— Лен, я дома! — крикнул я, бросая сумку у порога. Тишина в ответ ударила по ушам, как холодный ветер в лицо. Ключи звякнули о столик в прихожей, пока я стягивал ботинки.
Дорога вымотала меня в хлам — три дня в поезде, бесконечные пересадки, запах пота и дешёвого кофе из вокзальных стаканчиков всё ещё витал в голове. Хотелось упасть на диван, обнять Ленку и вырубиться. Но что-то было не так. Воздух в доме казался тяжёлым, будто пропитанным чужим дыханием.
— Лен? — позвал я снова, шагая по коридору. Дверь в спальню приоткрыта. Сквозь щель пробивался тусклый свет ночника, который она всегда включала, когда засыпала. Я толкнул дверь ладонью, и она скрипнула, как в каком-то дешёвом триллере. А потом я замер.
— Ой, Серёж, ты… уже вернулся? — Ленка резко села на кровать, натягивая одеяло до подбородка. Её голос дрожал, как струна, которую вот-вот порвёт. Рядом с ней — мужик. Какой-то тип с растрёпанной шевелюрой, который смотрел на меня, будто я вломился в его собственный дом. Он даже не шевельнулся, только уголок рта дёрнулся в ухмылке.
— Это что за хрень, Лена? — слова вырвались сами, хриплые, будто я проглотил наждачку. Я стоял, как вкопанный, чувствуя, как кровь стучит в висках. В горле пересохло, а пальцы сжались в кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Серёж, послушай, я… Её глаза, большие, карие, всегда такие тёплые, теперь метались, как у загнанной в угол кошки. — Это не то, что ты думаешь!
— А что это тогда? — я шагнул вперёд, и голос мой сорвался на крик. — Ты тут с каким-то уродом в нашей постели, а я три дня в дороге, чтобы вернуться к тебе! К нам! Это что, теперь твоё "не то, что я думаю"?!
Мужик наконец пошевелился. Лениво потянулся, будто просыпался после хорошего сна, и бросил на меня взгляд — наглый, с прищуром.
— Слышь, мужик, не ори, — сказал он спокойно, слишком спокойно. — Чего ты завёлся? Всё нормально.
— Нормально?! — я рванулся к нему, но Ленка вскочила, загораживая его собой. Её волосы растрепались, щёки пылали, а в глазах — смесь страха и злости.
— Серёжа, хватит! Успокойся, давай поговорим! — она почти кричала, протягивая ко мне руки, но я отшатнулся. Её пальцы, тонкие, с облупившимся маникюром, повисли в воздухе.
— Поговорим? — я усмехнулся.
— О чём, Лен? О том, как ты тут развлекалась, пока я пахал, чтобы у нас всё было? Пока я в этом чёртовом поезде трясся, думая о тебе?
Она молчала, кусая губы. А я смотрел на неё и не узнавал. Где та Ленка, с которой мы пятнадцать лет прожили? Та, что варила мне борщ по воскресеньям, смеялась над моими шутками, плакала, когда я уезжал в командировки? Передо мной стояла чужая женщина — ссутулившаяся, с потёкшей тушью, с виноватым взглядом, который резал меня сильнее ножа.
Я — Сергей, сорок восемь лет, обычный мужик с завода. Рост метр восемьдесят, плечи широкие, но уже с лёгким брюшком — годы, пиво, сидячая жизнь. Лицо моё — не красавец, но и не урод: нос чуть кривой после драки в молодости, глаза серые, усталые, с морщинками в уголках. Руки грубые, в мозолях — работа такая, станки не гладят. Характер у меня спокойный, но если довести — могу и врезать. Боюсь я только одного — одиночества. Может, поэтому и держался за Ленку так сильно.
Мы с ней с девяностых вместе. Познакомились на танцах в ДК, она тогда в красном платье кружилась, а я, дурак, полчаса решался подойти. Потом свадьба, дочка Маша, жизнь — как у всех. Я вкалывал, она дом вела. Были ссоры, конечно, но чтобы до такого… Никогда бы не подумал. Ленка — она же моя, родная. Была.
А этот тип в моей спальне — кто он вообще?
Лет тридцать пять, с татуировкой на плече — какой-то дракон, криво набитый. Лицо наглое, с острыми скулами, щетина небрежная. Говорит с ленцой, будто всё ему по барабану. От него пахло сигаретами и дешёвым одеколоном — я это даже через комнату учуял.
— Кто он такой, Лен? — спросил я тише, но голос дрожал от ярости. — Отвечай!
— Это… Саша, — выдавила она, опустив глаза. — Мы… ну, познакомились пару месяцев назад. На рынке. Он мне сумку помог донести, слово за слово…
— Сумку помог донести, — повторил я, и в груди заклокотало. — А потом, значит, в мою постель залез? Ты хоть понимаешь, что ты творишь, Лена?!
— Я не хотела, чтобы так вышло! — она сорвалась на крик, и слёзы покатились по её щекам. — Ты вечно в своих командировках, дома тебя нет, а я… я одна, Серёж! Мне страшно, мне тоскливо! А он… он был рядом!
— Рядом, значит, — я кивнул, чувствуя, как внутри всё холодеет. — А я, выходит, никто? Пятнадцать лет — в мусор?
Саша встал с кровати, натягивая джинсы. Двигался медленно, демонстративно, как кот, который знает, что ему ничего не сделают.
— Слышь, мужик, не драматизируй, — бросил он, застегивая ремень. — Жизнь такая штука. Бывает.
— Убирайся из моего дома, — сказал я тихо, но так, что он замер. — Сейчас же.
— Серёж, не надо! — Ленка схватила меня за руку, но я вырвался.
— Ты тоже, Лен. Выметайтесь оба. Мне на вас смотреть тошно.
Она застыла, глядя на меня широко раскрытыми глазами. А я развернулся и пошёл к кухне. Ноги дрожали, в голове гудело. Достал бутылку водки из шкафчика — ту, что для гостей держали. Налил в гранёный стакан, выпил залпом. Горло обожгло, но легче не стало. Перед глазами стояло её лицо — растерянное, мокрое от слёз. И его ухмылка.
Через час их не было. Ленка собрала сумку, что-то бормотала про "прости" и "я сама не знаю, как так вышло". Саша молча курил на крыльце, пока она таскала вещи. Я сидел в гостиной, глядя в пустоту. Тишина давила, как бетонная плита.
А потом я встал. Пошёл в спальню, сорвал простыни с кровати, бросил их в угол. Открыл окно — пусть выветрится этот чужой запах, эта грязь. И подумал:
"Вот оно, значит, как бывает. Любишь, веришь, а потом — раз, и всё рушится, как карточный домик".
Но внутри что-то шевельнулось. Не только боль, но и злость. Я не сломаюсь. Не дам им этой радости.
Ленка ещё пожалеет — не сразу, может, через год-два, когда поймёт, что променяла семью на пустышку. А я… я найду в себе силы жить дальше. Потому что я — Сергей. И я сильнее, чем они думают.
Я стоял у окна, глядя, как Ленка с Сашей ходят по тротуару. Она сутулилась под тяжестью сумки, он шёл рядом, засунув руки в карманы, и даже не оглянулись.
Хлопнула калитка, и их силуэты растворились в вечернем сумраке. Ветер ворвался в комнату, холодный, мартовский, с запахом сырости и талого снега. Я захлопнул створку, но ощущение пустоты никуда не делось. Дом, который был нашим, теперь казался чужим — как декорация к фильму, где я забыл свою роль.
На кухне я налил ещё водки. Стакан дрожал в руке, и я вдруг заметил, как постарели мои пальцы — кожа загрубела, вены проступили, как реки на старой карте. "Сорок восемь, — подумал я. — А будто все шестьдесят". Выпил, поморщился. В голове крутилась её фраза: "Ты вечно в командировках". Да, в командировках. Чтобы Маше на учёбу хватило, чтобы ипотеку закрыть, чтобы Ленка могла свои цветочки на подоконнике разводить. А она… "Саша был рядом". Горько усмехнулся. Рядом, значит.
— Ну и пусть катится, — пробормотал я вслух, и голос мой эхом отскочил от стен. Но тишина всё равно давила. Я включил телевизор — какой-то сериал, где все орут и мирятся через пять минут. Выключил. Взял телефон, полистал контакты. Позвонить Маше? Нет, не сейчас. Ей двадцать, у неё своя жизнь в общаге, зачем её в это втягивать? Да и что я скажу? "Дочка, мать твоя с каким-то хмырём сбежала"? Пусть живёт спокойно, хоть она.
Ночь тянулась медленно, как товарняк на перегоне. Я лёг на диван в гостиной — в спальню возвращаться не хотел. Матрас скрипел, подушка пахла стиральным порошком, но сна не было.
Перед глазами мелькали картинки: Ленка, смеющаяся на нашей свадьбе, в том самом белом платье; Ленка, качающая Машу на руках; Ленка, орущая на меня из-за какой-то ерунды вроде невыброшенного мусора. А потом — Ленка с этим Сашей. Его рука на её плече. Его ухмылка. Я сжал кулаки так, что суставы хрустнули.
"Как я не заметил? — думал я, глядя в потолок. — Ведь были же знаки. Она последнее время какая-то дёрганая стала, телефон прятала, на мои звонки отвечала коротко. А я, дурак, думал — устала, настроение плохое". В груди закололо, будто кто-то иголку воткнул. Неужели всё это время она… Нет, не хочу даже думать. Но мысли лезли, как тараканы из щелей, и я их не мог прогнать.
Утро пришло серое, с мелким дождём за окном. Я встал, сварил кофе — чёрный, горький, как моя новая реальность. Посмотрел на себя в зеркало в ванной: щетина, мешки под глазами, лицо осунувшееся. "Ну и видок, Серёга, — сказал я своему отражению. — Пора браться за себя". И в этот момент что-то щёлкнуло.
Не сломалось, а наоборот — окрепло. Я не буду сидеть и ныть. Не дам ей превратить меня в развалину.
Позвонил на работу, взял отгул. Потом пошёл в гараж — там у меня старый "жигуль" стоял, давно руки не доходили его подлатать. Открыл капот, начал возиться с движком. Руки сами знали, что делать, а мысли потихоньку устаканились. Гайки, масло, запах бензина — это было моё, настоящее. Не то что её "Саша был рядом".
— Серёг, ты дома? — голос Кольки, соседа, вырвал меня из раздумий. Он стоял у ворот, в старой куртке, с сигаретой в зубах.
— Дома, заходи, — крикнул я, вытирая руки тряпкой.
Колька — мужик простой, лет пятьдесят пять, бывший шофёр. Лицо красное, нос картошкой, глаза хитрые, но добрые. Мы с ним не раз за жизнь выпивали, он про Ленку всё знал, про Машу спрашивал. Друг, одним словом.
— Чего такой мрачный? — спросил он, присаживаясь на табуретку у верстака. — Вернулся, а Ленка борщом не встретила?
Я хмыкнул, бросил тряпку на полку.
— Борщом не встретила. С любовником в спальне застал.
Колька присвистнул, сигарета чуть не выпала изо рта.
— Да ты что? Вот это поворот! И что теперь?
— Выгнал обоих, — сказал я, глядя в сторону. — Пусть катятся.
Он помолчал, затянулся, выпустил дым колечками.
— Правильно сделал, Серёг. Баба, которая так поступает, — не баба, а тень. Ты мужик крепкий, справишься. А она ещё прибежит, попомни мои слова.
— Не знаю, Коль, — я пожал плечами. — И не уверен, что пущу обратно.
День прошёл в делах. Я разобрал хлам в гараже, сходил в магазин, сварил себе суп — простой, из пакетика, но горячий. А вечером сел на кухне с чашкой чая и вдруг понял: мне легче. Не сильно, но легче. Боль никуда не делась, но она уже не душила, а просто сидела где-то в груди, как старый шрам.
Телефон мигнул — сообщение. От Ленки. "Серёж, прости. Я дура. Можно поговорить?" Я посмотрел на экран, и пальцы замерли над клавишами. Ответить? Или нет? А потом подумал: "Пусть помучается. Как я мучился в том поезде, думая о ней". И выключил телефон.
За окном дождь стучал по подоконнику, ветер гнал облака. А я сидел и пил чай — горький, с привкусом свободы. И знал: это только начало. Я ещё найду себя. И, может, даже прощу её когда-нибудь. Но не сегодня. Сегодня я выбираю себя.
Дождь за окном усиливался, капли барабанили по стеклу, как будто пытались пробиться внутрь. Я допил чай, поставил кружку в раковину и пошёл в гостиную. Там, на полке, стояла наша с Ленкой старая фотография — с отдыха в Крыму, лет десять назад.
Маша ещё маленькая, в панамке, строит замок из песка, мы с Ленкой улыбаемся, обгоревшие на солнце. Я взял рамку в руки, провёл пальцем по стеклу. Тогда всё было просто — мы были вместе, и этого хватало. А теперь… Теперь эта картинка казалась кадром из чужой жизни.
Поставил фото обратно, лицом вниз. "Хватит оглядываться, Серёга, — сказал я себе. — Что было, то прошло". И в этот момент я решил: пора двигаться дальше. Не ради мести, не ради Ленки, а ради себя.
Прошла неделя.
Я вернулся на завод, в привычный гул станков и запах металла. Коллеги шутили, хлопали по плечу: "Ну что, путешественник, отдохнул?" Я улыбался в ответ, но молчал. Не хотелось выносить сор из избы. Дома порядок наводил постепенно: выкинул её косметику из ванной, убрал её цветастые занавески с кухни — поставил простые, белые, как мне всегда нравилось. Даже в спальню вернулся — купил новое постельное бельё, тёмно-синее, и лёг спать с открытым окном. Пусть ветер выдувает прошлое.
Колька заходил пару раз, притащил бутылку пива, рассказал, что видел Ленку в магазине — бледную, с красными глазами. "С этим Сашей её не было, — добавил он, хитро прищурившись. — Может, одумалась". Я пожал плечами. "Её дело", — сказал и сменил тему. Не хотел копаться в её жизни. Хватит.
А в субботу позвонила Маша. Голос весёлый, звонкий, как колокольчик:
— Пап, привет! Как дела? Я на выходные приеду, соскучилась!
— Приезжай, дочка, — ответил я, и в груди потеплело. — Борщ сварю, как ты любишь.
— А мама дома? — спросила она осторожно.
Я замялся. Врать не хотелось, но и грузить её правдой — тоже.
— Мамы пока нет, Маш. Уехала… по делам. Потом расскажу, ладно?
— Ладно, — протянула она, но в голосе чувствовалась тревога. — Главное, ты в порядке, пап.
— В порядке, — соврал я с улыбкой. — Жду тебя.
Повесил трубку и подумал: "Дочка — вот ради чего стоит жить". И пошёл на кухню чистить картошку. Пусть не всё идеально, но борщ я сварю отменный. Для Маши. Для себя.
А потом была ещё одна ночь — тихая, без дождя. Я сидел на крыльце с кружкой кофе, смотрел на звёзды. Телефон лежал рядом, экран молчал. Лена больше не писала, и я не знал, жду ли я её сообщений или уже нет.
Ветер шевелил ветки старой яблони, той самой, что мы с ней сажали, когда Маша родилась. Дерево выросло крепким, с толстым стволом и кривыми сучьями — как наша жизнь, местами корявая, но живая.
И вдруг я услышал шаги. Тихие, неуверенные. Поднял глаза — Ленка. Стоит у калитки, в старом пальто, с сумкой через плечо. Лицо бледное, губы дрожат. Молчит, только смотрит.
— Чего пришла? — спросил я, и голос вышел ровный, без злости.
— Серёж… — начала она, но запнулась. Глаза заблестели от слёз. — Я ошиблась. Всё поняла. Прости, если сможешь.
Я смотрел на неё — на эту женщину, которую любил полжизни. И не чувствовал уже ни ярости, ни боли. Только усталость. И, может, каплю жалости.
— Заходи, — сказал я наконец, кивнув на дверь. — Поговорим.
Она шагнула вперёд, а я встал, отряхнул джинсы. Не знаю, что будет дальше — простить её или отпустить навсегда. Но одно я понял точно: я не сломался. Жизнь моя не рухнула, как я думал в ту первую ночь. Она просто изменилась. И я с ней.
Дверь скрипнула, Ленка прошла в дом, а я задержался на крыльце. Посмотрел на небо — звёзды мигали, яркие, холодные. И подумал: "Всё ещё будет. Не конец, а начало". Потом вдохнул поглубже и шагнул за ней.