Кеннет Кларк — британский писатель, авторитетный историк, крупный специалист в области истории искусств. Среди трудов в обширном наследии Кларка числится уникальный на тот момент цикл документальных фильмов «Цивилизация», сценарии которого были позже опубликованы в виде книги.
Сборник «Взгляните на картины» также адресован автором не только знатокам искусства, но и тем, кто ищет помощи и наставничества. В шестнадцати эссе Кеннет Кларк проводит читателей тем путем, которым следуют его собственный глаз и изощренный ум, разглядывая картину. Цель этого упражнения — показать, сколь многое можно увидеть после того, как пройдет любительский восторг.
Прочтите истории о трех картинах, которым Кларк уделяет особое внимание.
«Менины», Диего Веласкес
Наше первое ощущение: мы не снаружи, а внутри этой сцены, чуть правее королевской четы, чье отражение смотрит на нас из зеркала в глубине. С нашего места хорошо виден строгий интерьер (единственное украшение — копии с картин Рубенса работы дель Масо) в покоях дворца Алькасар, где и разворачивается повседневная сценка из жизни королевской семьи.
Инфанта, донья Маргарита, не хочет позировать художнику: Веласкес пишет ее с тех пор, как она научилась держаться на ногах, а сейчас ей уже пять, и с нее довольно! Однако нынче особый случай: прямо на полу стоит холст гигантского размера, и, значит, на портрете инфанта будет изображена вместе с венценосными родителями, так что девочку любыми способами нужно уговорить.
Ее фрейлины, которых по традиции называют португальским словом meniñas, как могут увещевают маленькую госпожу; на помощь призвали придворных карликов Марибарболу и Николасито, чтобы поднять ей настроение. Но карлики не столько забавляют инфанту, сколько беспокоят — как беспокоят и нас с вами, — и пройдет еще некоторое время, прежде чем художник сможет приступить к работе. Насколько известно, гигантский официальный семейный портрет так и не был написан.
«Мастерская художника», Вермеер Дельфтский
Естественной реакцией всякого, кто впервые увидит вермееровскую «Мастерскую художника», будет прилив чистого удовольствия. Удовольствия от созерцания ясного дневного света, который льется из окна на лицо и фигурку старательно позирующей модели и, словно набегающая на песок волна, расплескивается по висящей на стене карте Голландии. Это первое впечатление — как вспышка простой чувственной радости, наслаждения зрительным актом как таковым. Стоит ли удивляться, что у не самых искушенных поклонников Вермеера в свое время сложилось превратное представление о «простоте» его искусства?
Тренированный глаз сразу же натолкнется на массу осложняющих факторов. Он далеко не сразу доберется до дальней стены, у которой безмятежно застыла девушка в голубом наряде, прижимающая к груди книгу — увесистый том в желтом переплете. Прежде чем взор сможет туда проникнуть, придется преодолеть ряд диковинных препятствий: отодвинутая в сторону портьера, чудной силуэт художника и, наконец, разложенные на столе предметы, почти до неузнаваемости искаженные перспективным сокращением. Изучая все эти детали одну за другой, постепенно замечаешь, в каких странных ракурсах и странных соотношениях они даны.
Каждый элемент картины обладает тем ярким своеобразием, какое можно наблюдать на детских рисунках. Формы причудливы и обманчивы — так бывает ранним утром, когда человек еще находится на грани сна и яви. Сквозь полусомкнутые веки смутно проступают очертания абажура или набалдашника в изножье кровати, но мозг еще не способен опознать ту
или иную вещь. Вермееру удалось не только передать эту непосредственную свежесть восприятия, но и соединить ее с тончайшими цветовыми нюансами.
«Снежная буря», Уильям Тёрнер
Первая реакция — изумление. В европейском искусстве не найдется ничего даже отдаленно похожего — за исключением, разумеется, других картин Тёрнера, — и я могу понять, почему вплоть до недавнего времени критики, воспитанные в классической традиции, не желали признавать подобное чудачество.
Не только сюжет, но и вся ритмическая организация в целом выходят далеко за пределы общепринятых стандартов европейской пейзажной живописи. Нас учили, что внутри картинной рамы непременно найдешь определенный уровень уравновешенности и неподвижности. Но в тёрнеровской «Снежной буре» все лишено покоя. Снег и вода завихряются самым непредсказуемым образом, их порыв отражает встречное движение водяных брызг и загадочных дифракций света. Долго разглядывать все это — тяжелое, даже изнурительное занятие.
<...>
Тёрнер, который прекрасно осознавал, какие вольности подчас позволяет себе в трактовке действительности, с необычным упорством отстаивал достоверность этой конкретной сцены. В каталоге Королевской академии от 1842 года значится: «„Снежная буря“. Пароход выходит из гавани, подавая сигналы на мелководье и измеряя глубину лотом. Автор присутствовал при этом шторме в ночь, когда „Ариэль“ отправлялся из Хариджа». И ни одной цитаты из Байрона или «Обманчивости надежды». А когда преподобный Кингсли сообщил, что его матушке картина понравилась, Тёрнер ответил: «Я написал ее лишь потому, что хотел показать, как это было. Я заставил матросов привязать меня к мачте, чтобы видеть все. Я был привязан в течение четырех часов и не мог покинуть своего места, а даже если бы и мог, я чувствовал себя обязанным оставить отчет. Кому может понравиться такое?»
Но разумеется, «Снежная буря» — это отнюдь не репортаж. В ней квинтэссенция всего, что Тёрнер сумел понять о самом себе и о своем искусстве за сорок лет практики. В 1802 году Амьенский мир подарил ему первую возможность совершить путешествие на континент и посетить Альпы и, как свидетельствуют его рисунки «Источник Арверона» и «Рейхенбахский водопад», впервые обратиться к поиску новых выразительных средств, способных передать природную мощь.
В то время, как и следующие несколько лет, он еще участвовал в воображаемом соревновании с предшественниками в искусстве пейзажной живописи. Но все усилия строить композиции в духе Лоррена или Пуссена не давали стабильного результата. Композиции Тёрнера самым неклассическим образом кренились и пошатывались, вместо центральной оси развивались по касательной и были полны внутренних противоречий. И в основе многих из них застыло одно удивительное движение, нечто среднее между траекторией полета лассо и поперечным срезом какой-то твердой породы, — движение, которому не находится явного аналога в геометрии, но которое, стоит с ним раз познакомиться, в природе мы будем видеть повсюду.
Если вам понравился материал, оцените его в комментариях или поставьте лайк. Еще больше интересного о книгах, литературе, культуре вы сможете узнать, подписавшись на наш канал.
