Светка вздрогнула и часто-часто захлопала глазами: разбудило эхо от дальнего взрыва, стукнувшее в стену так, что та задрожала. Она осмотрелась. «Ой ты, мамочки! Заснула! Что же это такое? Заснула!»
Немец сидел на краю койки и сам себе перевязывал раны. Тихий ужас защекотал у сердца. Он поднял на нее глаза, усмехнулся и снова сосредоточился на своем занятии. Светка в изумлении, исподлобья смотрела на него. «Ах ты, бездушная нечисть! Знаю вас, голубчиков, всех, как облупленных… Враг, враг ты, больше никто!».
А голубчик-враг ловко справлялся с широкой лентой бинта, будто делал это ежедневно, одновременно раздумывая о чем-то, наверняка, злом и страшном. «Он мог убить меня. Отомстить за товарищей… Да ведь фашист и просто так убьет!»
– Сидеть близко к нацисту опасно для жизни (нем.), – спокойно сказал пленный, подслушав ее мысли.
– Вы, что, врач? – указывая на его действия, спросила Светка.
– Что? (нем.) – ярко-синее, нездешнее, показалось на миг; у нее в груди перехватило: стало очень горячо и потом вдруг очень холодно.
Стены снова задрожали. Рядом была война. Война. Война...
Вскочив, сквозь внезапные слезы Светка крикнула что есть мочи:
– Фашист ты проклятый!
Как механическая кукла, чье тело живет отдельно от вечно крутящейся головы с напуганными глазами, она сгребла грязные бинты в железное корытце с мутной водой и бросилась прочь желтыми, скорбными коридорами.
***
Вздрагивающее дыхание спящего ребенка раздавалось в тишине деревянного дома. Его перебивало глубокое и тяжелое – материнское. Они спали и не чувствовали холода.
Далекая канонада утихла.
Где-то, вопреки этой войне, сквозь светомаскировку бесстрашно улыбалась щелочка одинокого окна – молчаливо, как надежда, как вера, которая тоненькой благовосковой свечой сияет одна на все широкое сердце.
«Никто не заметил, что меня не было целых три часа! Когда я должна была лазать и спасать. Никогда не прощу себе… Мне нужно было умереть тогда, когда я тащила его, сгинуть, исчезнуть! Пусть бы меня убили тогда вместе с ним… Ах ты, Господи, что значит «вместе»? Откуда это «вместе»?!
Ванюша тяжело вздохнул во сне.
***
– Этот фриц ничего не знает. Он, в самом деле, врач, Света, как вы и подумали.
Девушка и лейтенант брели по единственной аллее у госпиталя.
– Картский настаивает на расстреле. А Миров хочет нового допроса. Да разве сейчас их черный род пожалуют? Вот увидите, не сегодня-завтра поставят к стенке. Картский прав. На войне жестокость священна.
Светка щурилась, подставляя лицо солнцу, которое стало теперь слишком редким явлением.
– Паша, предателей ведь надо безжалостно уничтожать, верно?
Лейтенант улыбнулся.
– Да. А у вас есть на чей-то счет подозрения?
Девушка промолчала.
– Какая вы смешная бываете. И зря так хмуритесь. Вам совсем не идет.
Осень улетала вместе с подхваченными неугомонным ветром сухими листьями. Ворот Светкиного пальто, как крыло серой птицы, то и дело бился о щеку.
– Скоро я уеду, и мы больше никогда не встретимся.
Светка заметила узенькую, в одну прогнившую дощечку, скамейку под березовым деревом.
– Я буду вам писать, – Светка протянула ему руку и улыбнулась. – Дай бог, свидимся, Павел Андреевич.
Он посмотрел на нее в упор:
– Я не верю в Бога.
– Вот и зря. А я – верю.
Лейтенант хотел крикнуть ей вслед, крикнуть что угодно, только бы она остановилась…
В штаб уходил быстро, не оглядываясь.
***
Из каморки пленного доносились угрожающие, жесткие голоса.
Светка весь день бегала от раненого к раненому. «Пусть ярость благородная вскипает, как волна» – гудела в голове неотвязная бодрящая песня. Кого-то из солдат за эти два дня отправили в большой городской госпиталь, кого-то – в сырую землю. Таких было больше.
Последнее время старшая медсестра вовсе не разговаривала со Светкой и считала унизительным даже смотреть на «спасительницу фашистов», при каждом удобном случае рассказывая о ее «подвиге» новеньким. Сегодня она пронеслась мимо, одарив Светку не в меру колючим взглядом. С чего бы это? Что-то заподозрила?
Завязывая на затылке старенький серый платок – тот, зеленый, безнадежно запропастился, – Светка думала, как важно вбить сейчас в себя мысль-гвоздь о ярой ненависти к фашистскому племени. Причин тому миллион миллионов! Она вспоминала погибших отца и брата, измученную, увядшую раньше срока мать, больного от голода Ванюшу. О скольких еще сжимало в груди болью! И этот вечный страх смерти… Да за что же всё это? А хотелось жить, бегать по синим от васильков полям, от души смеяться только потому, что небо – высокое-высокое и чистое…
***
Полулежа, пленный напряженно уставился прямо перед собой, сузив синие глаза до того, что они стали черными, с недвусмысленным, как у загнанного волка, блеском.
Светка молча вошла. На него не смотрела, повторяя про себя, как спасительное заклинание, строки «Священной войны».
– Уходи! – рыкнул пленник.
Все его лицо было в кровоподтеках, бровь рассечена. Он резко сел на койке, дико лязгнувшей, и был готов к нападению в любую минуту.
– Пошла прочь!
Девчонка, не говоря ни слова, придвинула к кровати стул, поставила на него корытце с водой и смочила в нем белый тряпичный клочок, который достала из санитарской сумки.
– Я вытру тебе лицо, – сказала она.
– Я убью тебя, слышишь, ты? – крикнул пленный, с яростью запустив в стену сумку, корытце и со всей силы сжав Светкину руку.
Она поморщилась, но не закричала. Потемневшие то ли от гнева, то ли от отчаянья глаза – то, что она видела сейчас.
Не оставляя попыток запугать девчонку, немец больно дернул ее руку, и без того сжатую железными пальцами. Светкины глаза – пленник даже не смог бы назвать их главный цвет – зеленые, желтые, карие, серые? – поди разбери, что там в них! – спокойно смотрели. Она осторожно высвободилась:
– Помолчи, ты мне мешаешь.
Он вскочил, зашагал туда-сюда по каморке, и, в конце концов, тяжело дыша, уперся лбом и кулаками в вечно сырую стену.
– Если вы думаете, что я стану работать на вас, то глубоко заблуждаетесь!
– Да что ты неуемный какой! – рассердилась девушка. – Раз попал в плен, так и молчи! Все равно мы вас победим, это я точно знаю.
Светка взялась собирать свой нехитрый медицинский инвентарь, разбросанный пленником. Бинты и вату, которым повезло остаться сухими после того, как из корытца пролилась вся вода, девушка сложила на конец койки и огляделась в поисках сумки.
Немец протягивал ей пропажу, она взяла ее, но, вскрикнув, уронила и схватилась за руку. Пленник быстро обнажил ее до локтя: там был огромный багрово-фиолетовый кровоподтек.
– Меня зовут Ференц Арним. Я – твой враг. Ты – мой. Если бы ты понимала меня, то узнала бы, что, когда ты спала вчера в этой самой комнате, то могла бы уже не проснуться. А я не знаю, почему удержался. Вот я и хотел спросить тебя, почему. Жаль, ты не скажешь…
Светка проснулась в холодном поту и в одной сорочке выбежала в ночной ноябрь, где плакала навзрыд, боясь вспомнить сон, в котором грустили синие глаза.
***
Вот она, новая битва, вот она! Арним с возрастающей надеждой полз к свободе. Он был твердо убежден, что все будет, что его не убьют: во сне он видел родной дом с цветущим палисадником, откуда с улыбкой махала мать в аккуратном, чистеньком фартуке. Он помнил её милые розовые, такие домашние руки, которые в детстве любили обнимать его взъерошенную голову, и в тот же миг на макушке запечатлевался поцелуй мягких губ…
Что бы там ни было, назад дороги нет. С бежавшим пленным разговор короткий.
Маленькое, тоненькое зашевелилось невдалеке. Друг возле друга лежало несколько убитых. Это к ним приближалось перепачканное землей светлое личико. Арним стиснул зубы и пополз дальше.
Вспышка канонады озарила сумку с красным крестом и знакомый серенький платок. Беглец сжался. Шум войны забил в его ушах, как пульс бегущего. Арним с ужасом осознал, что это, действительно, оглушительно забилось сердце. Он широкими глазами смотрел перед собой – туда, где ждала его жизнь…
Пленник стал энергичнее карабкаться по рытвинам и холмикам, то и дело пригибая голову, когда в воздухе свистело. На миг – прощальный миг – оглянулся. Сумка с красным крестом не двигалась. Арним сузил глаза, чтобы убедиться, что она лишь укрылась от пули. Вот сейчас поднимет голову и продолжит свой благородный путь… Ну же!
Фигурка лежала неподвижно.
– Ну, что же ты!
Арним в отчаянье выдохнул.
Светка открыла глаза. Вокруг было черным-черно, и часто-часто в этой темноте мелькали желтые полоски и точки.
– Ты меня слышишь? (нем.)
Девчонка привстала и тут же была возвращена в прежнее положение.
– Куда? Убьют, дуреха…
Там, где лежали раненые, теперь была большая воронка. Светка находилась как раз в ней, оглушенная, с уже перевязанной головой. Синие глаза грустно смотрели.
– Сон… – прошептала она.
– Что, испугалась? – Арним усмехнулся.
– Это сон? – сквозь сумасшедший звон в голове шептала девчонка.
Пленный уперся лбом в сложенные друг на друга кулаки.
– Значит, все, – обреченно сказал он себе. – Что же ты, Швитлана? Лана... Ланхен… Значит, домой?
В дикий мрак к её закрывающимся глазам пробивался робкий утренний луч. Откуда он взялся? Это сон? Ференц, спаси меня!.. Она теряла сознание.
Продолжение следует...
***
Если вам понравилась вторая часть моего кинорассказа, поставьте лайк, ребят! А за подписку - отдельное благословение и благодарность!!!
А тут можно прочитать начало и продолжение истории: