Летом 2022 г. в России отмечалось 600 лет со дня обретения мощей св. Сергия Радонежского, одного из «столпов» русского монашества, основателя Троице-Сергиевой лавры. Как известно, роль святого игумена в религиозной и политической истории отечества неоднократно «редактировалась» и переосмыслялась. В итоге образ подвижника приобрел черты, которых не имел реальный человек той далекой эпохи.
На наш взгляд, о невозможности применять к св. Сергию понятие «политический деятель» убедительно свидетельствует весь его жизненный путь. Согласно Житию, преп. Сергий (в миру Варфоломей) родился в Ростовском княжестве (в 1314 или 1322 г.) в семье «славного и знатного» боярина Кирилла. Изначально весьма обеспеченная семья утратила свои богатства в итоге многочисленных бедствий (неурожаи, выплата дани в Орду, участие Кирилла в походах туда вместе с ростовским князем, разорение Ростова отрядом ордынцев зимой 1327/28 гг.). К этим невзгодам добавились новые, вызванные переходом Ростовского княжества на рубеже 1320-х – 1330-х гг. под власть московского и великого владимирского князя Ивана Калиты. Этот период стал для Ростова Великого трагической страницей местной истории. Автор Жития характеризует его как «насилование». Московские наместники отбирали у ростовцев имущество, избивали их. А старейшего ростовского боярина, градоначальника Аверкия они повесили вверх ногами. Циничные издевательства москвичей над местной знатью вынудили многих оставить родные места.
Боярин Кирилл, спасая семью, решил перебраться в небольшое селение (впоследствии – городок) Радонеж, находившееся на пути из Ростова в Москву, на территории, принадлежавшей московским князьям. Перед своей смертью, в 1340 г., Иван Калита завещал Радонеж не старшим сыновьям, а своей супруге Ульяне, что явно делало его еще более «заштатным». Позднее эти земли перешли князю Владимиру Серпуховскому. Ростовцы, уехавшие сюда, получили налоговые льготы, но на продвижение в социальном плане рассчитывать не могли. Кирилл оказался в статусе «вольного слуги», фактически, мелкого земледельца. Сергий явно рос в обстановке горького разочарования своих родителей в бренной жизни, где они из знатных феодальных аристократов превратились в «вынужденных переселенцев». Семья будущего подвижника отличалась глубокой религиозностью. В Радонеже они поселились вблизи местного храма. У них на дворе находилась часовня («храмина молитвенная»). Когда Варфоломей, посланный искать в поле жеребят, встретил там молящегося иеромонаха (благообразного и подобного ангелу), то уговорил того пожить у них дома, ибо его родители очень почитают таких как он. Именно этот таинственный монах предсказал Кириллу и его супруге Марии, что их ребенок «будет обителью Святой Троицы» (т.е. всецело проникнут божественной нетварной энергией) и «многих приведет вслед за собой к познанию божественных заповедей».
Старший брат Варфоломея Стефан женился; а вскоре, после смерти жены, принял монашество. Сергий также решил стать монахом, но престарелые мать и отец попросили не оставлять их. Перед смертью они сами приняли постриг. Оставшись без родителей, Варфоломей уговорил Стефана уйти подальше от обжитых мест и поселиться в лесах для уединенно-молитвенной жизни. Этот выбор – уход из мира людей в дикий лес – явно указывает на окончательный разрыв Варфоломеем связей со своей социальной средой. Указывает на его безразличие к возможностям властвовать, судить, копить богатства (что предполагали когда-то боярское происхождение и должность его отца). Отойдя далеко от поселений и дорог, братья обосновались на холме Маковец. Стефан не смог долго терпеть тяжелые условия и ушел в Москву, где стал игуменом Богоявленского монастыря и духовником московского князя Семена Гордого. Стефан стремился стать москвичом, чего нельзя сказать о Варфоломее. Видимо, он ясно помнил «насилия» над ростовцами времен Калиты. И в дальнейшем стал подданным (хотя и не по собственной воле) не московского, а серпуховского князя Владимира Андреевича.
Варфоломей какое-то время жил в полном одиночестве. Затем его постриг в монашество (с наречением имени Сергий) игумен одного из ближайших монастырей.
Постепенно вокруг Сергия собралась община таких же искателей глубокой молитвы и «безмолвия». Скорее всего, св. Сергий, как и его наиболее верные последователи, хорошо знал мистико-аскетические поучения древних отцов восточного монашества, интерес к которым усилился в XIV в. в связи с т.н. исихастскими спорами в Византии. Сергий не только не считал себя старшим, но стремился быть и равным, и даже «меньшим» по отношению к «братии». Он колол для всех дрова, пек хлеб, носил им воду из источника на своих плечах.
Автор Жития подчеркивает, что он согласился на принятие сана игумена лишь после многодневных уговоров и из послушания епископу. Община подвижников официально превратилась в монастырь. Но молодой игумен по-прежнему носил самую плохую одежду, работал в огороде, пек просфоры, скатывал свечи.
Ярко характеризует св. Сергия описанный в Житии следующий случай. Крестьянин из окрестных селений вошел в обитель, чтобы повидать игумена. Монахи сказали ему, что тот копает грядки. Увидев бедно одетого человека, занятого обработкой почвы, крестьянин решил, что его обманывают («я пророка увидеть пришел, а вы мне нищего показали»). Св. Сергий не стал переубеждать крестьянина и вступил с ним в беседу. Вскоре в обитель торжественно въехал князь (очевидно, серпуховской), «в великой гордости и славе», с охраной и свитой. Один из княжих слуг оттолкнул крестьянина, «мешающего» князю подойти к игумену. В этом эпизоде Житие очень ярко противопоставляет старца-аскета и правителя, наделенного властью. Из Жития также известно, что однажды, в голодное время, св. Сергий взялся строить сени для другого монаха. В оплату за труд игумен, голодавший уже три дня, получил немного гнилого хлеба, который взял только вечером, окончив постройку.
После периода своей московской жизни в обитель вернулся Стефан. Однажды во время церковной службы он (находясь недалеко от младшего брата-игумена) заявил, что, по справедливости, сам должен стать игуменом этой обители. Св. Сергий, услышав эти и другие «некоторые слова неподобающие», по окончании богослужения вышел из храма и покинул монастырь. Пройдя большие расстояния, он поселился на реке Киржач. И лишь после настойчивых просьб московского митрополита Алексия преп. Сергий вернулся в Троицкую обитель. Историки предполагают, что подлинной причиной ухода было недовольство Стефана и его сторонников преобразованием монастыря в общежительный или введением нового богослужебного устава (Иерусалимского). Но, так или иначе, поступок св. Сергия свидетельствовал об отношении к конфликтам: не вступать в спор о правоте, а смиренно уйти, предоставив решение дел на «волю Божию». Житие также сообщает о категорическом отказе св. Сергия стать преемником Алексия на посту главы Русской Церкви.
Понятно, что сергиево смирение четко указывает на его «внеполитичность», на абсолютное безразличие к самому феномену власти (в т.ч. и церковной) – системы субординации и подчинения. Как поступил бы, к примеру, Иван Калита, услышав о претензиях родственника на московское княжение? Вряд ли он молча ушел бы из своего княжеского двора и выехал из Москвы «куда глаза глядят»… Можно вспомнить и характерный пример из времен великого князя Ивана III (потомка Калиты): в 1499 г. князь С. Ряполовский, о чем-то «высокоумничавший» с князем В. Патрикеевым, был казнен. А Патрикеева, заковав в «железо», насильно постригли в монахи.
Нет смысла множить доказательства тому, что преп. Сергий, в отличие от великих и удельных князей, не имел и не проводил никакой политической линии. Об этом нет ни одного указания в наиболее близких к его эпохе (по дате написания) письменных источниках. Их анализ однозначно свидетельствует о том, что сами князья, Дмитрий Донской и Владимир Серпуховской, высоко чтя св. Сергия как духовного наставника («муж свят, старец преподобен»), просили его помочь в «мирских» или церковных делах. А он откликался на просьбы, видя в этом свой христианский долг.
Притом, надо однозначно исключить из этого небольшого перечня «мирских» дел закрытие храмов в Нижнем Новгороде (1360-е гг.), сделанное с целью склонить местного князя Бориса к нормализации отношений с суздальским князем. Этот интердикт осуществлял вовсе не св. Сергий, а два представителя митрополита Алексия (архимандрит Павел и игумен Герасим). Также стоит отвергнуть и слабо аргументированную гипотезу о возможном визите преп. Сергия в Ростов (1363 г.) с целью примирения ростовского князя с московским.
Два других исторических факта сомнению не подлежат. Св. Сергий благословил Дмитрия Донского на борьбу с «безбожным» Мамаем. Их встреча, описанная в Житии, могла произойти или перед сражением на реке Вожа (1378 г.), или перед Куликовской битвой (1380 г.). Стоит, конечно, отметить, что в Краткой летописной повести «о великом побоище на Дону» и в «Задонщине» св. Сергий вообще не упоминается. А, согласно Пространной летописной повести о битве на Куликовом поле, преп. Сергий лишь посылает князю грамоту с благословением. Но сути это не меняет. Инициатор борьбы, организатор походов и герой-победитель – великий князь Дмитрий. Преп. Сергий поддержал и воодушевил его как духовник, имеющий «дар пророчества».
В 1385 г., по личной просьбе князя Дмитрия, преп. Сергий ездил в Рязань, где убедил рязанского князя Олега заключить мир с Москвой. Но убедил не логическими аргументами, а как мудрый пастырь («тихими речми и благоуветливыми глаголы, благодатию, вданою ему»). Подобным образом, много веков спустя, убеждали и наставляли преп. Серафим Саровский, старцы Оптиной пустыни или Валаамского монастыря. Но мистический опыт общения с «горним миром» был для них, как и для преп. Сергия, важнее любых «мирских» дел. В своем последнем поучении к братии радонежский игумен заповедал им «ни во что ставить честь и славу жизни этой, но вместо этого от Бога воздаяния ожидать». Он ставил себе такие духовные задачи, которые трудно совместимы с объективно существующими «земными» целями общества и государства.