ОСТОРОЖНО: ЖЕСТЬ!
В этот майский день в школе Наташу постигло неожиданное счастье: сразу после второго урока, когда они всеми вернулись из столовой, Валентина Владимировна вдруг объявила классу:
— Ребята, сейчас все одеваемся и строимся парами у выхода. Мы едем на экскурсию в Графский заповедник*.
Кто-то не понял, кто-то порадовался поводу побездельничать вместо уроков, и лишь немногие, в том числе и Наташа очень обрадовались: ну ничего ж себе, это прямо мечта! Графский заповедник! Так хотелось туда попасть, столько слышала об этом месте, понимала, что родители туда никогда не отвезут, и вдруг!.. Как же здорово!!!
Надо сказать, радоваться было чему: заповедник этот был одной из достопримечательностей всего Воронежского края, знали его все, а славился он бобровой фермой, неординарной музейной экспозицией, нетронутой природой, — всем тем, что Наташа просто мечтала посетить, увидеть, запомнить. И это всё, при чём совершенно бесплатно, ей теперь и предстояло этим весенним днём!
Среди прочего радовало то, что в заповеднике вместе с Наташей будет подруга Надя, — вот уж кто тоже, не скрывая, обожал природу, а это означало, что ещё долго-долго, каждый день, они будут вместе вспоминать поездку, обсуждать её, проживать заново. Да уж, ничего нет прекраснее, чем вместе с единомышленником попасть в желанные места!
Однако всё пошло немножко не так. Когда они садились в предоставленный школе автобус, вдруг оказалось, что Валентина Владимировна с ними не едет, а вместо этого их и параллельный третий "А" класс сопровождать будет училка "ашников" Зинаида Георгиевна, противная грузная старуха с дребезжащим голосом, злыми маленькими глазками, постоянно на всех орущая и не стесняющаяся в выражениях. Что ж, Наташу это не так уж пугало: она девочка послушная, кричать на неё как правило не за что, и потому следует просто держаться от старухи подальше и быть паинькой. Конечно, напрягали и "ашники" сами по себе, какие-то они мямли были все до одного, но, слава Богу, в автобусе все рассаживались как хотели, и, конечно, Наташа уселась рядом с Надькой, самоотверженно уступив той место у окна.
Только вот лучшая подружка сегодня не радовала нисколько: сначала сражалась с насморком, который преследовал её каждое ненастье и вместо разговоров только сморкалась в огромный как полотенце платок, потом её укачало в автобусе — ехать-то пришлось далече, больше часа, а когда добрались до места, так и вовсе у неё носом кровь пошла. И хотя прошло всё почти сразу, но как же орала Зинаида Георгиевна! Все у неё были виноваты в Надькином несчастье, а особенно, почему-то, Наташа!
— Ты куда смотрела? Надо было... — что именно "надо было", Наташа так и не сумела понять, как и того, при чём же здесь она и чем провинилась, просто стояла и смотрела на противную старуху, и настроение постепенно портилось: у Надьки кровь и слабость, наорали ни за что, ещё и дождь проливной пошёл, и теперь дальше музея в заповеднике их никто не поведёт. Эх... да и не повели бы, наверное: эта Зинаида еле ходит, какой уж тут лес! Ну и денёк, подумалось Наташе, лучше б правда уроки были, там всё равно оставались только рисование, природоведение и музыка...
Однако, по жизни оптимистка, Наташа всё же сумела рассмотреть хорошее и красивое, жадно впитывая каждое слово экскурсовода. Посмотрела она и местных рыб, рассаженных по аквариумам, и экспозицию с бобровой хаткой, чьё устройство весьма поразило своей почти человеческой продуманностью, и единственного оленя, который хоть и находился в загоне как лошадь, и рог у него был сломан, зато был он милый и ласковый, ел морковь из рук и позволял себя гладить. Понравились Наташе и трёхсотлетние толстенные дубы, и ещё какие-то диковинные деревья, растущие на территории усадьбы заповедника. И даже до бобровой плотины их сводили, только желающих и прямо без училки, и вот это вообще привело девочку в восторг! Ну как же это оказалось красиво: диковатый водоём с высокой по весеннему времени водой, странное нерукотворное сооружение из ветвей и небольших древесных стволов, обгрызенных с одной стороны так, словно их каким-то инструментом грубо обрабатывали, молодые сочные травы по берегам, вековой лес на другой стороне, весь в нежной юной листве, тишина и... птицы, птицы, птицы! Только и слышишь, что их многоголосый хор. И вот бы навсегда тут остаться: какая тишина, какой лес — эх, погулять бы там, пусть и в дождь! И экскурсовод, такая хорошая женщина, с живыми сияющими глазами. Она так интересно обо всём рассказывала, показывала всё, о чём знала, и словно видела в горстке тех, кто не побоявшись сырости, таки пошёл с ней к водоёму, своих, хоть и маленьких, но тоже любящих и понимающих природу людей.
— А где бобры, что-то их не видно? — спросил кто-то, и женщина ответила.
А Наташа не слушала, да и неважным считала, что они так и не увидели никого из главных жителей заповедника. Она видела то, к чему всегда стремилась — красоту, видела и погружалась в неё. Как же было хорошо, как спокойно, несмотря на дождь и злющих комаров! И потому, наверное, что так погрузилась она в этот мир, потому, что с любовью приняла его в своё сердце, рассмотрела она ещё и... Нет, может, и не рассмотрела, может, ей просто показалось! Во всяком случае, так никому и не сказала она, даже виду не подала, что сумела заметить на дальнем противоположном берегу водоёма какое-то движение, а потом и само крепко сбитое животное, выбравшееся из воды на берег. Животное побыло на виду всего пару секунд, а потом исчезло, растворилось на светло-зелёном весеннем фоне, может, в кусты убежало, может, в воду обратно нырнуло. Наташа смотрела и молчала. Нельзя было говорить об увиденном: поднимется шум, а шума здесь совсем не хочется.
Когда они уже шли назад в усадьбу, кто-то из детей заметил несколько домиков, обычных деревенских домиков, стоящих невдалеке от главного здания едва ли не на опушке леса.
— А что это за домики? — прозвучал вопрос из чьих-то уст.
— А тут люди живут, прямо на территории. Они как раз и работают в заповеднике, — с улыбкой объяснила экскурсовод, и Наташу накрыла лёгкая, почти приятная грусть. Вот бы здорово тоже тут жить, тут, или в другом месте, подальше от железной дороги, городов, людей. Жить в заповедном лесу! Как было бы хорошо, чтоб вот так тихо и спокойно всегда, чтоб только шум леса и птицы, птицы, птицы...
***
Когда возвратились обратно, в свой посёлок, дождь уже закончился, и Наташа обнаружила, что в целом всем довольна: хорошая получилась экскурсия, добрая, как раз ей по душе. Поездка вышла совсем не такая, как предполагалось, но не плохая — просто другая. Конечно, произошёл и совершенно неожиданный форс-мажор: Наташа забыла в автобусе сменку, а хватилась только когда тот уже уехал. Сказала она об этом и Зинаиде Георгиевне, и была обругана почтенной дамой, названа тупой бестолковой тварью, нарвалась на обещание вызвать родителей в школу и много ещё на что. Но тут же случилось чудо: водитель автобуса, видимо, каким-то образом заметил бесхозный пакетик и вернулся назад, на школьный двор. Наташа аж рот открыла, когда незнакомый дядька вышел с её пакетом в руке и спросил, не знают ли дети, чьё это имущество. Выяснив вопрос и вручив потерю удивлённой девочке, дядя потрепал её по голове, с доброй улыбкой назвал ей Машей-растеряшей, а потом велел подставить ладошки и насыпал в них горсть барбарисок из своего кармана. Зинаида Георгиевна тогда аж позеленела от злости за то, что можно вот так реагировать на детскую забывчивость!
Разделив конфеты с подружками и уже не реагируя на визг чужой противной училки, Наташа поспешила домой: было уже почти три часа, вот мать начнёт сейчас орать! Ну, ничего, она же не по своей воле так долго отсутствовала, и этому, если что, даже есть подтверждение. А вообще, пусть мать орёт, сколько хочет, сделать она всё равно ничего не сделает, отцу не расскажет, обеда не лишит, потому что, как сама говорила много раз, едой не наказывают. А ей сейчас главное поесть, потому что голодная как зверь, с самого завтрака во рту маковой росинки не было!
А дома сегодня на обед должна быть жареная рыба! Да, точно, рыба же! Мама позавчера купила сазана, огромного, ещё живого: он в корыте шевелил плавниками и открывал огромный рот, а Мурка так и стремилась его утащить! Так смешно: утащить сазана! Он же в несколько раз больше самой Мурки!
Сегодня утром, когда Наташа собиралась в школу, мама обещала разрезать огромную рыбу, из головы сварить уху, а остальное пожарить. Ох и вкусняшка же это, жареная рыба с картошкой-пюре! А если б ещё нарезать мелко молодого зелёного лука, укропа, редиски, да с майонезом всё это!.. Если мама такого салата сделать не догадалась, то Наташа и сама справится, это пять минут занимает. Заодно мама успокоится по поводу того, что Наташи так долго не было, так что, салата она прямо сейчас приготовит: и себе, и папе на ужин тоже!
И вот Наташа добралась до дома, поднялась на крыльцо, зашла в коридор и вдруг мгновенно замерла... Что-то было не так. Вкусной жареной рыбой, по крайней мере, не пахло, разве что, только не слишком любимой ухой... Да и вообще, как-то не так всё было: посуда в раковине ещё вчерашняя стояла немытой, кровать незаправленная с порога была видна... что-то случилось! Так раньше бывало, когда Анька ещё не родилась: мама целыми днями валялась в кровати и ничего не делала. Однако при шустрой горластой мелкой такое не получится ни за что: она постоянно требует внимания, да и кормить надо, мама поневоле поднимается и управляется по дому. Только вот сегодня... что произошло?
Пока Наташа развязывала шнурки на кроссовках, пока стаскивала тесную обувь с уставших ног, случилось неожиданное: из комнаты появилась тётя Люба, мамина тётка, жившая тут же, неподалёку, а следом и мама вышла, как была утром, в старой линялой и рваной во многих местах ночной рубахе, непричёсанная и опухшая от лежания. Анька в комнате сразу возмущённо захныкала: оставили одного бедного ребёнка!
Наташа поздоровалась с родственницей и сразу справилась по поводу обеда. Однако две женщины лишь посмотрели на неё, поджав губы.
— Ты где была? — простонала мама, и Наташа про себя произнесла один из излюбленных папиных эпитетов: "умирающая лебедь". Нельзя так про мать, но ведь правда достало такое: чуть что, мама болеет, хнычет, жалуется, словно Наташа ей мать, а не маленькая дочка. "Ах, как у меня голова болит, как всё плохо!" — часто ноет мама. Ну угнетает же такое в самом деле, надо же что-то делать, чтоб не болеть так часто!
— Мы в Графский заповедник ездили... — взяв себя в руки, чтобы не начать выражать недовольство, начала Наташа.
— Могла бы и пораньше прийти, — осекла её вдруг тётя Люба. — Матери гляди как плохо! Похож, аппендицит у неё. Ты б хоть за Анькой присмотрела!..
Что такое аппендицит, Наташа знала смутно, и потому пропустила информацию мимо ушей. Ну, аппендицит, и что? Мама и правда вечно больна, никто её другой никогда и не видел, плюс одна болячка, минус...
Однако тётя Люба вдруг сочувственно бросила маме:
— Щас, Аль, я от соседей позвоню, вызову скорую.
Пока Наташа переоделась в домашнее, мама снова завалилась в постель. Анька так и хныкала, посаженная в кровать: похоже, она долго так просидела, потому что успела выкинуть и подушки, и всё остальное, и теперь просто трясла грядушку и требовала внимания. И как ни хотелось Наташе уже хоть что-нибудь положить в рот, хоть кусочек хлеба, Анькины вопли действовали на нервы и вызывали тревожное чувство. Что-то не так... что-то не то, раз мама не подходит к младшей!
В доме, как на зло, ещё и холодно, — похоже, печь сегодня никто не топил, а из еды действительно ожидала только уха. Варево было уже застывшее, кое как сваренное, неаппетитное, невкусно пахнущее, похоже на пшённую кашу с кое-как покромсанной картошкой и морковкой. Но выбора не было. Когда Наташа попыталась зацепить половником содержимое огромной, литров на восемь кастрюли, то еле смогла его свернуть: на половник, словно на удочку, попалась огромная сазанья голова, и хотя есть такое расхотелось окончательно, всё же пришлось, ибо голод не тётка. Так и давилась она невкусной, воняющей рыбой кашей с чёрствым хлебом. Вот тебе и рыбка с картошкой, вот и свежий салатик, вот и вкуснятина...
А Анька всё ныла и хныкала, и устав слушать всё нарастающие детские вопли, Наташа подошла к сестрёнке сама. Малышка, размазывающая по лицу слёзы, была вся холодная и в мокрых штанах.
— Мам, Аня описалась, — произнесла Наташа.
Мама открыла глаза, со страданием взглянула на дочерей.
— Ну так поменяй ей штаны! Неужели непонятно, что нужно делать... — простонала она и снова закрыла глаза.
Наташа метнулась к шкафу, достала крошечные детские колготки, переодела мелкую, а затем обула и забрала с собой на кухню. Пусть лучше лезет везде, чем хнычет вот так, не умолкая, а она, Наташа, уж как-нибудь поделает уроки, вполглаза приглядывая за ней. Однако, согревшаяся малышка недолго пробыла в весёлом настроении и очень скоро захныкала по новой, показывая пальчиком себе в рот. Наташа, чертыхнувшись, снова пошла в комнату.
— Мам, Аня есть хочет! — сообщила она. — Ну вставай уже, мне же уроки надо делать! — раздражённо попросила она.
Мама зло зыркнула на неё и выпалила с неожиданной яростью:
— Вот и корми, раз она голодная! А я встать не могу, и вообще может меня сейчас в больницу заберут!
У Наташи упало сердце: В БОЛЬНИЦУ?
— Мама, да ты что?.. — пролепетала она. — Как в больницу? А как же мы?..
— А что мне теперь, умереть? Папа с вами будет, не сдохнете!
Кровь отлила от головы, и впервые в жизни Наташе захотелось умереть прямо на месте, упасть и не вставать больше, — вот бы тогда мама подскочила, забыв про свою боль! И пусть она, Наташа, всё равно бы этого не увидела и не узнала, зато хотя бы избавилась навсегда от всего этого, от этих равнодушных людей, от этого выстывшего дома, от мерзкой ухи, от Анькиных криков... Да, она понимала, что больного человека надо жалеть и помогать ему, и не была бессердечной, но происходящее было... ужасно! Они останутся с папой... останутся с папой!. С ними будет папа... Да лучше б совсем сиротами быть, чем так! Господи, ну за что ей всё это?
Аньку она всё же кое-как накормила: нашла в холодильнике скользкую и не менее противную, чем та уха манную кашу и запихала ей в рот прямо холодной. Анька плевалась и есть такое не хотела, но Наташа понятия не имела, как можно такую кашу разогреть, сделать жидкой и залить в бутылку, а мама на её просьбы помочь хотя бы советом не реагировала. В итоге, сунув мелкой кусок хлеба, который вроде больше пришёлся той по душе, чем каша, девочка попыталась делать уроки. Получалось так себе, потому что мысли путались и приходили всё к тому же: маму заберут в больницу... они останутся с папой... с папой... Какой ужас!
В дверь деликатно постучались, и пришлось идти открывать. Двое медиков, дядя и тётя, поздоровались с Наташей и, не разуваясь, прошли в комнату к маме. За их спинами Наташа увидела тётю Любу, — та прошла следом и тоже разуваться не стала. Дверь закрылась, а Наташа подошла к иконе, что с незапамятных времён висела в углу кухни, неумело перекрестилась и попросила:
— Господи, пожалуйста, помоги: пусть маму не забирают в больницу, пусть её не забирают!
Но и Всевышний не помог: врач и медсестра вышли из комнаты почти сразу.
— Да, собирайтесь, мы вас ждём! — удаляясь, бросил через плечо доктор.
Наташе захотелось взвыть от охватившей жути, и так она и собиралась сделать, как только все уйдут отсюда, и они останутся с Анькой вдвоём, но даже этого сделать ей было не позволено: едва за медиками закрылась дверь, как на пороге появился папа: ах, ну да, пять часов же... Папа никогда не задерживается, приходит с работы вовремя, не пропускает выходные и регулярно ходит в отпуска. Это только мама может проторчать в своём магазине до ночи, выйти на работу в выходной, а в отпуске вообще ни разу на Наташиной памяти не была, только в декрете с Анькой.
И вот, что сейчас делать? Что? ЧТО??? Конец ей теперь, как пить дать, конец! Сейчас, как только уедет "скорая" вместе с мамой и уйдёт тётя Люба, папа выместит свой гнев на дочери... А потом ей ещё и придётся вместо мамы заботиться об Аньке, — она же всегда о ней заботится, всегда, когда мама занята или уходит.
Аппендицит... неизвестно что это, но будь он проклят, этот аппендицит!
Вяло подумалось: может, броситься перед мамой на колени, пообещать всё, что угодно, не спорить с ней больше никогда в этой жизни, всё сделать, но не отпустить её в больницу, но Наташа уже была не маленькая. Она понимала, что никакие её действия не помогут: маму всё равно заберут. И чисто логически, если рассуждать разумно, так ведь быть и должно: человек заболел, ему надо лечиться. Но в их семье разве можно болеть? Можно только сразу умереть, и она, Наташа, сейчас бы с удовольствием умерла, потому что предстоящее ей в ближайшем будущем намного хуже самой смерти.
А вот если б заболел папа, если б в больницу забрали его? О, она б сейчас наверное плясала от радости и молилась бы о другом: о том, чтобы он не возвращался домой вовсе! Что ж, она плохая девочка, это давно известно всем, не зря же её так бьют: всё правильно, она плохая. Ведь только плохие девочки могут желать такие вещи своим родителям.
Ну а раз она плохая, то тогда... тогда лучше б их не было совсем, этих родителей, лучше б они оба умерли от пьянства, как у Нинки из её класса! Лучше б она жила в общежитии их школы-интерната, на выходные уходила к двоюродной тётке, носила казённые вещи, — за их порчу, по крайней мере, не ругают и не бьют, и называлась сиротой. Ведь сирота Нинка сейчас играет в игровой с ребятами, уроки делать ей поможет учительница с продлёнки, да и если она получит четыре или даже три, да хоть и два, никто не станет на неё орать! Нинку вечером накормят ужином в столовой, и это будет что-то повкуснее, чем осклизлая уха, да и посуду мыть не придётся, только отнести тарелку и кружку на раздачу, а не стоять самой у раковины и не выносить потом тяжелое ведро на помойку. Нинка не присматривает за младшими, не меняет им мокрые штаны; она спокойно гуляет перед сном в школьном саду с ребятами, до отбоя читает библиотечные книжки, и никто её за это не гоняет. Она наверное с улыбкой вспоминает сегодняшнюю поездку в заповедник, а не хватается за сердце, думая, что же её теперь ждёт... У Нинки родители много пили и от этого умерли, — вот бы и Наташе так! Но папа не пьёт категорически, не принципиально или из-за того, что закодирован, а просто не пьёт, потому что алкоголь ему не нравится, не пьёт никогда, кроме самых больших праздников и пить не будет, а значит, проживёт долго и много ещё нервов вымотает.
— А ну, иди сюда, чего там встала? — послышался грубый папин окрик, и пришлось скорее мчаться туда, куда звали. — Это что такое? — рявкнул папа, указывая на гору грязной посуды. — Быстро вымыть, бегом!
Наташа открыла было кран, но там разумеется, не оказалось и капли воды: конечно, кто ж мог принести её и залить в рукомойник, раз мама лежала весь день! Тихо вздохнув, Наташа взяла квадратное, неудобное даже в пустом виде, густо покрытое ржавчиной ведро и отправилась в колонку за водой. Нажать раз, другой, третий... Вода всегда начинает течь не сразу, её надо сначала накачать, и хотя бы здесь всё хорошо: колонка не сломалась, как это нередко бывает у них. Пусть хотя бы она не ломается, пусть хотя бы в этом повезёт...
Мама с пакетом вещей прошла мимо неё, даже не оглянувшись, и при папе показалась дочери намного бодрее, чем в его отсутствие. А папа при посторонних как всегда был сама обходительность: пакет у мамы забрал, до скорой её проводил, — о, вот сейчас все уедут, и конец ей, Наташе, конец...
Тоскливо посмотрев маме вслед, девочка подняла тяжеленное ведро и поплелась в дом. Руки у неё опускались: она и так устала за сегодня, прилечь бы на часок, и хотя этого у них в доме и так-то никогда нельзя сделать, кроме ночи, но хоть бы уж не трогал папа, дал спокойно сделать уроки! Но нет... нет. Теперь она здесь вместо мамы, и должна готовить, убирать, носить воду, смотреть за Анькой и получать за двоих кренделей.
И конечно папа в тот вечер рвал и метал, как она и ожидала, и конечно пришлось учиться разогревать Анькину кашу, которая так и не стала от этого жидкой, и штанов ей ещё пришлось поменять уйму, потому что в доме так и оставалось холодно почти как на улице, а печь затопить теперь было некому. Зато заснула Наташа мгновенно, мёртвым сном, до самого утра, и понятия не имела, просыпалась Анька ночью или нет, кто кормил её и переодевал. Впереди были две незабываемых недели без матери, за которые ей предстояло стать совсем другим, в буквальном смысле, взрослым человеком, завидующим всем сиротам в мире. Воспоминаний о поездке в заповедник у неё почти не останется, вернее, вместе с ними теперь всегда будут приходить и подниматься из глубин памяти горечь, холод, ощущение неустроенности и одиночества.
Она с тех пор и всегда осуждала себя за то, что не жалела сильно заболевшую маму, — о да, она осуждала! И за это осуждала, и за то, что желала смерти папе, а лучше — им обоим. Осуждала и при этом почему-то чувствовала, что за всё происходящее имеет право на это осуждение.
______________________________________________________________________________
*Графский заповедник — имеется в виду Воро́нежский запове́дник (Воронежский государственный природный биосферный заповедник имени В. М. Пескова) – заповедник в Воронежской и Липецкой областях. Находится в ведении Министерства природных ресурсов и экологии Российской Федерации.
_________________________________________________________________________________
Начало
_________________________________________________________________________________
Буду признательна за неравнодушие, лайк и подписку!