Вячеслав Крылов
105 лет назад в Тверской области упал метеорит.
Из всех грибов мой дед больше всего уважал рыжиков. Вот он, вернувшись рано утром с полным коробом лесных красавцев, важно восседает на табурете, в подшитых валенках, обутых на босу ногу, перед растопленной русской печкой, и не спеша пыхтит «козьей ножкой». Дед внимательно следит за тем, чтобы бабушка, перебирая грибы, не выбросила чего-нибудь лишнего из берестяного короба.
Рыжики, словно отчеканенные из красной меди екатерининские пятаки, были в том году на редкость крепкими. Очищенные от прилипших к их упругим шляпкам еловых иголок, они сразу посыпались солью и аккуратно, слой за слоем, укладывались в глиняный горшок. Потом бабушка задвинет горшок в печь, и рыжики будут томиться там рядом с караваем ржаного хлеба. До сих пор я помню вкус горбушки духмяного ржаного хлеба и пареных рыжиков со сметаной.
У деда была большая, даже по дореволюционным меркам, семья — десять ртов. Одними грибами такую ораву не прокормишь, и поэтому он промышлял еще охотой и рыбалкой. Вот и нынче, управившись по хозяйству, он уселся за кухонный стол и неторопливо стал раскладывать на нем охотничьи припасы. В окрестностях объявился медведь, который повадился мять овес. И соседи подбивали деда подстрелить мишку за потраву: у него было единственное на всю округу ружье – двустволка центрального боя. Однако, он не спешил: стояла середина августа – топтыгин не успел еще, как следует, набрать жиру. Но тут дошел слух, что в соседней деревне пропала корова. Скорее всего – «дело рук» косолапого…
Делать нечего, и дед решил вечером покараулить медведя на засидке. Он достал из металлического ящика, закрывавшегося от детворы на миниатюрный навесной замок, латунные гильзы12-го калибра и небольшую шкатулку, сделанную из польского серебра (мельхиора), в которой хранились пистоны. Вставил пистоны в позеленевшие от порохового нагара и пахнущие селитрой латунные гильзы, насыпал в них черного дымного пороха. Порох отмерял по старинке – пригорошнями, насыпая на глазок в заскорузлую от работы большую ладонь. Туго запрессовав заряды просаленными войлочными пыжами, вырубленными из голенищ отслуживших свой век валенок, сверху на пыжи положил тяжелые самокатанные свинцовые пули. В довершение зажег огарок свечи и запечатал патроны расплавленным воском. Теперь все было готово для предстоящей охоты.
Еще до начала сумерек старый охотник налегке вышел из дома. До овсяного поля было не больше часа ходу. До опушки леса он шел напрямик через покосы. Ноги, обутые в легкие чуни, бесшумно скользили по зеленой отаве. Высоко в небе парили ястребы-канюки, изредка издавая крики, напоминающие мяуканье голодных котят. Уверенно отыскав темный прогалок скрытой под густым пологом леса дороги, по которой местные мужики обычно ездили заготавливать на зиму дрова, он углубился в чащу.
Сумерки начали сгущаться, когда он дошел до намеченного места. Засидка была расположена на закрайке поля, неподалеку от обнаруженного им накануне по примятой траве выхода медведя из опушки на овсяное поле. Угнездившись между корней стоящей на краю поля березы, он приготовился ждать. Судя по времени, ждать оставалось совсем недолго. Правда, если медведь вообще надумает выйти сегодня на овес.
Сумерки сгустились. Над отливающим бледно-голубым светом полем поднималась багровая луна; прокурлыкали, пролетая низко над полем, журавли; где-то на противоположном краю поля раздалось яростное «чуфыканье» косача; время от времени, со свистом рассекая крыльями воздух, над головой притаившегося охотника стали проноситься и садиться на вечернюю кормежку стайки кряковых уток…
Стало уже совсем темно, всё понемногу стихло, только докучливо звенели назойливые комары. На поле опустился легкий туман, похолодало, и дед подумал, что пора бы уже возвращаться домой, как вдруг за спиной у него послышались странные утробные звуки, напоминающие мычание коровы. Но вскоре все опять затихло.
Дед насторожился и решил подождать.
Луна уже поднялась над горизонтом; теперь она заметно уменьшилась в размерах и светила не багровым, а блеклым голубоватым светом. На небе одна за другой затеплились первые звездочки; туман то приподнимался над землей, то опять опускался, сгущаясь…
«Эх, опять не будет огурцов в этом году, — попенял про себя дед, — рано нынче стали выпадать августовские росы».
Вдруг он услышал, будто за спиной у него раздались чьи-то неторопливые шаги. Вскоре шаги стали слышны совсем отчетливо: кто-то, не таясь и не спеша, продвигался по высокой траве со стороны леса.
«Если это медведь, то почему он не пошел своей проторенной тропой? Или, может быть, это припозднившийся грибник выбирается из леса?» — подумал дед.
По мере приближения звуки шагов то затихали, то слышались вновь. На охоте очень важно углядеть добычу первым, но охотник сидел спиной к лесу и боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя. Да и кого бы он смог различить в уже непроглядной лесной чаще?
А шаги всё ближе и ближе. Теперь уже можно было не сомневаться, что кто-то уверенно идет в направлении засидки. Но, не доходя нескольких шагов до дерева, под которым сидел охотник, медведь (а теперь уже не было никакого сомнения, что это был он) внезапно остановился и замер. Видимо, что-то насторожило его: то ли вновь нарушившее тишину ночи тягостное мычание, то ли подозрительное дерево на краю поля.
Дед сидел неподвижно, вжавшись спиной в корявый ствол березы, всеми силами стараясь унять обычное в таких случаях волнение. Он явно ощущал у себя за спиной смрадное дыхание медведя и боялся, что запах вспотевших от волнения ладоней, сжимающих ружье, выдаст его зверю.
Так продолжалось довольно долго; у охотника стало уже ломить поясницу, а ноги онемели от неподвижного сидения в неудобной позе. Наконец, медведь тронулся с места. Слегка изменив направление своего движения, он вышел на освещенное луной поле и стал неторопливо обходить засидку. Расстояние до него было вполне достаточное для убойного выстрела. Дед поднял ружье, прицелился, стараясь поймать отблеск мушки в рассеянном свете луны, и нажал на спусковой крючок...
Медведь рявкнул; густое облако дыма на некоторое время заслонило зверя, но опытный охотник отчетливо услышал шлепок, когда тяжелая пуля вошла в его тушу. Однако, вместо того, чтобы упасть и начать кататься по полю, как это обычно делает смертельно раненный медведь, этот вдруг опустился на зад и развернулся в сторону охотника.
После того, как дым рассеялся, на фоне белой коры березы охотник был весь как на ладони. Медведь, слегка оправившись от контузии, стал медленно подниматься на дыбы, явно готовясь «идти на драку». Старый охотник не торопился, зная по опыту, что стрелять теперь ему придется уже точно в голову медведя, и класть зверя надо будет наповал, поскольку быстро вскочить и укрыться от него за стволом березы уже не будет никакой возможности.
Не известно, чем бы все это закончилось, если бы… Небо вдруг прорезала яркая полоса света. Она озарила всё вокруг: что-то тяжелое с низким гулом пролетело по небу и ухнуло на землю. Земля вздрогнула, светящаяся полоса, прочерченная по небу, еще некоторое время продолжала таять в воздухе, потом стала разрываться, образуя на темном небосводе таинственные знаки. В полуверсте от засидки вспыхнул и загорелся овес.
Ошалевший от испуга медведь рявкнул и кинулся, ломая кусты, к лесу. Дед, хотя и был не слишком набожным человеком, испуганно перекрестился и стать шептать про себя молитву...
Немного придя в себя, он, в первую очередь, поспешил к занявшемуся огнем овсу. Лето в том году было сырое, ветра не было, и огонь распространялся по еще не вызревшему овсу довольно вяло. Затоптав огонь и уняв волнение, дед огляделся вокруг и без труда обнаружил посреди обуглившейся от огня земли неглубокую яму, внутри которой лежал, расколовшись надвое, большой камень. Края по месту разлома блестели свежим сколом, отражая лунный свет.
Успокоившись, он решил дождаться рассвета, чтобы отыскать то место в лесу, откуда доносились странные звуки, похожие на предсмертное мычание коровы. Как только рассвело, он пошел в глубь леса и через сотню шагов вышел на небольшой бочажок. И действительно, посреди него он увидел погрузившуюся в жидкую грязь по самые ноздри корову. Судя по всему, это и была та самая буренка, которую потеряли накануне в соседней деревне.
Бедное животное было еще живо, но уже совсем обессилело в тщетной попытке выбраться из засосавшей ее трясины. Теперь корова уже не мычала, а только изредка поднимала голову вверх, делала короткий вдох и опять опускала ноздри в жижу, не в силах держать голову на весу. Выдыхаемый из ноздрей воздух выдувал на поверхности жижи тут же лопавшиеся пузыри.
Поняв, что в одиночку ему корову из трясины не вытащить, дед вырубил топором ольховую жердину и с трудом подсунул ее под морду животного. Теперь, по крайней мере, та могла свободно дышать, опираясь нижней челюстью на жердь.
Утром буренку вытащили всем миром вызванные дедом на подмогу мужики. Но про ночное знамение и про лежащий посреди овсяного поля, упавший с неба и спасший его от когтей разъяренного медведя, камень дед никому не проронил ни слова.
На следующий день, взнуздав лошадь, он поехал верхом к памятному месту. Доехав до камня, который был все еще теплым на ощупь, он соорудил из жердей волокушу и, взвалив на нее одну из отколовшихся от камня половин, притащил ее домой.
Камень долгое время лежал на дворе деда без дела, лишь порой использовался в хозяйстве как наковальня, когда нужно было разогнуть гвоздь или расплющить какую-нибудь железку; еще на нем хорошо было точить топоры, поскольку камень оказался на редкость твердым…
Через некоторое время после этого памятного события началась война, потом революция. Как вспоминал мой отец: «Мне исполнился только годик, когда началась первая мировая война». А кончилось все тем, что дом и все хозяйство деда сгорели дотла во время пожара. Уцелели только ружье и металлический ящик с охотничьими припасами. Их дед, как наиболее ценные вещи, едва успел вытащить из огня.
Камень он не бросил. Вместе со своим уцелевшим от пожара немудреным скарбом погрузил его на телегу и под сочувственные взгляды соседей поехал обживать новое место. Соседи восприняли это как чудачество – никто же не знал, что это был небесный камень. На новом месте, чтобы не вызывать досужих разговоров, дед взял зубило и попытался вырубить на камне восьмиконечный крест. Но камень плохо поддавался инструменту и, несмотря на все его усилия, на его поверхности с трудом удалось сделать лишь небольшие зарубки, наметившие контур православного креста. Больше никаких знаков на нем он не оставил.
Когда дед умер, за неимением лучшего, его семеро сыновей водрузили этот камень с уже готовым крестом на его могилу. Но тут пошли новые войны, и могила моего деда вместе с небесным камнем затерялась.
Фотографии из архива автора
