Как поссорились Иван Сергеевич и Иван Александрович.
29 марта (по старому стилю) 1860 года на квартире Гончарова состоялся третейский суд по поводу обвинений Тургенева в плагиате.
Как говорится, ничто не предвещало. Гончаров и Тургенев были давними приятелями, регулярно переписывались, посылали друг другу свои новые произведения. Гончаров имел обыкновение рассказывать друзьям сюжеты своих будущих романов. Лучше бы он этого не делал. Первый инцидент случился, когда Тургенев прочитал друзьям только что написанное «Дворянское гнездо»: Гончаров неожиданно заявил, что персонажи романа Лаврецкий и Лиза один к одному списаны с героев его еще не оконченного «Обрыва».
Вот как рассказывал об этом случае сам Гончаров:
«Я остался и сказал Тургеневу прямо, что прослушанная мною повесть есть не что иное как слепок с моего романа». Как он побелел мгновенно, как клоун в цирке, как заметался, засюсюкал. “Как, что, что вы говорите: неправда, нет! Я брошу в печку!” Во всяком слове, во всяком движении - было признание, которого не могла прикрыть ложь.
- “Нет, не бросайте, - сказал я ему, - я вам отдал это - я еще могу что-нибудь сделать. У меня много!” Тем и кончилось».
Да нет, не кончилось. Через два года Тургенев опубликовал свой новый роман «Накануне» и послал его Гончарову. Ответное письмо, великолепный образчик ядовитого содержимого в изящной упаковке, стоит того, чтобы привести его почти полностью:
«Спешу, по обещанию, возвратить Вам, Иван Сергеевич, повесть «Накануне», из которой я прочел всего страниц сорок. Дочитаю когда-нибудь после, а теперь боюсь задержать: у меня есть другое дело.
На обе эти повести, то есть «Дворянское гнездо» и «Накануне», я смотрю как-то в связи, потому, может быть, что ими начался новый период Вашей литературной деятельности. Я даже беру смелость, судя и по тем сорока страницам, которые я прочел, заключить, каким чувством руководствовались Вы, когда писали и ту, и другую вещь…
Мне очень весело признать в Вас смелого и колоссального… артиста. Желаю, чтоб Вы продолжали и кончили литературную карьеру тем путем, на который недавно так блистательно вступили…
По прежним Вашим сочинениям я и многие тоже не могли составить себе определенного понятия о роде Вашего таланта, но по этим двум повестям я разглядел и оценил окончательно Вас как писателя и как человека.
Как в человеке ценю в Вас одну благородную черту: это то радушие и снисходительное, пристальное внимание, с которым Вы выслушиваете сочинения других и, между прочим, недавно выслушали и расхвалили мой ничтожный отрывок все из того же романа, который был Вам рассказан уже давно в программе…
Не забудьте как-нибудь прислать мой носовой платок: извините, что напоминаю; Вы такой рассеянный и забывчивый».
Завуалированного обвинения в литературном воровстве не увидел бы лишь слепой. Масла в огонь подлили общие знакомые, которые якобы говорили Гончарову о сходстве «Накануне» с «программой» «Обрыва» (в первоначальной редакции этот роман назывался «Райский»). Из второго письма Гончарова Тургеневу: «В том, что слух этот распространился и дошел уже до Вас, виноват не я. Я могу только выразить догадку, что мысль о внешнем сходстве «Дворянского гнезда» с «Райским», раз сделавшись известной, могла подать повод к разным предубеждениям и догадкам насчет сходства и между художниками».
Оскорбленный Тургенев предложил устроить третейский суд. Авторитетное жюри, в которое вошли литературные критики Анненков, Дружинин, Дудышкин и цензор Никитенко, сняло с него обвинения в плагиате. Вердикт гласил: «произведения Тургенева и Гончарова как возникшие на одной и той же русской почве должны были тем самым иметь несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях, что оправдывает и извиняет обе стороны».
Спор вроде бы улажен, но осадок остался, да еще какой. После этого писатели четыре года не общались, Тургенев по понятным причинам своих произведений Гончарову больше не посылал. Но болезненная мнительность последнего с годами росла. Тургенев стал в его глазах злым гением, решившим окончательно отравить жизнь коллеге. Когда читаешь многостраничную гончаровскую «Необыкновенную историю», посвященную его конфликту с Тургеневым, удивляешься, как выдающийся писатель не чурается столь пристрастных, однобоких, несправедливых выводов и суждений:
«…Ему нужно было ближе следить за моею деятельностью и мешать мне оканчивать роман, из которого он заимствовал своих “Отцов и детей” и “Дым”, заходя вперед, чтобы ни в нашей литературе, ни за границею не обличилась его слабость и источник его сочинений…».
«Его претензия: 1-е, помешать мне и моей репутации, и 2-е, сделать из себя первенствующую фигуру в русской литературе и распространить себя за границей. Словом, он хотел занять то место, которое занимали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, так сказать преемственно, не имея их гения, производительного глубокого ума и силы фантазии…».
Особенно комично выглядят места, где Гончаров волей-неволей вынужден признать литературное дарование скрытого врага: «Чтобы отвести подозрение (для конспирации, что ли?), он по временам писывал и свое: очень хорошенькие, хотя и жиденькие рассказы - вроде “Ася”, “Первая любовь”. Во мне он видел единственного соперника, пишущего в одном роде с ним: Толстой (Лев) еще только начал свои рассказы военные, Григорович писал из крестьянского быта, Писемский и Островский пришли позднее. Словом, я один стоял поперек его дороги - и он всю жизнь свою положил, чтобы растаскать меня по клочкам».
По мнению автора, главная причина литературного приспособленчества Тургенева и его склонности к плагиату такова: «От него все ждали чего-то крупного, большого, и в литературе, и в публике! А у него ничего большого не было и быть не могло… Яркий талант миниатюриста да необыкновенная кошачья ловкость помогли ему до некоторой степени помощью чужого, то есть моего добра и своего вместе, образовать из себя какой-то faux-air (фальшивый образец, муляж) первого писателя, quasi-главы новой школы реальной повести. Эту роль он и разыгрывает, особенно за границей».
Примеры, когда Тургенев «растаскивает по клочкам» образы и сюжеты Гончарова, как минимум неубедительны. Возьмем описание природы в «Обломове», якобы украденное Тургеневым у автора:
«Вот шмель жужжит около цветка и вползает в его чашечку; вот мухи кучей лепятся около выступившей капли сока на трещине липы; вот птица где-то в чаще давно все повторяет один и тот же звук, может быть зовет другую. Вот две бабочки, вертясь друг около друга в воздухе, опрометью, как в вальсе, мчатся около древесных стволов. Трава сильно пахнет, из нее раздается неумолкаемый треск...».
Трудно понять, что именно у Тургенева напомнило автору «Обломова» эти строки - разве что описание сада в «Вешних водах»:
«Изредка, чуть слышно и не спеша, перешептывались листья, да отрывисто жужжали, перелетывая с цветка на соседний цветок запоздалые пчелы, да где-то ворковала горлинка — однообразно и неутомимо».
Согласитесь, если считать, что во втором случае речь идет о плагиате, то надо вообще отказаться от описаний загородного летнего дня с его непременными цветами, птицами, шмелями и бабочками.
К счастью, «Необыкновенная история» была опубликована уже после смерти Тургенева. Иначе можно представить, как воспринял бы он такие оценки своей личности:
«Основание всей натуры Тургенева — ложь и тщеславие. Того, что называется сердцем, у него нет, следственно, нет ни в чем никакой искренности».
«…Актерство и хитрость развились у него до степени натуры и отлично маскировались в тонко выработанную манеру простоты, какой-то задумчивости и рассеянности, так что ни к кому более не пристало название плута с меланхолией, как к нему. Но эта меланхолия была дремота лисы».
«…Яд лжи и тонкой злости он испускал шепотом, на ухо тому или другому приятелю, с усмешкой, с добродушным видом, зная, что она разойдется и найдет врага, а сам прятался. Словом, как кошка: нагадит и скроется. Запах слышен, а кошки нет!».
Может, Тургенев и впрямь был беспринципным лицемером, расчетливым прохвостом, не то лисой, не то волком в овечьей шкуре? Но вот воспоминания известного в то время писателя Григоровича: «Недостаток воли в характере Тургенева и его мягкость вошли почти в поговорку между литераторами; несравненно меньше упоминалось о доброте его сердца; она между тем отмечает, можно сказать, каждый шаг его жизни. Я не помню, чтобы встречал когда-нибудь человека с большею терпимостью, более склонного скоро забывать направленный против него неделикатный поступок... Несомненно одно только: в натуре Тургенева не было ничего агрессивного, не было признака того, что называется задором; его, напротив, можно было упрекнуть в излишней уступчивости, даже против тех, кто не стоил его мизинца, не мог равняться с ним ни в каком отношении… Если б возможно было составить список деньгам, которые Тургенев роздал при своей жизни всем тем, кто к нему обращался, сложилась бы сумма больше той, какую он сам прожил». (Подробнее о судьбе и творчестве Тургенева можно прочитать здесь).
Многие объясняли неприязнь Гончарова к бывшему приятелю завистью. До конца 1850-х годов он не без оснований считался первым романистом России и прямым наследником Гоголя - Достоевский был на каторге, Толстой еще не написал ни «Войны и мира», ни «Анны Карениной», ни «Воскресения». Когда у Тургенева один за другим стали выходить романы, Гончаров воспринял это как покушение на свое место в писательской иерархии и не мог смириться с мыслью, что автор «Записок охотника», «миниатюрист» по роду таланта, способен на крупные формы. «По мере того как с каждым новым произведением Тургенева имя его приобретало больше известности, Гончаров стал явно ему недоброжелательствовать и от него отдаляться», - писал Григорович. (О странностях характера Гончарова здесь).
И все же свести причину конфликта исключительно к его мнительности, завистливости и болезненному самолюбию было бы не совсем верно. Некоторые исследователи считают, что произведения Гончарова, прежде всего «Обрыв» и «Обыкновенная история», действительно повлияли на творчество Тургенева, который – возможно, даже бессознательно – порой пользовался литературными приемами и сюжетными построениями старшего коллеги. Это, кстати, косвенно признал и он сам, согласившись исключить из «Дворянского гнезда» место, напоминавшее одну из сцен в будущем романе Гончарова.
Другое дело, что талантливый и самобытный писатель, испытывая влияние собрата по перу, не становится от этого эпигоном и плагиатором. Речь идет скорее о традиции и преемственности – вполне законном и даже плодотворном явлении в искусстве. Иначе можно обвинять Лермонтова, «укравшего» у Пушкина образ Печорина – ведь у этого персонажа есть что-то общее с Онегиным, включая фамилию, также возникшую из названия северной реки. Или предъявить претензии Толстому за его Катюшу Маслову: это же вылитая Соня Мармеладова из «Преступления и наказания» - такая же представительница древнейшей профессии и жертва бездушного светского общества. А в героинях самого Гончарова разве не угадываются черты Татьяны Лариной?
В одном, увы, прав Иван Александрович Гончаров: «Литература не делает друзьями, а врагами может делать людей».
Если статья понравилась, наградой автору будут лайки и подписка на дзен-канал "Строки и судьбы". https://zen.yandex.ru/stroki_i_sudby