(«Без вины виноватые»)
Даже если не брать во внимание упоминания о маленьком Грише, и то можно сказать, что мы ещё до появления на сцене Незнамова знаем о нём очень много (не так уж часто у Островского такое бывает).
И первое, о чём мы слышим, - скандал в театре («он в буфете, во время спектакля, избил Мухобоева»), причём реакция на произошедшее у Коринкиной и Дудукина очень отличается: провинциальная прима возмущена («Да ведь Мухобоев почтенный человек… Да ведь это два бельэтажа и несколько кресел в каждый бенефис. Он теперь и в театр не заглянет»), а у мецената симпатии явно на стороне «обидчика»: «И прекрасно сделал».
А потом, из того же диалога, узнаем, наверное, главное о Незнамове: «Такой молодой, ещё совсем мальчик, и такой раздражительный!» - и исчерпывающее объяснение: «Раздражали его, так он стал раздражительный. А ему-то самому жизнь сладка ли, спросите?»
Мне кажется, что Дудукин склонен оправдывать Незнамова не только сейчас. На обвинения Мурова («Да уж очень он ведёт себя развязно, громко говорит, судит решительно») он скажет: «Это их манера, держать себя не умеют… Я не знаю, со мной они всегда очень учтивы». Рассказывая Кручининой о случившемся, он очень иронично отзовётся о «пострадавшем»: «Вчера один из наших почтенных обывателей, Мухобоев, так увлёкся вашей игрой, что запил с первого акта», - и добавит, подчеркнув, что «Мухобоев… оскорбил Незнамова самым чувствительным образом»: «Вслед за этой обидой началось должное возмездие: из почтенного Мухобоева Незнамов сделал что-то вроде отбивной котлетки».
Именно Дудукин расскажет «краткую биографию его, как он сам передавал», и расскажет с явным состраданием, заставляя понять, почему Григорий «озлобился и одичал до того, что стал кусаться, как зверь». А уже после всего этого появится сам герой…
И прежде, чем говорить о его поведении, мне хочется привести характеристику, данную Островским. 12 марта 1885 года Александр Николаевич ответит на письмо студента-медика П.К.Дьяконова, который готовил роль Незнамова в студенческом спектакле и из-за споров с другими участниками спектакля обратился с вопросами к автору.
…Небольшое отступление, но оно очень точно характеризует человеческие качества драматурга. Он начнёт свой ответ: «С удовольствием отвечаю на Ваши запросы, хотя, не скрою от Вас, мне это и не легко. В настоящее время я и занят по горло и очень нездоров», - а завершит: «Я желал бы написать Вам и более, но не имею досуга», - и припишет: «Зачем Вы приложили марку на ответ? Никогда больше этого не делайте».
Почитаем же это письмо! Прошу прощения за столь обширное цитирование, но не считаю возможным сокращать.
«Вы спрашиваете, как держит себя Незнамов в разговоре с Кручининой и каков его вид: "закинутая назад голова, вызывающий взгляд, саркастическая улыбка и пр. или голова, опущенная на грудь, мрачные взгляды, устремлённые в землю". Ни то, ни другое. Незнамов, для постороннего взгляда, есть ни более ни менее, как юный трактирный герой, таким он и должен явиться перед публикой. Он, по молодости лет, ни закалённым наглецом с поднятой головой, ни мрачным человеком, потерявшим веру в жизнь и людей, не может быть; он ещё многого не знает, многого не видал». Дальше идёт характеристика первого появления Незнамова, которую я уже приводила, и пояснение, почему герой ведёт себя именно так: «Он знает провинциальных актрис и не уважает их, поэтому он и считает себя как бы вправе говорить им грубости, но в то же время он умён и понимает, что ему еще рано быть судьёю чужих пороков, и не может отделаться от конфуза. И в саркастической улыбке у него проглядывает румянец юности и конфуза». И, по-моему, самое главное: «Незнамова очень трудно играть: в нём есть и дурное и хорошее, и всё это должно проявляться и в жестах и в тоне; дурное в нем: неблаговоспитанность, дерзкий тон и манеры, приобретённые в провинциальной труппе; хорошее: сознание оскорблённого человеческого достоинства, которое выражается у него хотя и сильно, но более с искреннею горечью, чем с негодующим протестом, отчего его тирады выходят трогательнее».
Доверимся автору и посмотрим, как всё это проявляется в поведении героя. «Юный трактирный герой» приходит, явно ожидая увидеть очередную, как говорили в те годы, «каботинку», любующуюся собственным благородством. Слова автора о том, что «он знает провинциальных актрис и не уважает их», сказаны не просто так – ещё раньше мы слышали диалог Коринкиной и Дудукина: «А какие он вещи говорит женщинам! Невыносимо, невыносимо! Так бы вот и убила его». - «Обижает вас, сочиняет про вас небылицу, выдумывает? За это действительно убить следует». - «Да положим, что и не выдумывает; пожалуй, всё это правда, что он говорит; да зачем? Кто его просит? Он моложе всех в труппе, ему ли учить».
А немного позднее он сам скажет и о своём неприятии общества артистов («Не хочу я ни судить, ни прощать вас; что я за судья! Я только сторонюсь от вас и буду сторониться, потому что вы сейчас же поставите меня в дураки и насмеётесь надо мной»), и о желании оставаться независимым («Я в эту должность не гожусь… Ни в пажи, ни в амишки»), и, наконец, проведёт очень выразительное сравнение: «Шмагу не трогайте. Во-первых, он весел и остроумен, а вы все скучны; во-вторых, он хоть дрянь, но искренен: он себя за дрянь и выдаёт; а вы все, извините меня, фальшивы».
Но сталкивается Незнамов с чем-то, чего сам ещё не понимает, потому что никогда не встречал (заметит же Кручинина: «Делать заключения вообще о людях вы не смеете, потому что хороших людей вы почти не видали и среди их не жили»). И как-то недоумённо прозвучат его слова в конце сцены: «Ну, Шмага, пойдём! Мы своё дело сделали — пришли и нагрубили хорошей женщине. Чего ж ещё ждать от нас!» И мы не удивимся, когда он буквально вышвырнет за дверь вконец обнаглевшего Шмагу, которого перед тем сам сюда привёл и которому даже поначалу «предоставил говорить», «потому что он красноречивее».
Что же произошло? В повести М.Горького «Детство» есть очень точное сравнение: «Точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой». Мне кажется, что Незнамову так же когда-то «содрали кожу с сердца». Он сам скажет: «А представьте себе человека, который со дня рождения не знал другого ощущения, кроме боли, которому всегда и везде больно. У меня душа так наболела, что мне больно от всякого взгляда, от всякого слова; мне больно, когда обо мне говорят, дурно ли, хорошо ли, это всё равно; а ещё больнее, когда меня жалеют, когда мне благодетельствуют. Это мне нож вострый! Одного только я прошу у людей: чтоб меня оставили в покое, чтоб забыли о моем существовании!» И это сказано не для красного словца! Он слишком многое пережил («Я уж ходил по этапу чуть не ребёнком, и без всякой вины с моей стороны»). Ему трудно переносить глумления окружающих (вспомним, что даже Шмага не упустит случая помянуть: «За бесписьменность, виду не было. Ярлычок-то забыл захватить, как его по имени звать, по отечеству величать, как по чину место дать во пиру, во беседе»). Он практически загнан в угол и не знает, куда идти: «Из театра меня гонят и выгонят; что же я за фигуру буду представлять из себя? Бродяга, не помнящий родства, и человек без определённых занятий! Но в таком звании нигде нельзя жить, ни в каком городе; или уж везде, но только на казённой квартире, то есть в местах заключения. Я не вор и наклонности к этому занятию не чувствую. Я не разбойник, не убийца, во мне кровожадных инстинктов нет; но всё-таки я чувствую, что по какой-то покатости, без участия моей воли, я неудержимо влекусь к острогу».
И это говорит практически мальчик! Ему только двадцать лет, он явно талантлив (но Дудукин с горечью заметит: «Жаль только, что поучиться ему не у кого, образцов не видит, так и застрянет в провинции. А теперь-то бы и учиться, пока молод»).
А жизнь жестока. «Я ничто, я меньше всякой величины», - скажет он сам. Даже в, казалось бы, вполне благополучные годы, когда он воспитывался приёмными родителями, «его любили, с ним обращались хорошо, хотя не без того чтобы под сердитую руку не попрекнуть его незаконным происхождением».
И встреча с Кручининой открывает ему глаза на многое, переворачивает его представление о жизни. «Сглазили», - коротко скажет Шмага. Нет, не сглазили, конечно, – показали возможность другого отношения («Можно и такого любить»), заставили по-другому взглянуть на себя.
Если поначалу он будет бравировать своим цинизмом: «Да вот, например: мне совсем не до вас; существуете вы на свете, или нет вас — мне решительно всё равно; мы друг другу чужие, ну, и шли бы каждый своей дорогой. А вы навязываетесь с благодеяниями и напрашиваетесь на благодарность. Ну, положим, благодарить вас я не стану», - то потом благоговейно попросит: «Позвольте мне у вас руку поцеловать!» - и будет очень переживать: «То есть вы мне протянете её, как милостыню. Нет, если вы чувствуете ко мне отвращение, так скажите прямо». Он уже не может сказать, что «желает оставаться равнодушным» к Кручининой. И так горько прозвучат его слова: «Ведь, в сущности, я дрянь, да ещё подзаборник»!
Перерождение началось. И о Кручининой он уже скажет: «Она и артистка необыкновенная и женщина необыкновенная». Он уже готов сражаться за неё – «Ты скажи всем, что я обижать её не позволю».
И такой настрой попытаются использовать клеветники…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского - здесь
