оглавление канала, часть 1-я
Если уж совсем честно, то он вообще не вписывался в мою схему происходящего. Он был посторонний, совсем. Но то, что он время от времени возникал на «горизонте», не давало мне окончательно отбросить в сторону его «карту».
У меня еще были дела на работе. В частности, мне нужно было разобраться, что это за «партнер» такой появился у московских ювелиров, что по его настоянию нам шлют «бонусные» посылки. Почему-то мои мысли на этот счет все время возвращались к Сташевскому. Уж не он ли приложил к этому свою руку? Но докопаться до истины одними беседами с работниками московских ювелиров у меня, увы, шансов не было. Нужно озадачить этим вопросом Сеньку. Пускай она свою энергию направит в «мирное русло», так сказать, на пользу родного предприятия. Тогда у нее, возможно, останется меньше времени, чтобы капать мне на мозги.
Предупредив охранника, что я вернусь часа через два, я направилась в «Слободу». Это было совсем малюсенькое кафе, открывшееся у нас совсем недавно. Свою заслуженную славу оно приобрело за счет хозяина этого заведения, который был замечательным кондитером. Там можно было посидеть спокойно и выпить чашечку кофе или какао, которое в последнее время модно стало называть «шоколадом», а также отведать замечательных пирожных, изготовленных прямо здесь, в небольшой пекарне. Сладкого я не любила, но потакая слабостям сестрицы, иногда захаживала. Сенька лопала пирожные, а я наслаждалась хорошим кофе.
На массивных дверях тренькнул колокольчик, когда я вошла в кафе. Ко мне сразу кинулась официантка (администраторов в виду небольшого размера заведения здесь не держали) с радушной улыбкой, словно я была ее любимой тетушкой, которую она не видела несколько лет. Пояснив девушке, что меня ожидают, я огляделась. Из шести столиков занятыми оказались только два. За одним из них сидел Аникеев и с грустной улыбкой Пьеро смотрел в свою чашку. Он так глубоко был погружен в тайны кофейной гущи, что вздрогнул, когда я, подойдя к столику, поздоровалась. Соскочил со своего места, чуть не опрокинув посуду на столе, суетливо пожал мне руку и принялся изливать на меня поэзию извинений и благодарностей. Я, усевшись за стол, сначала сделала заказ, и только потом, с улыбкой глянув на Аникеева, проговорила голосом барыни, которая милует своего холопа, то есть с ноткой расслабленного великодушия и легкой небрежности:
- Ах, Константин, оставьте… Мне приятно было, что вы обо мне вспомнили. Да и кофе здесь готовят чудесный… Так что я вам благодарна, что вы меня выдернули из душного офиса.
Аникеев улыбнулся во весь рот, демонстрируя мне прекрасную работу своего дантиста. Глаза его непонятного цвета, не то серые, не то зеленые (про такие моя бабуля говорила серо-буро-малиновые) восторженно заблестели за стеклами очков, и он радостно прочирикал своим высоким голосом:
- А может, пирожное? Знаете, здесь подают чудесные пирожные!
Я помотала головой.
- Простите, но нет… Не люблю сладкого.
Константин недоуменно захлопал на меня коротенькими белесыми ресницами, словно ему тигр в зоопарке ответил, что он не любит мяса.
- Как…? Совсем не любите…?
Я усмехнулась. Кажется, следовало брать беседу в свои руки. Иначе мы тут можем состариться, дискутируя на тему «почему нужно есть сладкое». Поэтому я коротко ответила:
- Не люблю… - И тут же задала свой вопрос: - Так зачем же вы меня хотели видеть?
Конечно, с моей стороны назвать это «вежливостью» было нельзя, но и до хамства было еще далеко. Костя как-то смутился, запустил пятерню в свою лохматую и какую-то пегую, как у старого пони, шевелюру, которую, судя по виду, он не расчесывал лет десять, как минимум, и, пряча глаза, начал мямлить:
- Вы понимаете… Мне очень неловко… Вы там на лекции… Точнее, после лекции задали мне вопрос, а я начал нести какую-то чушь, отсылать вас к каким-то литературным источникам. Мне очень стыдно. Но поймите, Дуся… - Тут он испуганно сморгнул и проблеял: - Надеюсь, вы не обиделись, что я вас так назвал? – Я поспешно заверила его, что нисколечко не обиделась, а он, уже более уверенно, продолжил: - Так вот… Эта тема находится… - Тут он вдруг принялся озираться, словно опасаясь, что нас кто-нибудь подслушивает. Никого рядом не оказалось, и он, шепотом продолжил, как мне показалось вначале, совсем о другом: - Знаете, мы когда эту библиотеку нашли… Точнее, не мы, а монахи. Они тут же позвонили в наш институт и попросили прислать специалистов. Так вот… - Тут он растерянно опять захлопал ресницами. А я мысленно закатила глаза, удивляясь, как он вообще с таким рассеянным вниманием умудрился защитить кандидатскую. Аникеев как-то недоуменно пожевал губами и пробормотал, кажется, обращаясь к самому себе: - Так… О чем это я? Ах, да… Когда мы поняли, ЧТО именно было обнаружено в монастыре, к нам в институт пришли какие-то «товарищи» и так это ненавязчиво объяснили, что если мы и дальше хотим мирно-тихо заниматься своей наукой, то распространяться о братстве лучше бы не следовало. – Увидев, как я вскинула брови, он поспешно заговорил: - Нет, нет… Никаких подписок или еще чего-либо подобного с нас не брали. А просто намекнули… - Тут он навалился грудью на стол, чтобы приблизиться ко мне, и прошипел: - Вы понимаете??? – Я понимала, что и выразила энергичным кивком, а он продолжил: - Собственно, этого и следовало ожидать. Все тайные общества находятся «на карандаше» у наших соответствующих органов. В общем… Я не смог вам при всех начать рассказывать о Журавлином братстве вот так, в открытую. Но я вам с удовольствием расскажу все, что вы хотите знать… - Я, усевшись поудобнее, отхлебнула из своей чашечки кофе и всем своим видом дала понять, что готова к его откровенностям, что выражалось в моем внимательном взгляде, направленном на него. Он опять смутился и принялся протирать свои очки. Насколько я поняла, у него этот жест был совершенно неосознанным в тот момент, когда ему нужно было собраться с мыслями. Наконец, он «собрался» и заговорил доверительным шепотом: - Думаю, братство существует и по сей день. Только в каком виде, мне пока непонятно. Но я доподлинно знаю, что все еще существуют специальные школы, где члены организации продолжают, как и много тысячелетий назад, изучать все то, что и изучали с самого первого момента его образования. Из книги я понял, что не каждый может вступить в это братство, а только какие-то особенные люди. На каких принципах основан этот жесточайший отбор, я, к сожалению, пока не разобрался. Знаете, язык повествования чем-то напоминает индийский санскрит. Вот, кстати, почему я и привлек Михаила. Он специализируется именно на санскрите!
Восторг, с которым он мне выдал последнюю информацию, был мне совершенно непонятен. Ну, специализируется и специализируется. Чему Аникеев так радовался, совершенно было не ясно. И, честно говоря, я уже начала слегка скучать. Ничего нового Константин мне не поведал. Я, благодаря отцу Андрею, знала уже гораздо больше, чем мне рассказал Аникеев. Но встать и уйти я сочла невежливым. Человек старался, можно сказать, преодолел свою непомерную застенчивость и пригласил меня в кафе, а я… В общем, я сидела и слушала его бормотание с нейтрально-вежливым выражением лица. Как бы он ни был увлечен собственной речью, а мое безразличие все же заметил. Печально шмыгнув носом, констатировал:
- Вам не интересно…
Я стала уверять его, что слушать его рассказ – предел моих мечтаний на сегодняшний день. На его лице опять появилась грустная улыбка Пьеро, и он проговорил:
- Понимаю… Знаете, я уже привык, что моей страсти к изучению этой части истории нашего народа никто не разделяет. Существует, так сказать, официальная наука с закрепленными догмами, а все, что не вписывается в эти рамки, отвергается, как сказки, в лучшем случае, или как крамола, в худшем. Но, знаете, Дуся, а ведь у меня к вам тоже есть вопрос. – Я выразила наклоном головы легкое недоумение и подчеркнула степень этого недоумения выразительным взглядом. Константин хитро так улыбнулся и спросил: - Там, в монастыре, помните?... – Я кивнула головой, мол, конечно, помню, а он удовлетворенно продолжил: - Вы, когда увидели тиснение на обложке, кажется, узнали этот узор? Михаил тогда еще обратил на это внимание. Так, вы узнали?
При этих словах взгляд его сделался остро-проницательным и каким-то холодяще-цепким. И даже выражение его лица как-то неуловимо изменилось. Он сейчас мне напоминал не недотепу-Пьеро, а какого-то маленького, но очень хищного и хитрого зверька, что-то наподобие ласки или куницы. Но длилось это всего лишь несколько мгновений. Я даже несколько растерялась от неожиданности и забормотала не особо убедительно, словно меня застали врасплох в тот момент, когда я воровала из банки варенье:
- Нет… С чего вы взяли? Откуда бы мне его «узнавать»? Просто меня заинтересовал оригинальный узор. – Это совершенно никуда не годилось! Тут я взяла себя в руки, и я уже более убедительно, изображая медленное восстановление собственной памяти, заговорила: - Возможно, я видела подобный узор в одном из музеев. Простите, сейчас уже и не припомню, в каком. – И отсутствие дальнейших объяснений заменила очаровательной улыбкой.
Аникеев, тоже приняв прежний облик недотепы-Пьеро, охотно подхватил:
- Это вполне возможно…
После этих слов повисла неловкая пауза. А потом он вдруг торопливо заговорил, словно опасаясь, что я сейчас встану и уйду:
- Евдокия… У меня к вам есть одна необычная просьба… Не сочтите за бестактность… Но, знаете, я слыхал, что вы водите знакомство с одним господином, который… - Тут он сбился, а я с искренним изумлением уставилась на него. Он опустил смущенный взгляд и промямлил: - Насколько мне известно, вы знакомы с Брониславом Сигизмундовичем, с господином Сташевским. Не могли бы вы меня ему представить? – Он, наконец, поднял на меня взгляд, и, видя, что я все еще продолжаю на него в недоумении таращиться, торопливо продолжил: - Понимаете… У меня есть один проект, который требует определенных вложений. Исторические изыскания. А Бронислав Сигизмундович тоже, в некотором роде, историк. Точнее даже, не просто «в некотором роде», а историк, профессор. Но у него есть средства и связи. И я подумал, возможно, он захочет принять участие в моем проекте. Но, как вы сами понимаете, к такому человеку нельзя вот так, запросто подойти и представиться. Да и кто я такой, чтобы вот так… – Тут он опять сбился, видимо, не найдя нужного определения, кто же он, все-таки, такой. А потом, приложив для пущей убедительности обе руки к груди, и с нажимом произнес: - Поверьте… Это очень перспективное направление! Но нужны средства. А, как я вам уже говорил, официальная наука не желает признавать никакой альтернативной истории. И мне не приходится рассчитывать на поддержку нашего института. А Бронислав Сигизмундович…
Я тяжело выдохнула, и Аникеев испуганно замолк, продолжая глядеть на меня, словно щенок на хозяина, в руках которого было лакомство. Еще одной длинной речи, не содержащей по своей сути никакой информации, я выдержать не могла. Уверять Аникеева, что мое знакомство со Сташевским носит довольно поверхностный, если не сказать, странный характер, я не стала. Это было бесполезно. Поэтому я просто, кивнув головой, проговорила:
- Хорошо… Я договорюсь о встрече и представлю вас ему. Но дальше вы уж сами.
Аникеев пришел в такой восторг, что я стала опасаться проявления его неуместных восторгов в виде объятий. Терпеливо выслушав все его излияния, я уже собиралась, сославшись на занятость, откланяться, чертыхаясь про себя за потраченное впустую время, но тут произошло маленькое событие… Точнее даже не событие, а эпизод. Совсем незначительный, но… Видя, что мы все съели и выпили, к нашему столу подошла официантка. Поинтересовавшись, будем ли мы еще что-нибудь заказывать и услышав наше твердое «нет», она составила на поднос пустые чашки и бутылку из-под минеральной воды. Уходя, девушка неловко зацепилась носком туфли за ножку выдвинутого стула, и бутылка на подносе покачнулась и стала падать. Аникеев в это время доставал свое портмоне, чтобы оплатить счет. Другими словами, я хочу подчеркнуть, что за девушкой в этот момент он не следил. Мгновение, и бутылка бы грохнулась на кафельный пол, разлетаясь в стороны мелкими стеклянными брызгами. Молниеносным движением, которое я даже не успела как следует зафиксировать, Константин подхватил падающую бутылку почти у самого пола и быстро поставил ее на стол, будто она там и стояла. И тут же он нахмурился, словно досадуя на что-то, и как-то исподтишка кинул на меня быстрый взгляд. Официантка забормотала извинения, подхватила злополучную бутылку и удалилась. У меня хватило ума сделать вид, что я вообще ничего не заметила. Но сказать, что я была просто озадачена (про удивление я вообще уже не говорю) – это значило вовсе ничего не сказать.
