На Донбассе всё было другим. Таким раздольно-вольным, – словно была здесь своя, неповторимая Вселенная. В бескрайность бежали ковыльные волны, и каждый стебелёк, уверенный и крепкий, был на равных со степным ветром – не гнулся, не ломался, а лишь колыхался, будто с достоинством отвечал ветру на его горячий рассказ о безбрежности. И у каждого цветка здесь – нежнось сильная…. И сила – нежная. Таких цветов больше нигде не бывает. А в Мариином городке, мрачном и унылом, из-под брукивкы жалко тянутся к свету хилые и бесцветные ростки – непонятно, какой травы… (Брукивка – брусчатка. Непременный атрибут так называемых украинских городов, имеющий целью подчеркнуть несомненную европейскость этих городов).
Поселились Мария с Ярославом в каком-то полупустом посёлке… Дома здесь тоже были совсем другими: добротными, красивыми, с большими высокими окнами, – под стать этому красивому и сильному краю… Только в окнах были выбиты стёкла. А у многих домов повреждены крыши. Так странно было Марии видеть эти дома в нереально полупустом посёлке. Если честно, то там, в её городке, в войну не верилось. Да и некогда было думать о ней, об этой войне…
Парасюк велел Ярославу выбрать дом. Маша тихонько спросила:
- А как мы здесь будем жить? Стёкол нет… и крыша, – видишь, Славко?
Парасюк услышал. Ухмыльнулся:
- Тоби, ясочко… бачу, шчоб мэд, та шчэ й ложкою! (Тебе, голубушка… вижу, чтоб мёд, да ещё и ложкой!). Визьмэш молоток та гвиздочкы, – ты ж нэ бэзрука, та й забьеш виконця… он, пливочкою (возьмёшь млоток и гвоздики, – ты же не безрукая, да и забьёшь окошки… вон, плёночкой).
Ярослав надолго исчезал. Мария, как могла, приводила в порядок этот чужой дом… старалась заботиться о нём, но такая безысходная горесть исходила от его стен и даже от вымытых полов и подоконников, что ей становилось страшно, и она выходила во двор. Собирала спеющие абрикосы… а есть их не смогла: горло вдруг сжал какой-то спазм. Хотелось сказать Ярославу… убедить его, уговорить, – уехать домой. А Ярослав никогда не возвращался один… С ним приходили какие-то мужики, – многие из них щеголяли вышиванками, но почему-то Марии не хотелось, как всегда бывало, радоваться вышиванкам… Славко швырял на стол продукты, приказывал Марии приготовить обед. Случалось, пьянствовали они несколько дней подряд, – Мария день и ночь готовила, чтоб поставить на стол закуску, мыла посуду, стирала их вышиванки и камуфляж… Как-то прилегла в спальне. Спать в этом доме она не могла, – так, забывалась в короткой дреме, и тут же отчего-то вздрагивала, открывала глаза… И сейчас от усталости её чуть покачивало, а сна не было, – лишь сморила привычно тяжёлая дремота. Встрепенулась Мария оттого, что кто-то грубо шарил по её груди. Вскочила, тут же в испуге отшатнулась от парубка в вышиванке, – кажется, его звали Олэксою. Олэкса ухмыльнулся:
- Чего вскочила?
- Я сейчас… я сейчас мужа позову, – Мария комкала на груди расстёгнутую блузку.
-Ну, ну… позови. Любишь, чтоб тебя – сразу вдвоём?.. Можем попробовать. Славко, тэлепэнь, (идиот) не предупредил, как тебе нравится… Сказал, – иди. Я, мол, потом. А после меня, ласточка, Назарий очередь занял. Так что на мужа у тебя сегодня сил не останется. Придётся Славкови попоститься: ему полезно. Он за эти дни – знаешь, скольких?.. И – знаешь, как?.. Назарий на телефон снимал, – теперь вот с тобой повторить хочет… Славкови (Славиковы) акробатические трюки. Знаешь, как вставляет!.. Особенно – вчерашние кадры… Как Славко сначала дочку… А там – бутон такой, лет пятнадцать… А потом – маму. Хочешь посмотреть? У тебя, вижу, аппетита нет. Посмотришь, – вмиг появится!
Олэкса пинком приоткрыл дверь. Ярослав и Назарий в обнимку храпели. Остальные тоже устроились на ночлег, – кто на диване, кто на полу или прямо за столом, пьяной мордой – в тарелку… Олэкса, как свой собственный, взял телефон из кармана Назария. Остановившимся взглядом смотрела Мария на мелькающие кадры… Ярослава будто не замечала, – видела только одинаково большие глаза девочки и её матери… Глаза эти, казалось, тонули в неизбывном ужасе.
Назарий проснулся. Ломанулся в спальню. Молча забрал телефон у Олэксы, так же молча взял его за шиворот и дал пинка под зад. Олэкса вылетел за дверь. Мария умоляюще подняла дрожащие ладони, прошелестела:
-Пожалуйста… Не надо…
Назарий сбросил брюки:
- Не бойся.
Целовал неожиданно бережно… Так же бережно и осторожно ласкал, потом приподнял Мариины ноги… А когда уже надел и застегнул брюки, ещё раз повторил:
-Ты не бойся. Больше тебя никто не тронет, – в том числе и твой долбо…б. Завтра нас отсюда переводят. В город на самом море. Ты когда-нибудь была на море?.. Я бы хотел увидеть тебя на берегу… вот такой, какая ты сейчас.
Мария заплакала:
- Помоги мне… домой уехать.
Назарий усмехнулся:
- Отсюда не уедешь. Никто из нас отсюда не уедет. И… ничего у нас здесь не получится. Хоть ещё восемь… или – сто лет будем обстреливать из «Градов» и бомбить эту землю.
Мария подняла глаза:
- Тогда – зачем?..
- Жаль, что об этом только ты вот спросила, – усмехнулся Назарий. – А уезжать… Одинаково: что здесь – навстречу смерти идём… что там, дома… на украине, нас, как изменников… – если уедем отсюда.
У Марии больно стучало в висках. Она показала глазами на телефон:
- А… они живы?..
- Нет. – Назарий убрал телефон в карман. – Не думай об этом, – с ума запросто сойдёшь. Я этому придурку… Олэкси, голову оторву, – за то, что показал тебе. Тебе не надо об этом знать.
Мария сжала виски:
- А тебе зачем это видео?
- А перед тем, как умереть, хочу показать его… В общем, кому-то на той стороне. Они, конечно, и сами знают, с кем – и почему – воюют. Ну, ещё будут знать. Может, когда-нибудь твой князь попадётся им. За такое не ответишь и тремя жизнями… Но – будет хорошо, если он им попадётся.
В городе, что стоял на самом море, тоже жили в чужой квартире. И здесь Марии было страшно… И здесь она не могла спать по ночам.
Ярослав почти не появлялся. И пьянки здесь другими стали… Будто и не пьянки, – Мария не видела пустых бутылок и бутылей, но Славко с друзьями надолго оказывались в каком-то неясном угаре. Славко хвастался Олэкси:
- Ещё пару месяцев таких заработков, – и мне хватит, чтоб уехать в Европу. Не обманул Парасюк! Заработки хороши, – если хочешь заработать, а не так, как ты, соплежуй. – С ухмылкой подмигивал: – А у тебя слюни текут только тогда, когда ты на мою бабу смотришь. Что, – хороша Машка моя? Рассчитываться когда будешь?
Ярослава Мария боялась, – так, что старалась даже не смотреть на него. От одного его голоса вспоминала сухое и резкое слово Назария: нет… – когда она, замирая сердцем до полусознания, спросила его, жива ли та девочка и её мать… А сколько было такого, что не снимал Назарий!..
Назарий часто приходил. Ласки его были по-прежнему бережными, а в глазах иногда мелькала какая-то надежда, – может быть, на то, что всё же можно отсюда вырваться… Мариины глаза отвечали ему такой же надеждой, но Назарий качал головой, кивал на свой шеврон батальона «Азов»:
- Это из того, что не прощается…
Мариина надежда таяла:
- И как… теперь?
- Как Бог даст.
Лишь глубокой осенью Мария поняла, что беременна. Просто некогда было замечать… прислушиваться, обращать внимание. А потом… услышала. Назарий лежал с закрытыми глазами, – уже в полусне. Мария взяла его ладонь, положила себе на живот. Он тут же открыл глаза… обнял Марию, прижался губами к её волосам. Мария горько прошептала:
- Ты…
И затаила дыхание, замерла, – от страха услышать его ответ. А он понял, чего она боится. Ответил сухо и кратко, как тогда:
- Нет.
И тоже замирал, – оттого, что ладонью чувствовал чуть уловимые, ни с чем не сравнимые толчки. И он объяснил – и Марии, и этому, почти неслышному, биению:
- Нет. Крови на моих руках нет. И того, что Ярослав твой… я не делал. Но я был с ними. Я был с ними, и это не прощается. А ты… и он – Назарий снова положил руку на Мариин живот – в этом не виноваты.
Мария молчала. А сердце безмолвно кричало:
- Виноваты!.. Я… виновата!.. Тем, что… жена его, – демона этого! Что поехала с ним сюда, готовила, стирала… спала с ним… А он – седьмой год!..
Назарий всё понимал. Целовал её волосы:
- Куда тебе было деваться.
- В речке утопиться, – было бы лучше.
- Теперь не утопишься. Не посмеешь, я знаю. Когда?..
- В апреле, наверное.
… В конце зимы начались бои за этот город на самом берегу Азовского моря. Назарий перестал приходить. Как-то Ярослав задержал мутный взгляд на Мариином животе, ухмыльнулся:
- Сучка. Скажи спасибо, что сейчас мне некогда. И жди, – я разберусь с тобой. Освободим город от русни и здешних сепаров – я с тобой разберусь, дружынонько (жёнушка). Ох, как разберусь!.. И до тёщи доберусь, – матинка (матушка) твоя за всё мне ответит: и за дом, что не дала мне продать, и за тебя, – что вырастила такую сучку.
О том, что Назарий погиб, Марии сказал Олэкса. Мария будто не удивилась, будто знала: а как было выжить, если по городу стреляли день и ночь…
Олэкса неожиданно нахмурился:
- Ты вот что, ласточка. Ты уходи отсюда. Теперь Назария нет, – от князя твоего… Ярослава… защитить тебя некому. А я слышал, как он обещал… нашим голодным «азовцам» тебя обещал. Нам за «Азовсталь» бой предстоит. Ну, а перед боем… Ты уходи.
Уйти Мария не успела. В этот чужой дом, где вдруг промелькнула надежда, – не на счастье… на то, что вдруг… кто-то простит Назария, – один за другим летели снаряды…
Мария пришла в себя в больнице. Болела голова… и была тяжёлой, будто каменной. И такими тяжёлыми были веки. Мария всё же приподняла их. Попросила пожилую женщину в белом халате:
- Я… хочу увидеть его.
Женщина свела брови:
- Ребёнок родился мёртвым.
Мария снова закрыла глаза. Назарий кивнул на свой шеврон батальона «Азов»:
-Это из того, что не прощается…
- Я… хочу увидеть его.
Ей показали крошечного сына. Он был точно таким, каким представлялся ей, когда она работала нянечкой в детском саду… и мечтала, чтоб у неё был ребёночек. Мария коснулась губами его лобика:
- Янголятко…
… Мария брела к заводу «Азовсталь». А он лежал головой к морю, и азовская волна не обращала внимания на разрывы снарядов, тихонько и ласково касалась его русых волос, розовела от крови. Мария склонилась над бойцом, приподняла его голову. Заплакала:
- То ж скилькы тоби рочкив?.. Янголятко!.. (Сколько же тебе годков?.. Ангелочек!)
Светловолосый мальчишка вздохнул. Открыл глаза. И смотрел на Марию. А она гладила его лицо:
- Янголятко!.. Ты – мое янголятко!(Ангелочек!.. Ты – мой ангелочек!)
Мальчишка с трудом улыбнулся. А в синих-синих глазах – удивление:
- Я твой… – кто?..
- Янголятко… – Мариин голос вздрагивал от нежности: – Янголятко… – Спохватилась, объяснила ему: – По-твоему… По-вашему, – ангелочек... Живой…
Над азовской волной кружились чайки. Откликались красивому и сильному девичьему голосу:
-Плывэ кача… Дивкы хороводять…
В «Азовстали» дэмонив хоронять…
- Идём… Я помогу тебе. Тут недалеко больница. Як тэбэ звуть? (Как тебя зовут?)
- Тёмка. Артём я. – Голова у синеглазого мальчишки кружилась, но он улыбался: – У меня самое донбасское имя.
- Янголятко…
С «Азовстали» поднимались пленные… демоны. Над их головами звучало – горько и торжественно… и слова будто чеканили строевым:
-Висим рокив мынуло выроком…
Що тэпэр мэни скажеш, Иродэ?..
Дэ ховаты вас всих – могыламы?
Що робытымуть ваши сыроты?
Понад морэм – сонцэ за хмарамы…
Чуеш zov –загарматыло мороком?..
То калибры лэтять прымарамы –
Ликарямы укрАинства хворого…
Цэ – мий дим! Цэ – мий Крым! Цэ – моя зэмля!
Я також забыраю мову! (Автор очень просит читателей: попробовать прочитать текст на украинском языке)
Мария бережно поддерживала раненого синеглазого солдатика, – где и силы взялись… Наверное, потому, что он был янголятком. Девичий голос отзывался чайкам :
- Плывэ кача… Дивкы хороводять…
В «Азовстали» дэмонив хоронять…
Марии очень хотелось, чтобы Ярослав оглянулся. И он оглянулся, – они с Марией встретились взглядами. Мария испугалась ненависти в мутных глазах Ярослава. Но ей надо было поддерживать Артёма, – теперь у неё был он, синеглазый мальчишечка-янголятко. На голове у него – большая рана, и его камуфляжная форма потяжелела от крови… Мария прошептала:
- Демон…
Пленные «азовцы» уходили дальше, и Марии надо было, чтоб Ярослав всё же услышал её голос. И она сказала, – уже не шёпотом… а потом – ещё громче, ему вслед:
- Демон.
Он услышал, – плечи его содрогнулись.
На улицах этого города, что был на самом берегу Азовского моря, во дворах разбитых домов, в траве, среди деревьев и кустов оставалось бессчётное количество неразорвавшихся мин вооружённых сил украины. И у самой больницы прогремел взрыв. Мария успела прикрыть свое янголятко (своего ангелочка)… Удивилась, как медленно она падает… А Артём не упал, – Мария видела это. Видела, что он остался стоять, что-то говорил ей, видела, как в его синих-синих глазах заплескалось отчаяние… А голоса его уже не слышала.
Послесловие. В рассказе использован текст песни, слова которой написаны мариупольским журналистом Акимом Апачевым. Песня написана на украинском языке, и в этом – её сила, в этом – победа:
-Цэ – мий дим! Цэ – мий Крым! Цэ – моя зэмля!
Я також забыраю мову!
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4
Навигация по каналу «Полевые цветы»