Кате и Наташе надо было устраивать похороны. Бабушка Зоя не собиралась умирать так рано и никаких инструкций насчет своих похорон внучкам не оставила. Катя подумала, что, наверно, надо купить гроб, крест, венки… Что там ещё покупают? А для этого нужны деньги.
Впервые в жизни она открыла бабушкин шкаф, куда та, довольная, прятала принесённые почтальонкой деньги. И откуда с трагическим вздохом доставала их, когда надо было отправить девочек за продуктами. Было гадкое чувство, будто она лезет, куда не следует. Будто ворует у бабулечки, чьё тело ещё не остыло в морге. Стыдно.
Катя просунула руку между простынями и нащупала что-то твёрдое. Вытащила… мешок из наволочки, наполовину набитый новыми хрустящими пятидесятирублёвками! Там же, в наволочке, лежала голубенькая сберкнижка. Катя пролистала и глазам не поверила.
На бабушкином счету лежало более семисот тысяч рублей! Сумасшедшие деньги!
Катя никогда не видела столько денег сразу. Откуда, господи?
И там же, глубоко-глубоко в шкафу, за стопкой простыней, лежал прозрачный пакет со стопкой пожелтевших от времени конвертов. Адреса были подписаны одним и тем же почерком. Катя узнала фамилию и инициалы — это были письма от её матери.
Она глянула на штемпели. Здесь были и старые, советские конверты с серпом и молотом, датированные концом 1980-х годов и со штампом отправителя “город Дудинка”. А на более поздних письмах 90-х годов адресом отправления значились какие-то непонятные буквы “ФКУ ИК УФСИН” — и разные цифры, разные адреса — Канск, Норильск, Пятигорск, Зеленокумск, Ставрополь, Краснодар…
Так значит, мама писала! Почему бабушка не говорила об этом? Не показывала ни одно письмо? Специально выгоняла Катю и Наташу из комнаты, когда почтальонка приходила с пенсией. Чтобы они не увидели, что та приносит ещё и письма…
Катя судорожно вытаскивала сложенные тетрадные листки из конвертов, жадно вчитываясь в ровный красивый почерк.
1986 год… “Здравствуйте, любимые мамочка и папочка. Как вы, здоровы? Как поживают Катенька и Наташенька? Наверно, большие уже? Присылайте ещё фотографии. У меня на работе всё хорошо. 1116 рублей уже платят! 20-го получка, я ещё 300 вышлю девчатам. А Толик так и пьёт и развод не даёт. С Володей всё хорошо у нас. К весне приедем, девчат заберём. Володя говорит, уже по фотографии их любит, потому что на меня похожи”.
1987 год… “Работали-работали, и всё коту под хвост. Я знаю, что сама виновата, надо было на сберкнижке хранить. А кто же знал.
Золото лежало в шкатулке. Всё в кучу сплавилось от жара. Ювелир сказал, теперь только выкинуть. И шубы длинные обе сгорели, и стенка югославская. Хоть сервиз бежевый остался целый, я Машке Петренко продала”.
Одна только хорошая новость. Я Толику пригрозила, что в суд подам, что он пьяный поджёг, и его посадят. И он согласился дать развод.
Мы с Володей уезжаем во Владивосток. Там у него друзья. Говорят, что можно будет ещё больше заработать, чем тут. За год заработаем заново всё, что сгорело. Квартиру купим и сразу заберём девочек. Вы уж простите, что вам обузу такую повесили. Денег я так же отправлять буду. Спасибо вам огромное за девчат”.
Между 1987 и 1989 годом никаких писем не было, словно этот кусок выпал из жизни.
От 1989 года Катя нашла только узенькую полосочку телеграммы:
“15 мая приедем девочками тчк Прошу собрать их тчк обратные билеты 16 мая купили”
Катя вспомнила — в этом же году в марте умер дедушка Миша. Значит, мать и её новый муж Володя уже ехали забирать их с Наташей, но что-то помешало…
Следующее по времени письмо пришло из загадочного "ИК-22 города Красноярска".
“...Так и возят меня по всей стране по этапу, никто ничего не говорит… Мама, я понимаю, что ты не хочешь девчатам сердце трепать, но всё равно передавай от меня привет. Пусть хоть напишут. Катюша, наверно, уже умеет писать хорошо”.
Город Алатырь, ФКУ ИК…
“Мама, я понимаю, что девочки не хотят общаться. Можешь не оправдываться, почему ты им про меня рассказываешь плохое, я всё знаю и понимаю. Бог тебе судья. Я же всё равно выйду. Но ты хотя бы пиши про них и фотографии присылай, я больше ничего не прошу”.
ФКУ ИК-3 УФСИН по Краснодарскому краю…
“Норма 2 аляски в день, а я по 12 шью, тут все в шоке. Как освобожусь, денег мешок дадут, я же тут ничего не трачу… Катюша большая такая стала, а коса какая длинная. И Наташенька милая, на дедушку Мишу чем-то похожа, да? Царство небесное”.
Катя перебирала письма в прострации. Мама сидела в тюрьме? Но что она сделала? Что случилось с их отцом? И главное — почему, почему бабушка ничего об этом не говорила?!
Письмо от 1998 года — всего два года назад! — пришло из Армавира.
“...в Белгородской области легче заработать, да и дома там дешевле. Решили переезжать туда. Мы с Иваном сейчас по пятьсот рублей в день зарабатываем, чуть подкопим и купим домик в деревне. Тогда и приедем с ним. Захотят девчата знаться — будут знаться. А не захотят — ну хоть повидаемся”.
На последнем письме в стопке, написанном в прошлом году, был указан адрес села в Белгородской области.
“Купили двухкомнатный дом, 60 лет ему, зато гектар огорода и построек много. В долги влезли, расплачиваться год ещё будем. Зато свой наконец-то. Намотались по стране.
Мама, скажи девчатам, что мы сейчас насобираем денег и приедем к вам. И если они захотят, попробуем снова стать семьёй”.
Мятый конверт дрожал в Катиной руке. Со смертью бабушки Зои её и так непрочный мир потерял базу, основу. Будто её и вправду выбросило в открытый космос, где вакуум и не на что опереться. И вот под летящей в свободном падении Катей снова начал нарастать твёрдый пол.
Они с Наташей не одни на свете! У них есть мама, которая столько лет мечтала быть с ними, но просто не могла. И теперь у Кати в руке конверт с маминым адресом — Белгородская область, название района, название села, улицы и номер дома.
***
Казалось, это всё снится. Только что Катина жизнь была ограничена бабушкиным домом и маршрутом школа-дом, а теперь всё это осталось за тысячу километров…
Лёжа на нижней полке плацкарта, Катя смотрела в окно — на одинаковые зелёные поля, серые сельские домики, стада пасущихся коров. Города, машины, вокзалы… Жирные пирожки на станциях, вонючий вагонный туалет, храп попутчиков, липкие взгляды дембелей, от которых хотелось укрыться простынёй с головой.
Катя то и дело проверяла сумку под подушкой — если засунутую в самый дальний кармашек стопку пятидесятирублёвок украдут, это конец. Остаться в незнакомом месте без денег — катастрофа!
Катя никогда никуда не ездила, поэтому составлять маршруты не умела. Раз Белгородская область — значит, надо добраться до Белгорода. Потом — до центрального села в мамином районе, потом до нужного села, где мамин дом… А улицу уж там местные подскажут.
По пути Катя даже побывала за границей — поезд с юга в Москву шёл через Харьков.
Выйдя на Белгородском вокзале, она поспрашивала местных, где тут автостанция.
— Автовокзал, — поправили её, и Катя почувствовала себя деревенской простушкой, выбравшейся в большой город.
Впрочем, Белгород почти ничем не отличался от их южного городка, только многоэтажки тут были выше, дороги шире, а машин больше.
На автовокзале оказалось, что автобус в нужное село поедет только завтра. Катя купила билет на восемь двадцать утра и устроилась в зале ожидания с книжкой. У неё не было опыта дальних поездок, поэтому прождать ночь прямо здесь казалось ей нормальным вариантом. Пойти ночевать куда-то в отель — это что-то на богатом. Там цены, наверно, такие, что всю бабушкину наволочку пятидесятирублёвок отвалить пришлось бы.
Катя слушала объявления диктора и волновалась за Наташку. Та осталась сторожить дом под присмотром соседки тёти Ларисы. После похорон то и дело заглядывали соседки узнать, не надо ли чего девочкам. Пироги приносили, советовали обязательно закрываться на ключ, спрашивали, какие планы, что там в школе...
До выпускных экзаменов оставался месяц, но одну неделю подготовки Катя решила пропустить и съездить по адресу из письма. Не было сил мучаться неизвестностью.
***
К полудню другого дня, спустя несколько часов тряски в маршрутке, Катя выбралась из неё на широкой сельской улице. Дома здесь стояли так редко, что между ними можно было в футбол играть. Не то что в их городе.
А ещё это село поразило тишиной — казалось, Катя оглохла. Где звуки? Только где-то далеко мычал телок, да слышалось "тыр-тыр-тыр" трактора за лесополосой.
Катя разузнала, где нужная улица, у мальчишек, которые играли в мяч у двора. На неё пялились как на диковинку — видно, нечасто тут бывали приезжие.
В селе было всего две параллельных улицы, но о-о-о-очень длинные. Катя почти час добиралась по обочине асфальтной дороги до нужного дома, замирая от волнения.
У дома №16 стоял высокий забор с редкими штакетинами. Подойдя ближе, Катя увидела во дворе белую машину “шестёрку”, а рядом женщину в цветастом сарафане, которая полоскала бельё в тазике. Женщина услышала шаги, подняла взгляд — и Катя узнала её.
Это была та незнакомка с фотографии, что стояла у них в буфете всё детство, а потом бабушка Зоя куда-то её убрала… Но эта женщина была полнее и старше. Она несколько секунд смотрела на Катю, выглядывающую из-за забора, и выронила в траву выстиранную одёжку:
— Катюша…
***
В доме почти не было мебели — только деревянный пол, большие надувные матрасы и одна табуретка, на которой стоял малюсенький телевизор. Да стол на кухне.
— Не обжились ещё. А, нам много и не надо, мы привыкли. — Мама махала рукой. Она не отрывала взгляда от Кати, и по маминому лицу то и дело скатывались слезинки.
Дядя Ваня, мамин муж, явно чувствовал неловкость. От него исходило ощущение уюта — хороший усатый дядька с добродушным лицом. Сидели во дворе, под ветками. Вынесли надувные матрасы и накрыли “стол” на полотенце на земле. Жареная курица, весенние салатики из своей зелени с огорода, огромный чайник зелёного чая.
Сидеть “по-монгольски” было так прикольно…
Катя до сих пор не поняла, что всё это реально — живая мама, её дом, они вместе. Будто она смотрела какое-то кино.
— Мы так с вашим отцом ждали вас! — рассказывала мама. — А как бабушка увезла вас, он запил. Я чуяла, что так и будет — наследственность всё-таки. Но надеялась, вдруг пронесёт, не будет он, как его семья, пьяницы. Не пронесло… А у меня так хорошо пошло по работе. Денег — куры не клевали. Себе на квартиру накопила, решила и вам с Наташей накопить. Год — и квартира. И отпуска не брала, чтоб скорей закончить с этим да к вам вернуться. А Толик, отец ваш, в сторожке своей с местной чукчей забавлялся, не скрываясь.
Мама протирала слезинки краем полотенца, подливала чаю Кате. Дядя Ваня молчал и курил, явно волнуясь, гладил её по плечу:
— Анюта… Ну всё…
“Беспокоится, что жена плачет”, — поняла Катя, и её охватило тёплое чувство к этому дядьке. Похоже, он очень любил маму.
А та делилась с Катей, восполняла пробелы в их разломанной жизни.
Рассказывала, как нашла там, на севере, другого мужчину, Володю. Сошлась с ним. Он согласился принять её дочерей. Да только муж Толик развода не давал. А потом заснул пьяный с сигаретой, и сжёг всю съёмную квартиру. Сжёг с большей частью накопленных денег (часть лежала на книжке), с дорогой импортной мебелью, с ювелиркой. Хорошо хоть сами живы остались. Мать выскочила ночью на мороз в одной сорочке да алкаша своего вытянула.
И остались они ни с чем. Что работали четыре года, что не работали. После этого мать пригрозила отцу судом за поджог, и тот всё-таки дал ей развод. Больше они не встречались. А дядя Володя позвал её к себе на родину, во Владивосток. Где денег ещё больше. И она уехала, потому что возвращаться назад к родителям с пустыми руками не хотела. Раз уж решила покорять север, то назад только с деньгами.
Друзья Володи из Владивостока оказались преступной бандой, очень влиятельной. И про деньги он не соврал. Купал в них свою женщину. Квартиру трёхкомнатную ей снимал, обставил по высшему разряду. Украшения, наряды, какие хочешь. Мешками деньги ей носил, на кровать высыпал.
— Я деньги увидела, и остановиться не могла. — Мама виновато хлюпала носом. — Всё думала, ну ещё немного девчатам своим подсоберу, да поеду за ними. Уедем с вами и Володькой куда-нибудь в центральную Россию да будем жить. Денег до конца дней хватит. У меня работа была — в порту зайти на корабль, что с Японии приходил, выбрать любую иномарку, сесть в неё и согнать с корабля. С каждого корабля такая плата хозяину порта. Представляете, какие там деньги?
Катя не представляла. Она ощущала что-то вроде гордости тем, какая крутая рэкетирша была её мама. И в то же время ей было обидно, потому что детство у неё было всего одно, и прошло оно вдали от матери именно из-за этих денег.
Мать рассказала, что каждый месяц большими суммами высылала бабушке Зое материальную помощь, чтобы у Кати с Наташей было всё необходимое. Писала ей в письмах всю правду. Что работают в порту, что собирают с коммерсантов дань, занимаются организованной преступностью. Но всё это ради детей и их хорошего будущего. Что вот-вот приедут и их заберут.
А когда умер дедушка Миша, бабушка Зоя стала в письмах умолять оставить ей девочек. Не забирать их. Как она одна? Сердце не выдержит разлуки с внучечками. Но мать была непреклонна.
— На пенсию она не хотела жить, — сказала мама. — Всю жизнь не работала ни дня, дедушка её содержал. Пенсию минималку получала. А я столько денег ей для вас слала — на десять детей хватило бы. Осталась бы она без вас да без дедовых денег — вот и нищета, и одиночество.
В конце концов, мама с Володей решили завязать с преступностью. Собрали все вещи и деньги и выслали телеграмму, что едут забирать детей у бабушки. Но не доехали. В дороге менты схватили обоих.
Больше мама Володю не видела и не знала, что с ним случилось, и где он сейчас. А следователь сказал ей, что взяли их по доносу. Что бабушка Зоя отнесла в милицию письма своей дочери, где та простодушно рассказывала о своих незаконных заработках в порту.
Маме дали восемь лет.
Бабушке Зое разрешили оформить опеку и алименты на детей.
— Она мне в письмах писала, что не верила, что мы детей заберём, — плакала мама. — Мол, думала, мы их бросим. Вот и пошла к следователю, чтоб нашли и заставили алименты платить хотя бы. Мало ей было того, что я высылала. Хотела больше. Куда больше-то? У нас у мужиков зарплаты такие в городе были, сколько я отправляла. Говорила, что знать не знала, что посадят, дурочкой прикидывалась.
Маме не дали даже дело прочитать — в чём её обвиняют. Показали только решение суда с готовым приговором. И мотали по этапу по всей стране несколько лет. То в одну колонию, то в другую.
Бабушка писала сначала, что не стала девочкам душу травить, не сказала, что мать в тюрьме. Чтоб не беспокоились. Писала, что объявила им, будто мать так и работает на севере и не может пока приехать. А когда Кате исполнилось двенадцать, бабушка написала в тюрьму, что рассказала девочкам про рэкет и жадность к деньгам, и девочки будто бы сами не захотели с матерью общаться. Мало того, что бросила их, так ещё и преступница.
— Ничего она нам не говорила… — потрясённо шептала Катя.
Бабушка Зоя с её строгостью, постоянными требованиями работать по дому, с запретами есть её продукты, с постоянными отказами во всех просьбах купить что-то нужное — тетрадку, новые колготки, модную заколочку для волос, ещё какую-то дешёвую мелочь… и с её сотнями тысяч на сберкнижке — казалась теперь чужим человеком.
Как можно было предать родную дочь? Ради чего? Чтобы было кому обрабатывать огород и составлять бабушке компанию? Чтобы складывать алименты в наволочку и кормить их с Наташей макаронами с сахаром?
— Она всегда прижимистая была, — рассказывала мама. — Папка зарабатывал хорошо. А она папкину зарплату до копейки заберёт и спрячет. А я в сапогах хожу, пока пальцы по земле не зашкребут. Пока папка не ей, а мне в руки денег не стал давать, чтоб я хоть себе покупала что-то… Там такие скандалы были! Бывают же люди, всё им мало. Видно, и мне эта страсть до денег передалась. И аж до тюрьмы довела меня…
Мама рассказала, что в колонии в швейном цеху работала как проклятая, чтобы собрать как можно больше денег. По несколько норм выполняла. Хотела приехать к своим детям не с пустыми руками. Но когда освободилась, ей на руки дали всего пять тысяч рублей. Их даже на билет на поезд до родительского дома не хватило бы. Всё, что она заработала, было переведено детям в счёт алиментов.
И как ехать? Она думала, дети её презирают.
Сразу после освобождения мама повстречалась с дядей Ваней. Сказала, что это была любовь с первого взгляда. Он в разводе, всё нажитое жене с ребёнком оставил, гол как сокол, одна старенькая “шестёрка”. Она тоже без копейки за душой.
Жили первое время в Армавире. Мама хотела устроиться на работу, но с судимостью никуда не брали. Даже в дом престарелых утки выносить за стариками. Все шарахались от бывшей зэчки, да ещё с такой статьёй. И решили мама с дядей Ваней не пытаться устроиться в найме.
Уехали сюда, в Белгородскую область, и стали поросятами торговать. На ферме возьмёшь — отвезёшь в соседнюю область и на рынке с наценкой в триста процентов продашь. Вся жизнь на колёсах. Вот наконец-то накопили на собственный домик. Удобств нет, туалет и вода во дворе, но хоть своё. Теперь дело за мебелью. Собирались дом обставить да съездить наконец на юг. Хоть не с пустыми руками к детям на глаза заявиться.
Мать рыдала, дядя Ваня обнимал её за плечи, гладил по пушистым волосам, торчащим в стороны, совсем как у Наташки. А Катя сидела на надувном матрасе, слушала пронзительный покой села и чувствовала себя дома. Два раза мать пыталась начать всё с нуля ради них с Наташей. Наконец-то третья попытка снова свела их вместе.
Кате нужно было время, чтобы принять всё, что она узнала о любимой бабушке Зое. Но времени у неё было достаточно. Теперь бы экзамены в школе сдать хорошо. А дальше… Ей теперь доступно бесчисленное количество занятий в жизни. Помимо продажи ворованных семечек.
Конец.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать много увлекательных историй.
⤵️ Нажмите стрелочку рядом с лайками, чтобы поделиться публикацией в ОК, ВК, WhatsApp или Телеграм
