27 сентября 1891 года скончался Иван Гончаров.
«Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от радости, от жаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и стали неподвижно две теплые слезы».
«Обломов»
«Какой-то вы… тугой», - сказал однажды Твардовский одному очень хорошему московскому писателю. Эту характеристику с не меньшим основанием можно отнести к жившему столетием раньше Ивану Александровичу Гончарову.
Неспешный, словно заторможенный ритм жизни, боязнь перемен, душевный покой как главная ценность (знакомые прозвали его «принц де Лень», и этот титул ему чрезвычайно понравился), робость с женщинами – в общем, Илью Ильича Обломова Гончаров на семьдесят процентов писал с себя. Конечно, не на все сто – трудно представить Обломова совершающим кругосветное путешествие на фрегате «Паллада», да еще и написавшим об этом увлекательную книгу. Но все же, все же...
Туго шло писательство: за полвека литературной деятельности – всего три романа. Над «Обломовым» работал тринадцать лет, над «Обрывом» - двадцать и хотел бросить. Еще «Фрегат Паллада», с десяток очерков, зарисовок и рецензий, статья «Мильон терзаний», посвященная знаменитой комедии Грибоедова, письма - вот, собственно, и все литературное наследство.
Оказаться в центре внимания было для Гончарова сущим наказанием. Когда какое-то писательское общество пригласило его на праздничный обед с музыкой и речами, он до того испугался, что, едва завидев в море пароход с собратьями по перу, убежал на пустынный берег Рижского залива и проскитался там в одиночестве, пока шумные литераторы не уплыли обратно. Еще более мучительным испытанием стал собственный литературный юбилей, который было решено отмечать со всей помпой. Гончаров умолял коллег оставить их жестокую затею, иначе угрожая уехать посреди зимы из Петербурга куда глаза глядят. Крамской, которому Третьяков заказал портрет Гончарова, несколько лет тщетно упрашивал его позировать и уже отчаялся было получить согласие.
Он лучше всех видел себя со стороны. Пожилой беллетрист из очерка «Литературный вечер» - несомненно, автопародия: Скудельников «как сел, так и не пошевелился в кресле, как будто прирос или заснул. Изредка он поднимал апатичные глаза, взглядывал на чтеца и опять опускал их. Он, по-видимому, был равнодушен и к этому чтению, и к литературе, и вообще ко всему вокруг себя».
Это, конечно, шарж, гротеск. Гончаров не был ни равнодушным, ни апатичным. Какое уж равнодушие при болезненной, патологической мнительности, навсегда поссорившей его с Тургеневым! Как только тот предъявлял публике свое очередное произведение, будь то «Дворянское гнездо», «Отцы и дети» или «Накануне», Гончаров во всеуслышанье заявлял, что новый роман фактически списан с его неоконченного «Обрыва». И даже после писательского третейского суда, полностью оправдавшего Тургенева, остался при своем убеждении. Позже в литературном воровстве были заподозрены Гюстав Флобер и немецкий писатель Бертольд Ауэрбах...
За вялость и безразличие часто принимали его основательность, уравновешенность, неприятие любого дискомфорта. Когда в Индийском океане над «Палладой» разразился сильнейший ураган, спутники Гончарова, уверенные, что тот захочет описать грозное и величественное явление природы, еле-еле уговорили его выйти на палубу. «Какова картина?» - спросил капитан, ожидая бурных восторгов. «Безобразие, беспорядок!» – ворчливо ответил писатель, раздосадованный, что вымок с ног до головы и придется переодеваться.
Личность автора, казалось, проступает сквозь страницы его книг. «У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят; он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю; он как будто думает: кто в беде, тот и в ответе, а мое дело сторона», - утверждал Белинский.
Ну да, вечная песня про нравственные уроки. Так говорили о Пушкине, в том же вскоре будут упрекать Чехова. Если в книге нет грошового моралите, если автор не тычет читателю через строчку: «обрати внимание на исключительную порядочность моего героя!» или: «посмотри, какой негодяй!», его непременно обвинят в бесстрастии, холодности, даже в беспринципности. Словно жизнь, как бразильский телесериал, состоит из черно-белых красок и однозначных ответов. И разве не любит Гончаров своего доброго, искреннего, беззащитного и бесполезного Илью Ильича?
Кажущаяся апатия была коконом, оберегающим Гончарова от столкновений с грубой и бесцеремонной действительностью. «Вы знаете, какой я дикий, какой сумасшедший…, больной, загнанный, затравленный, не понятый никем и нещадно оскорбляемый самыми близкими мне людьми», - писал он издателю «Вестника Европы» Стасюлевичу. Чего больше в этих строках – бессмысленной обиды на весь мир или подлинных страданий чувствительной, ранимой натуры? Сегодня подобные страхи и терзания многим покажутся не стоящими выеденного яйца. Да и Обломовых в наши дни надо еще поискать – на смену им пришли совсем другие люди.
Гончаров не был ни деятелем, ни мудрецом, ни учителем человечества. Он был наблюдателем - внимательным, ироничным, печальным, тем, кто в отличие от большинства не просто смотрит, но и видит. Такие люди часто бывают талантливы и почти никогда по-настоящему счастливы. Гончаров навсегда остался холостяком и в старости окончательно стал затворником. Всю нерастраченную нежность души он перенес на собачку Мимишку и трех маленьких детей умершего слуги-курляндца.
Если статья понравилась, наградой автору будут лайки и подписка на дзен-канал "Строки и судьбы". https://zen.yandex.ru/stroki_i_sudby Умные комментарии, доброжелательная критика и пожелания также приветствуются!