Александр Беленький вспоминает замечательного боксёра и человека, с которым был близко знаком.
Жить надо тогда, когда живется. Так я всегда считал. Считаю ли я так сейчас? Не знаю. Когда умирает такой человек, каким был Игорь Высоцкий, остается огромное выжженное место в душе. Такое, как если бы там произошел ядерный взрыв. Только что он был, а теперь нет ничего. Понимаете? Ничего! Есть только твои сожаления, что ты что-то не успел ему сказать, что-то сделать…
Еще я всегда считал, что надо спешить делать добро. Спешить сделать то, что ты можешь. Я был неправ. Оказывается, надо очень, очень, очень спешить, потому что ты можешь не успеть. Люди умирают и умирают внезапно. Чуть ты зазевался, и твое добро никому не нужно, и ты стоишь с ним и с жуткой пустотой в душе. Как же так? КАК ЖЕ ТАК? Только что твое добро было нужно, а теперь не нужен ни ты, ни оно. И ты, ничего не можешь с этим поделать.
Я помню, как впервые увидел тебя не на ринге. Было это больше двадцати лет назад. Я помню, как смотрел на тебя во все глаза, ты был такой молодой, добрый, уважаемый и на все готовый. Я тогда добился права взять у тебя интервью. Твой рассказ о семье, об отце-питерце, который раненный в беспамятстве попал в плен, а потом девять раз бежал из него. Его каждый раз ловили и отправляли от СССР все дальше и дальше. О том, как он заканчивал служить где-то во Франции, в американской зоне оккупации, а потом поехал на любимую родину, а эта самая родина его сослала в крохотный поселок Ягодное в 500 км к северу от Магадана. О том, как там познакомился с молодой эстонкой, виноватой в том, что она эстонка…
А потом о себе. О том, как у тебя были острые надбровные дуги, мешавшие пройти весь турнир, от начала до конца. О том, как ты все это преодолевал и никого за это не винил. О том, как ты дважды победил трехкратного олимпийского чемпиона Теофило Стивенсона. Я сказал тебе, что Андрей Червоненко (тренер Стивенсона, приведший его к первому олимпийскому золоту) сказал как-то в репортаже, что Стивенсон проиграл бы тебе столько раз, сколько встретился бы с тобой, хоть был на полголовы выше и гораздо тяжелее. Не помню, написал я это или нет, но ты отнесся к этой новости, а это была для тебя новость, хоть и уважительно, но очень спокойно.
Потом рассказывал, как ты, Петр Заев и Евгений Горстков проводили бой с Мухаммедом Али. Интереснейший был рассказ. Самый интересный, что я слышал, и самый скромный, да простят меня Заев и Горстков, с которыми я тоже говорил. Теперь вы все равны. Они тоже умерли, как и Али. Отныне о тех спаррингах никто не расскажет…
Воспоминания, воспоминания, воспоминания… Помните старую песню Марка Бернеса «Прасковья»? Как солдат вернулся с войны к любимой жене, а ее нет. Она погибла. И он садится пить на ее могилу, и последние слова песни были: «Хмелел солдат, слеза катилась, Слеза несбывшихся надежд, И на груди его светилась Медаль за город Будапешт»!
В далеком-далеком детстве, когда слушал эту песню, на этих словах я начинал рыдать. Мне не стыдно. Мне было три-четыре года, и слезливостью я не отличался, а вот здесь рыдал. После войны тогда прошло совсем немного лет. Почти все были живы. И все помнили, что это значило – «Медаль за город Будапешт». Ни орден, ни какая-то другая более значительная награда, а рядовая медаль. Кто знает, что за ней стояло? Что-то героическое, но обязательно стояло.
Спи спокойно, Игорь. И не обращай внимание на нас, не успевших к тебе. Может быть, теперь мы успеем, и кого-то спасем. Может быть, может быть… Но к тебе я не успел. Не успел. И никто меня не простит. Некому прощать.
Александр Беленький
