Снежа в свои полгода была похожа на милый светленький мячик с ручками и ножками - кругленькая, пухлая, с кучерявым золотистым пушком на ровной аккуратной головке, с ясными глазками, в которых всегда играла улыбка. Ребенок имел удивительный характер - она почти не плакала, недовольство выражала сердитым кряхтением, да еще смешно морщила носик и сжимала кулачки. Марина обожала девочку, все свободное время проводила с ней, и Лиза иногда даже ревновала подругу к дочке, хотя и стыдилась этой ревности. Вот и сегодня, вроде сначала вздохнула облегченно, когда Марьяна попросила разрешения погулять со Снежей - как раз хватит времени тесто замесить, да на окрошку все порезать. Стояла совершенно дикая, нетипичная для этих мест жара, даже вода в вечно холодной реке согрелась, женщины скита с наслаждением полоскали белье с мостков, иногда решаясь окунуться прямо в своих длинных рубахах, испуганно озираясь, не увидела ли Марфа. Старуха, конечно, все видела, но, поджав губы, делала вид, что не замечает, в последнее время дисциплина в скиту стала помягче, видимо Сима старалась смягчить бабку.
- Мам! Ну что ты опять у печи корячишься? Мужики на пасеке, а нам-то много надо ли? Хлеба перехватим с киселем, да и сыты. Пошли к речке, там так хорошо.
Алиса влетела на кухню, принеся с собой жаркий, почти степной воздух, от нее пахло свежестью и какой-то травой, то ли мятой, то ли ромашкой, то ли плакун-травой. В это лето дочь похудела, похорошела, снова заблистала изумрудами своих нездешних глаз, и даже рыжина ее стала ярче, заиграла пламенем. Лиза с удовольствием оглядела дочь - счастливая какая, прямо светится, с подозрением кинула взгляд на ее талию, но талия была стройна, как у осы, нежная, как у семнадцатилетней девушки. Алиса поймала взгляд матери, покачала головой
- Нет, мам… Не получается у нас, почему-то… Наверное, не судьба. А, может, крест это мой - Ефима должна в люди вывести, и пока он не со мной, другого ребенка Бог не дает. А? Как ты думаешь?
Лиза с жалостью посмотрела на дочь - вчера она видела Ефима. Он шел по тропинке к коровникам, нес вилы - и этот мальчик - не по годам высокий, худой до прозрачности, с отрешенным нездешним лицом казался не человеком - ангелом, вот только непонятно каким - то ли белым, то ли черным. Лиза хотела догнать внука, но прохладная легкая ручка легла ей на локоть, чуть прижала
- Не надо, мама. Пусть себе идет. Там его мужики ждут - сено ворошить будут, он эту работу любит, прямо оживает от нее. Не трогай.
Сима стояла рядом, смотрела на мальчишку, и в ее глазах отражалось небо. Нельзя было ничего понять из ее взгляда, Лиза только уловила что-то похожее на жалость. Стало понятно - Ефиму лучше не становится, он просто успокоился, сошел в какой-то свой, непонятный никому мир, и в нем живет, никого туда не пуская. Она вчера ничего не сказала Серафиме, просто кивнула головой и пошла к дому, но тяжелый осадок остался, лег ей на сердце, больно и душно его сжав.
- Не знаю, Лиса. Крест, он у каждого свой, у каждого есть, у тебя видишь, какой. Я тоже его несла, гнулась под ним, чуть не сломалась, как хворостина сухая. Плохо несла… Меня наказать за это надо было, а наказали не меня. Поэтому ты не гневи небо, не называй дите крестом, старайся его любить, любовь спасает. А больше я не знаю, что тебе посоветовать… Не знаю…
- Сюда его надо взять, вот что! Парень мыкается с дурной старухой, а мать и в ус не дует. А еще про крест что-то поет!
Лиза вздрогнула от этого хрипло-скрипучего голоса, обернулась всем телом - там, на кресле, которое поставили ей около топчана, сидела София. Она тыкала в из сторону кривым пальцем, смотрела сердито, и ее отросшие волосы торчали в стороны, как иголки у ежа. Алиса раздраженно поежилась, хмыкнула
- Много бы ты понимала! Сидишь там, как мышь у норы, собственную дочь месяцами не видишь, а туда же. Учишь!
София тяжело встала, подошла к столу, оперлась двумя руками о столешницу, прошипела
- Сама ты мышь. Я дочь родила, когда одной ногой в могиле стояла. А потом ее выкормила, сама не знаю как, не вставала почти. Ее мне свыше сохранили, у меня все тело было, как в мясорубке перемолото, а живот не тронут. Так мы с ней всю жизнь бок о бок прожили, сиамскими близнецами срослись. Это она сейчас от меня отстранилась, задумала что-то, а раньше на шаг не отходила. Мы с ней одним целым были, и в горе и в радости. А ты, чуть трудно стало, парня безумной старухе отдала. Чучело.
Лиза стояла, раззинув рот, смотрела, как кровь медленно покидает лицо дочери, хотела что-то сказать, но не нашла слов. А Алиса, молча постояв с минуту, резко развернулась и вылетела в сени.
- Зачем ты, Софа? Девочка мучается, а ты дрова подкидываешь в этот огонь. Зачем?
София устало опустилась на табурет, прикрыла глаза. Видно было, как резко она обессилела, как будто от этого выпада из нее улетучились силы, порвался тоненький канатик, помогающий ей держаться.
- Зачем? А затем, что кровиночек своих надо всегда у груди держать, не отпускать, пока они крылья не расправили. По своему их учить, свое прививать. А вы? Одна сына к старухе отрядила, вторая дочь. Да и Назар твой все далеко от тебя летает, гнездо покинул. Так ты смотри за маленькой, а то и ту уведут. Глупая…
-Ты не права. Здесь все иначе, Софа, мы не вольны в своих жизнях, Марфа их хозяйка.
-Ерунда. Никто не может быть хозяином твоей жизни. Она уродует мозги, но жизнь твоя с тобой. Я вот живу, как в тумане, брезжит что-то в голове, а вспомнить не могу. Что давно было - помню. Но не все, так, кусками, Но я вспомню, обязательно.
София откинулась, прижалась затылком к стене, прикрыла глаза. А Лиза, наспех прикрыв тесто полотенцем, выскочила из дома, на ходу натягивая тапки - искать Снежу.
…
У реки уже почти никого не было, только под березой, свесившей свои ветки почти до песка, маячила одинокая фигурка Марьяны. Она сидела на пенечке, мечтательно смотрела вдаль, а на ее коленях, сладко посапывая спала Снежа. Она уткнулась носиком в пышную грудь подруги, и по лицу женщины бродила нежная, умиротворенная улыбка.