Основой этого материала, стали труды историка Анатолия Михайловича Фокина (1892-1979), выдающегося исследователя прошлого Смоленского края, по архивам семи церквей нынешнего Дорогобужского уезда. Полностью она была опубликована в научно-популярном журнале «Край Смоленский» в 2019 году. Мы же предлагаем ознакомиться с некоторыми ее фрагментами.
Делом жизни Анатолия Михайловича стало изучение бытовой истории, генеалогии дворянства, в основном Смоленской губернии. Еще в гимназические годы он начал записывать устные рассказы современников о прошлом времени, которые постепенно вылились в фундаментальное собрание «Заметки и материалы к изучению быта старого времени (и по семейной хронике)» в объеме 126 рукописных тетрадей, насчитывающих более 4160 рукописных страниц. Эта титаническая работа велась с 1909 по 1922 год.
Бумаги церковных архивов завоевали права научного гражданства как справочный биографический материал. Роль их как источника для местной истории еще впереди. Настоящее исследование является попыткой связать мелкие впечатления от церковных бумаг в социально-бытовую картину.
"Исповедные книги"
Исповедные книги обнимают весь состав православного оседлого населения, так как неправославные были в смоленской деревне первой половины XIX века захожими единицами, можно сказать с уверенностью, что в них представлено все коренное население и как статистический материал исповедные книги не ниже архивов переписей.
Писанные безыскусственной рукой местного человека, для которого живущая в барском доме мещанка, мельник перекрест из евреев, солдатка с незаконной дочерью, крестьянин, при котором живут шесть неотделенных женатых сыновей, – не пустозвучащие имена, а живые лица. Исповедные книги – интереснейший адрес-календарь маленькой приходской округи. Небрежности записи, оттенки понятий разговорной речи обязывают к великой осторожности при извлечении справок, зато сами полны историческим значением.
Исповедные книги дают нам подробные сведения о составе мелкопоместного сельца. Следя за ним из года в год, вникая в совершающиеся там перемены, можно уяснить себе ход его жизни. Для примера возьмем сельцо Орехово. В 1817 году мы находим там пять усадеб. Первая – вдовы дворянки Анны Алексеевны Неверовичевой (встречается правописание по местному произношению «Енаровичева»). Владелице 60 лет, она живет одна и имеет три крестьянских семьи. Во второй усадьбе: отставной штабс-капитан Григорий Иванович Блинов, 52 лет, жена его Варвара Терентьевна – 52, дети – Евдокия – 21, Ольга – 16, Михаил – 13 лет. Им принадлежит одна крестьянская семья. Хозяйка третьей усадьбы «дворянская», а в некоторых записях «прапорщичья» дочь Анна Гавриловна Блинова, 16 лет (против ее имени пометка «нет здесь»). Ей принадлежит одна крестьянская семья, из которой женщина находится в бегах. В четвертой усадьбе: отставной регистратор Аввакум Андреевич Третьяков, 53 лет, жена его Елена Ивановна – 35 и сын Григорий – 12 лет (против сына пометка «в службе»). Им принадлежит одна семья. В пятой усадьбе: отставной прапорщик Михайло Степанович Стародубцев, 46, и жена его Прасковья Яковлевна, 48 лет. Им принадлежит две семьи. В два следующих десятилетия в маленьком Ореховском мирке происходят следующие перемены: Анна Алексеевна Неверовичева умирает, и крестьяне ее исчезают бесследно (исповедные книги не донесли до нас имени ее наследника, говоря после ее смерти просто «покойной Анны Алексеевны Енаровичевий дому ея люди»), по-видимому, наследник перевел крепостных в другое место, а землю продал. Стародубцев продает свою долю ковалевскому помещику Александру Епафродитовичу Станкевичу. Остаются лишь однодворные владельцы – Блиновы и Третьяков. После смерти отца первое семейство Блиновых разделилось: Михаил Григорьевич Блинов, к тому времени отставной подпоручик, женатый на некоей Прасковье Трифоновне, селится в родительском доме, сестры его Евдокия Григорьевна и Ольга Григорьевна выстраивают по соседству избы. У Евдокии Григорьевны бездетная чета пожилых крестьян, у Ольги Григорьевны – крестьянская семья такого состава: муж и жена, первому – 62, второй – 57 лет, дочь их девка, 24 лет. Личная жизнь сестер Блиновых складывается по-разному: Евдокия Григорьевна выходит замуж за отставного унтер-офицера Василия Трофимова Переслегина, родом из Больших Деревенщиков, Ольга Григорьевна в девицах производит на свет сына Федора, который возрастает при матери. Переслегины и Ольга Григорьевна Блинова через несколько лет лишаются своих крепостных: старики умирают, а девка могла сбежать, не снеся тяжелой и голодной жизни. Крепостные у мелкопоместных бегали часто, зная, что невлиятельный владелец не сумеет побудить полицию начать деятельные розыски. Оба семейства продолжают свое существование в Орехове, не имея ни одной души.
Глагазинские владельцы несколько крупней ореховских. Жители сельца Малых Деревенщиков поражают своей разнокалиберностью: подполковнице Фроловской принадлежит 10 душ мужеска и 12 женска пола, прапорщику Ивану Владимировичу Булгакову – 6 душ мужеска и 6 женска, коллежскому регистратору Исаю Прохоровичу Кожину – 8 душ мужеска и 6 женска, подпрапорщику Ивану Демидову Переслегину – 1 душа женска пола. Недоросли из дворян Тереховские крепостными не владеют. Такое неравенство легко объяснимо из неравенства капитала, который привозил со службы ветеран из однодворцев, обращая его на покупку крестьян и оборудование хутора.
Любопытны сомнения исповедных книг, к какому разряду отнести крепостных мелкопоместных – к дворовым или к крестьянам. Богородская исповедная книга, очевидно потому, что они жили под одной кровлей с господами, считает их дворовыми – «дому ея люди». Пустынно-Пятницкая книга берет определяющим признаком занятие земледелием и говорит – «крестьяне ея». Наконец, Благовещенская книга стремится проводить различие обязанностей в мелкопоместной усадьбе: кого-нибудь из членов крепостной семьи помещает под заглавие «дому ея люди», называя остальных «крестьянами».
Мелкопоместные владельцы представляли в крепостной деревне совершенно нежизнеспособную разновидность. Мы видим, что часть их продает свои дворы помещику-соседу и уходит из деревни, остающиеся, дробя и без того ничтожные доли, утрачивают крепостных, превращаясь в мелких земельных собственников, обрабатывающих землю своими руками, сближаясь до бытовой незаметности со свободным податным сословием.
В исповедной книге села Пустынной Пятницы мы читаем: «деревни Большие Деревенщики разного чина и состояния люди», «деревни Вырьей грунтовые казаки». Названия «окладчик», «однодворец» и «грунтовый казак» употребляются в церковном делопроизводстве без системы и строгого различия. Деревенщинские однодворцы часто дослуживаются до офицерских чинов и, возвратившись на родину, иногда продолжают жить в деревне. До настоящего времени в Больших Деревенщиках остались широкие усадебные места, занятые конопляниками или вишневыми садами – это бывшие дворища ветеранов, перешедшие по наследству их крестьянским родичам.
Деревни Болдинской экономической волости, ставшие после Киселевской реформы деревнями Подмонастырского сельского общества государственных имуществ, по типу записей в исповедных книгах не имеют различий с крепостными деревнями. Исповедная книга села Богородского, верная правилу записывать дворами, дает в 1835 году по деревне Бузановой такую запись: «Яков Нестеров, 54 лет, солдатка Ксения Васильева, 44 (сбоку «наложница»), дети их Акила, 18, Симеон, 15, Евфимий, 12, Ефросинья, 6 лет (сбоку «блудно ими прижитые»)». Незаконные дети казенного крестьянина и солдатки, не возбуждая ничьих притязаний, вступали на равных правах с другими бузановцами во владение мирской землей и наследовали отцовский двор.
Отмечая случаи неисполнения христианского долга, исповедные книги иногда объясняют причины приписками на полях. Мы читаем: «в бегах», «отдан в рекруты», «отдан в военную службу», «по пачпорту», «в Москве». Выводить общих цифр на основании этих заметок нельзя: в Перстенковском и Карачаровском приходах они совсем отсутствуют, в Кокушкинском и Богородском довольно часты, являясь по остальным в некоторые годы и совершенно случайно. Тем не менее, за подобными заметками нельзя отрицать значения иллюстрации, дополняющей очерк деревенской жизни. По Кокушкиной вотчине Чебышева, предприимчивого и сурового помещика, одинаково мелькают в глазах заметки «в бегах» и «в Москве».
Почти в каждой церкви мы находим ведомости «небывших по нерадению». Относясь преимущественно к последним десятилетиям крепостного права, они бедны и, надо полагать, случайны по содержанию. Два или три десятка крестьянских имен, должно быть, из разряда мужицких «волтерьянцев», озлобленных и несколько психопатических людей или просто скаредов, пренебрегших благочестивой традицией. В Карачаровском приходе у придирчивого и беспокойного священника Пляшкевича, сознававшего свою силу в безалаберной и разоренной усадьбе, список «небывших по нерадению» очень велик, в нем неизменно фигурирует мельник в Лашенках, мещанин Василевский и один раз даже невлиятельный помещик с женой.
Анатолий Фокин
Источник: научно-популярный журнал "Край Смоленский" № 10, 2019г.
