Ты уж прости меня, Софиеечка, не смогла я разодрать твою прическу - одни колтуны, честное слово. Я уж и так, и так, а пакля просто, расческа не лезет. Вот и пришлось… Но ты не расстраивайся, волосы быстро отрастут, еще краше будут. Они вон уже - пробиваются…
Лиза аккуратно совала ложку в слегка перекошенный рот Софии, губы с одной стороны у нее как будто размягчились, съехали вниз дрябло и безвольно, и она не могла удержать кашу, хоть и явно старалась. Каша стекала тоненькой струйкой по подбородку, но Лиза ловко подбирала ее ложкой, промокала салфеткой, делая вид, что ничего не происходит. София понимала это, правый здоровый глаз смотрел тоскливо, набрякал слезой, а левый жил отдельной жизнью - тихонько спал, опустив ресницы. Белый ситцевый платочек в синий василек плотно обтягивал угловатый череп женщины, неожиданно делая ее несчастное лицо нежным и беспомощным, и особенно это подчеркивали уши, смешно выглядывающие из под косынки. Маленькие, почти прозрачные, фарфоровые - казалось их приставили к этому костлявому черепу нечаянно, по ошибке, и они красили ее, молодили. София вслушивалась в слова Лизы напряженно, как глухая, стараясь, видимо, читать по губам, и понимала, морщилась болезненно, с трудом подняла слабую руку к платку, тронула кончиками пальцев ткань и снова уронила руку. Лиза тоже сморщилась, и,чтобы не так смущаться, продолжала ласково щебетать
- Ну да… Пришлось обрить… Я не хотела, дорогая, стригла сначала, но уж прям совсем у кожи свалялось. Ничего не вышло, не обижайся уж.
В тарелке еще оставалось немного каши, но София протестующе отвернулась к стене, плотно сжав здоровую часть рта. Лиза кивнула, встала, тяжело вскинув живот, налила теплого молока в поильник, снова присела рядом.
- Печеньку, может, размочить, а? Вкусные у меня, медовые, сама пекла. Хочешь?
София не поворачивала голову, и Лиза, вздохнув, убрала со стола, вытащила из-за печки корыто, натерла хозяйственное мыло в миску, и, держась свободной рукой на ноющую поясницу, начала кастрюлькой черпать из парящего ведра кипяток и лить его в корыто.
- Давай-ка я твои тряпьишки постираю. Ты уж не упирайся, Софьюшка, я пеленки вытащу, перестелю тебе. Давай-ка! Я помогу, пересядешь на стульчик.
Лиза подтянула Софию к краю кровати, хотела было ухватить ее безвольное тело поудобнее, но кто-то сильным хватом за талию оттащил ее в сторону.
- Сколько я говорил тебе, Лиза! Не таскать! Ну ты глупая, что ли, тебе рожать со дня на день, а она шею подставляет, как лошадь под ярмо. Отойди.
Никодим, осторожно отодвинул Лизу от кровати, сам подхватил Софью под мышки, пересадил на стул. Он смотрел раздраженно, даже зло, видно было, что вся эта история ему не нравится, но жалость к измученной и больной бывшей жене была сильнее. Лиза вытащила влажные пеленки, бросила из в корыто, взбила пену. И вдруг, как будто со стороны, увидела взгляд Софии. Несмотря на то, что веко левого глаза у нее было полуопущено, во взгляде сверкнула черная молния - она узнала Никодима. Узнала только сейчас, в это самое мгновение, и было такое ощущение, что с ее лица сняли паутину. Черты сразу стали четкими, ясными, даже вялый уголок губ напрягся, приподнялся, женщина что-то хрипло сказала, почти невнятно, с трудом подняв руку, вытерла слюну, и произнесла уже почти четко
- Дима! Где я?
И, как во сне, Лиза смотрела на побелевшее лицо мужа. Он растерянно оглянулся, как будто искал помощи, искал слова… Но тут на помощь нму пришли. В дверях, румяная от легкого морозного ветерка, вся припорошенная серебристой снежной пылью, пахнущая свежестью зрелой северной зимы стояла Серафима.
- Я помочь… Марфа велела. Сейчас….
Она быстрыми легкими шажками подошла к Софии, подтащила тяжелую табуретку, села напротив, положила обе ладошки на ее худые кисти.
- Ты в скиту. Здесь, у нас, среди лесов и рек, далеко от людей, далеко от всего. Смотри…
Она говорила монотонно и тихо, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Лиза всем существом почувствовала разлившийся по комнате тяжелый, вязкий одуряющий покой. Она явственно видела, что глаза дочери излучают черный мерцающий свет, и его лучи трепещут, как щупальца ищут жертву, а потом, найдя, впиваются в обмякшее враз лицо Софии, цепляют ее потерявший разум взгляд, сплетаются с ним. Голова больной сначала дернулась, потом поникла, как будто она уснула - и она, действительно уснула, уронив голову на грудь. Серафима потерла виски руками, встала, чуть покачиваясь подошла к отцу, приникла лбом к его животу. Никодим обнял девочку, придерживая, она постояла так, потом подошла к Лизе, потерлась об ее фартук, как котенок.
- Она проснется через пять минут и все забудет. Марфа сказала, что так она быстрее поправится, да и вам будет легче. А завтра она уже сможет сама вставать. Федору сюда пришлют, она помогать тебе будет. Завтра ты уж сама не сможешь.
Сима еще постояла немного, потом притянула мать, подставила ей лицо для поцелуя.
- Пошла я. Марфа не любит, когда я надолго ухожу. А ты сегодня спать пораньше ложись, тебе сил надо набраться.
Сима ушла, Лиза ошалело проследила ее легкий бег по тропинке среди сугробов, потом подошла к Никодиму, вопросительно глянула в его растерянные глаза.
- Может и правильно, Лиз… Зачем ей сейчас все это вспоминать? Пусть поправится.
Ужинали молча. София лежала на своем топчане, уставившись здоровым черным глазом в потолок. На ее серых губах блуждала легкая улыбка, видно было, что боль, отчаянье, страх покинули ее вместе с памятью. Что сейчас она чувствовала, о чем думала понять было невозможно, но мысли эти были светлыми, добрыми. И Лизе вдруг показалось, что опущенный уголок ее рта стал приподниматься вместе с этой улыбкой, слабая, изуродованная бессилием щека начала подрагивать упруго, но потом сон окончательно сморил женщину, и вечер опустил на ее лицо свою темную вуаль.
- А поправится она, Дим? Что тогда?
Никодим аккуратно собрал крошки хлеба. высыпал их в свою тарелку (завтра отдать курам), поднял уже не растерянные, немного успокоившиеся глаза
- А что тогда? Будет в скиту жить, как мы все. За дочерью приглядывать, внуков нянчить. Может, найдет себе кого. От смерти ушла, а уж жизнь сама ее призовет. Спать пошли, Лиза, Назарка у Алисы с Антоном сегодня заночует, отпросился. А у тебя нос спит.
Он щелкнул Лизу по и правда опустившемуся в чашку носу, собрал посуду, сложил ее в тазик.
- Сам помою. Иди.
Лиза побрела в спальню, у нее было странно-двойственное ощущение - ей очень хотелось спать, и в тоже время светившая в окно огромная луна, бросающая на серебряный снег кучу бриллиантовых искр рождала в ее теле, где то между грудью и животом болезненно-сладкое томление.