Марк Цицерон, сопровождая Гая Цезаря на Капитолий, также рассказывал друзьям свой сон минувшей ночи: будто отрок с благородным лицом спустился с неба на золотой цепи, встал на пороге Капитолийского храма и из рук Юпитера принял бич; когда же он вдруг увидел Августа, никому еще не знакомого, который сопровождал своего дядю Цезаря к жертвоприношению, он воскликнул, что это тот самый, чей образ являлся ему во сне.
Правда или нет легенда, которую рассказывает Светоний, но Октавиан Август и правда оказался бичом, что загнал в стойло непослушное сенаторское сословие Рима. Возможно, Боги и впрямь, наконец, узрели необходимость в биче - ибо стадо это и свирепо стало, как волки в овечьих шкурах, и упрямо, как настоящие бараны.
Интересно, что вещий сон о Биче Божьем приснился Цицерону - ярому республиканцу, приветствовавшему убийство Цезаря (дяди Октавиана) и лично дружившему со многими заговорщиками.
Именно об отношениях Цицерона с одним из них, Марком Брутом, и будет сегодняшний рассказ. Дружба их, весьма трогательная (по крайней мере со стороны Цицерона) не пережила вмешательства Октавиана...
Началось все 1 ноября 44 г до нэ, полгода спустя смерти Цезаря. Заговорщики уже разъехались по провинциям, в надежде именно там найти аргументы для последующей борьбы за власть. Цицерон же решил остаться в Риме, чтобы защищать их интересы в Сенате. Защищать перед Антонием, консулом, и цезарианской партией.
Цицерона многие авторы упрекают в трусости... Думаю, нет ничего более несправедливого. Попробуйте быть смелым, когда за душой есть только лишь слово. Цицерон вот смог.
Начав в сентябре словесную войну с всесильным Антонием, Цицерон 1 ноября получил письмо от Октавиана - с предложением встретиться. Думаю, мало какой политик в мировой истории сделал столь гроссмейстерский ход, как Октавиан в тот день.
Цезарь по завещанию оставил Октавиану все. Но деньги расхитил и потратил Антоний. Однако он не мог отнять у Октавиана имени Цезаря. Имени, которое само по себе несло массу возможностей. Прежде всего для манипуляций легионерами, которые больше всего боялись, что у них отберут земельные наделы, что им выделил покойный диктатор. В том что наследник Цезаря так не поступит - они не сомневались, а вот обещаниям Антония, и тем более заговорщиков - не верили. Так что легионеры были рады служить Октавиану. Но оставался вопрос - а на каком основании? Кто такой Октавиан, чтобы солдаты Рима ему подчинялись? Цицерон должен был решить эту проблему. И он, и Октавиан ненавидят Антония - почему бы не объединиться? Но разумеется, Октавиан мог что-то сделать, лишь в случае, если Сенат даст ему такие полномочия.
Цицерон долго думал над предложением. Но выходки Антония, который отчаянно боролся за уплывающую из рук власть, подтолкнули оратора к роковому решению поддержать наследника Цезаря.
Поначалу план работал. Октавиан, совместно с сенатскими войсками, разбил Антония и прогнал его прочь из Италии. Сенат на радостях выделил молодому "спасителю отечества" много плюшек и полномочий, и заодно под шумок задним числом узаконил положение Брута и Кассия, которые ранее незаконно удерживали Македонию и Сирию, а теперь стали - законно.
Цицерон считал, что у него есть повод гордиться собой. И ему было горько и не понятно, почему конечный бенефициар его бурной деятельности, его любимый Марк Брут, молчит, а не выражает восторгов и благодарностей.
Как всегда в таких случаях, Цицерон зашел через Аттика - их общего друга. Аттик, конечно, сам.... иногда мне кажется, он вызывал своих адресатов на откровенность даже с каким-то садизмом. Ну примерно, как дети жуков соломинкой тыкают.
Но тут, думаю, Аттик пожалел о своей просьбе - потому что у Брута, как говорится, накопилось. Цицерону он не был благодарен, нет.
Брут Аттику привет.
1. Ты пишешь мне, Цицерон удивляется, что я никогда ни в чем не отмечаю его действий; раз ты требуешь от меня, напишу по твоему принуждению, что я думаю. Что Цицерон всё совершил с наилучшими намерениями, я знаю.
Но он, мне кажется, совершил кое-что — к чему мне говорить «неискусно», раз это муж самый проницательный из всех, или «честолюбиво», раз он не поколебался во имя блага государства вызвать вражду всесильного Антония? Не знаю, что́ мне написать тебе, кроме одного: и алчность и своеволие мальчика Цицерон скорее подстрекнул, нежели подавил.
Наш Цицерон хвалится передо мной, что он выдержал войну с Антонием, будучи одет в тогу. Что пользы мне от этого, если в качестве награды за уничтожение Антония просят преемника на место Антония и если избавитель от одного зла оказался творцом другого, которое будет иметь более глубокие основание и корни?
Но возвращаюсь к Цицерону. «Он даже теперь боится, — скажешь ты, — остатков гражданской войны»..
Великая глупость страха — так остерегаться именно того, чего боишься, что добровольно призываешь и привлекаешь это, хотя, пожалуй, и мог бы избежать! Мы слишком боимся смерти, изгнания и бедности: это, мне кажется, для Цицерона крайнее несчастье, и, пока у него есть, у кого испросить то, чего он хочет, и есть, кем быть чтимым и восхваляемым, он не отвергает рабства, только бы оно было почетным, если только что-нибудь может быть почетным при крайнем и самом жалком позоре.
Пусть Октавий зовет Цицерона отцом, обо всем ему докладывает, хвалит, выражает благодарность; все-таки станет явным одно: слова противоречат делам. Действительно, что так чуждо человеческим чувствам, как иметь в качестве отца того, кто даже не находится в числе свободных людей?
Мне прискорбно, что ты теперь сердишься, глубоко любя и всех своих, и Цицерона; но будь уверен, что мое личное расположение нисколько не уменьшилось, мнение же о нем — значительно: ведь невозможно сделать так, чтобы у каждого не было такого мнения о любом предмете, какое у него слагается.
Надеюсь Аттику хватило совести не показывать Цицерону этого письма. Впрочем, существует еще одно - написанное Брутом в тех же выражениях, но уже в адрес самого Цицерона. Но даже Плутарх считал его фальшивкой.
В реальности, конечно, Брут обругал Цицерона и без посредников- но уже куда мягче.
Поэтому я буду хвалить твою уступчивость и предвидение тогда, когда начну считать несомненным, что Цезарь будет доволен чрезвычайными почестями, которые он получил. «Следовательно, ты выставляешь меня ответчиком за чужую вину?» скажешь ты. Подлинно — за чужую, если можно было предусмотреть, чтобы ее не оказалось. О, если бы ты мог воочию видеть мой страх из-за него!
Должна признаться, есть в чтение этих писем (особенно в пассаже о страхе перед Октавианом) какой-то саспенс - как будто наблюдаешь, как жертва бегает по заброшке, а за углом притался маньяк с топором. (ну ладно, ладно - я помню, что это заговорщики убили беззащитного Цезаря. Они не жертвы)
Так вот. Возвращаясь к Бруту и Цицерону. Кто прав, кто виноват?
Конечно, учитывая последующие события, Брут оказался прав. И в том, что претензии Октавиана на власть будут иметь более крепкие корни, чем у Антония, и в том, что его слова противоречат делам. Думаю, ни для кого не секрет, что участники Второго Триумвирата, заключая свой союз, внесли в проскрипционные списки, каждый - близкого себе человека. Лепид пожертвовал братом. Антоний - дядей. Октавиан - своим "вторым отцом" Цицероном.
Однако, имел ли Марк Брут моральное право на подобные выражения, вот вопрос. Какие варианты выбирал Цицерон, сталкиваясь с Антонием? Где была его силовая поддержка? В Сирии и Македонии? Вероятно, лучшим для Цицерона вариантом было бы вообще не лезть - но сам Брут своим этическим шантажом закрыл для оратора эту возможность при встрече в Велии.
Но опять же... Марк Брут и саму войну Цицерона с Антонием воспринимал как ошибку... Судить тут крайне сложно.
Цицерон и сам ответил, приводя ровно те же аргументы:
мы являемся предметом издевательств то для прихоти солдат, то для наглости императоров. Ведь каждый требует для себя столько власти в государстве, сколько у него сил...
4. Предвидя это много ранее, я пытался бежать из Италии — но подействовал на меня ты, Брут, в Велии, ведь хотя я и скорбел оттого, что еду в тот город, из которого бежишь ты, который освободил его — я все-таки двинулся и приехал в Рим и, не имея никакой опоры, поколебал положение Антония.
К лету 43 г. до нэ, Цицерон начал окончательно прозревать насчет Октавиана - и его призывы в адрес Брута и Кассия, немедленно явиться со своими легионами в Италию, начинают становиться паническими.
В июле Цицерон встречается с Сервилией, матерью Брута - и понимает, что его окружение (и он сам, разумеется) вовсе не считает немедленное выдвижение в Италию жизненно необходимым. Во-первых, они с Кассием еще не достаточно сильны. Во-вторых, с политической точки зрения, это был бы опрометчивый шаг - они не должны были давать повода называть себя агрессорами.
В августе становится известно о союзе между Антонией, Лепидом и Октавианом. Войска Октавиана идут на Рим.
Всю осень триумвиры пытались изыскать средства для решающей военной кампании - против Брута и Кассия. И расправлялись с врагами. Иногда совмещали оба дела.
В декабре 43 г. Цицерон был убит.
В отместку за это и за смерть своего кузена Децима, Марк Брут приказывает убить содержавшегося у него в плену Гая, брата Марка Антония.
Продолжение тут