раскрыла перед собой ещё и экран, и будто погрузилась в него. Борис видел сквозь чуть зеленоватую экранную прозрачность её глаза. Они пробегали по строчкам его документов, узнавая его жизнь и его самого, только записанного документальным сухим языком. Он всё же осмелился спросить:
- Скажите, что-то случилось? Почему так пустынно?
Девушка посмотрела на Бориса сквозь экран и без улыбки.
- Вы не знаете... - мельком скользнула взглядом по документам Бориса, - Да, не знаете. У вас оставались близкие на Земле?
У Бориса похолодело внутри. «Оставались»? Видимо, он побледнел и ещё как-то изменился в лице, потому что девушка поспешила его успокоить:
- Нет-нет, никаких катастроф. Но... Борис, я не могу вам сообщить подробностей. Вам лучше всего по прибытии обратиться в информаторий. И поехать по адресу, которой вам скажут. Челнок через пятнадцать минут от четвёртого шлюза. Не опоздайте!
- Спасибо!
Борис растерянно покрутился вокруг, соображая, в какую ему теперь сторону. Девушка показала рукой, он кивнул:
- Спасибо!
И скрылся в темноте коридора. Девушка ещё долго смотрела ему вслед, потом вздохнула и перестала улыбаться, потом сняла форменный галстук. Возвращенцев не ожидалось ещё неделю.
Челнок падал к поверхности. Это Борис просто знал, ощутить боль перегрузки ему не давали. Лифтовый столб работал на ура и позволял спуститься буквально за пару десятков минут. Все эти минуты Борис вцеплялся в подлокотники кресла. Челнок — замкнутая металлическая капсула, и, если что-то пойдёт не так, не будет даже возможности попытаться спастись. Держать руки на управляющей капитанской панели и контролировать спуск было бы лучше этого парализованного сидения. Будто груз в трюме. Борис поёрзал. Даже поговорить не с кем.
В челноке он тоже был один. Пустые ряды кресел. Это не нормально! Тут не космос, тут Земля. Где все? Одиночество нормально в космосе, на Земле и станциях — нет.
Дурной сон. Дурной бесконечный сон, из которого Борису никак не удаётся проснуться.
Найти информаторий. Найти. А до этого — потерпеть. Борис закрыл глаза.
И тут же под веками появилась Лида. Такой, как в то лето. Длинные светлые пряди размётаны ветром, юбка летит вместе с его порывами, облепляет ноги. Лида оборачивается, смотрит на него, улыбается. Убирает светлое и пушистое от лица. С моря находит шторм. Бориса ждут в космопорте. Контракт подписан. Она остаётся. Она не подходит. Физические параметры не устраивают компанию.
- Летишь? - Лида смотрит внимательно, её взгляд будто ощупывает его лицо, запоминает.
- Лечу, - Борис пытается взять её ладонь, но она снова убирает пряди от лица, - Лечу и вернусь.
Лида отворачивается, подставляет лицо ветру и морю:
- Возвращайся!
Она сказала: «Возвращайся»
Борис изо всех сил возвращался к ней все эти годы. Стремился вернуться. Она стала его богиней. Его маяком. Сначала контракт. Потом война. И снова контракт.
Она ждала. Годы.
Борис стоял на ступенях информатория. Белое, в строгих и торжественных колоннах, здание. Как платье невесты. Или саван.
Человек долго стоял, рассматривая кустик полыни, выросший прямо из бетона, назло всему и просто потому, что расти — это правильнее, чем умереть. Взяться за железную и длинную ручку правильнее, чем стоять перед тяжёлой деревянной дверью. Такой же старомодной, тяжёлой и неуместной, как его верность одной женщине, одной планете.
Глубоко внутри, куда заглядывать не хотелось, Борис боялся разочарования. Богини стареют. У богинь портится кожа и фигура. А Борис не был уверен, что его чувство выдержит такой удар. Чувство хотелось сохранить. И образ Лиды — тоже. Но где она? Он вернулся, но никого нет.
Борис отвернулся от двери, посмотрел на пустой город. Тихий. Неживой. Пустой труп уже без души. Человек долго выдохнул и почти вбежал в прохладную темноту за ответами.