Снаружи здание представляло собой зеркальную башню, возвышающуюся над всей остальной застройкой. В пасмурный день вершина ее терялась в кисее туч, и было непонятно – выше или ниже облачного слоя находится большая часть. В солнечный же день, если смотреть с близкого расстояния, из-за эффекта перспективы казалось, что верхушка строения сужается, превращаясь в острие – иглу, которая протыкает ткань небес и растет куда-то дальше, за небо, во вне-пространство и безвременье.
Отчасти это было правдой. Горожане прозвали здание "Небесной канцелярией", ибо здесь можно было получить абсолютно любую справку. И вот случилось так, что впервые в жизни попасть внутрь небоскреба понадобилось мне.
– Вам какой этаж? – спросил меня мужчина в серой форме служащего "Небесной канцелярии", когда открылась дверь лифта.
– Этаж тридцатый «А», – ответила ему я, пытаясь войти в полупустой лифт.
– Нет. Мы едем вниз, а вам наверх, – буквально вытолкнул меня служащий.
Дверь закрылась, и я осталась ждать дальше. Из трех лифтов, перед которыми я бродила уже полчаса, только на табло у этого было хоть какое-то движение. Два других казались сломанными. Если бы нужный мне этаж был десятым, ну, даже пятнадцатым, я бы пошла пешком, но мне необходимо было подняться на двадцать пять этажей. Да еще и странная литера «А» очень смущала. Может, стоит вернуться в кабинет, из которого меня так высоко послали?
Я еще раз обошла все три лифта и у каждого нажала кнопку вызова. Тишина. Я находилась на пятом этаже, здание на этом уровне было мертво. Здесь имелась только одна дверь, в которую я некоторое время назад вошла. На двери на черной табличке золотыми буквами красовалась надпись: «Архив XXI века». На приклеенном на скотч листочке ниже от руки красивым почерком было выведено: «Цифровизация документов от начала до XX века».
– Вот, – протянула я тогда анкету, заполненную в окошке регистрации первого этажа, – сказали отнести вам.
Мужчина маленького роста напоминал одновременно гнома, конторского служащего первой половины двадцатого века и старого еврея из анекдотов про Одессу. Взяв у меня из рук анкету, он указательным пальцем переместил очки с кончика носа ближе к глазам. Прочитав написанное, тем же пальцем сдвинул очки обратно и посмотрел на меня поверх сильно увеличивающих линз. Хмыкнул и скрылся за одним из стеллажей, заставленных папками до самого потолка. Звуки его шагов становились все тише и тише, затем и вовсе затихли, и где-то далеко-далеко кто-то передвинул что-то тяжелое. Наступила тишина.
Я посмотрела на часы – без пяти минут десять. Подождала минуту, другую, третью. Оглянулась – присесть было не на что. От нечего делать стала мерить шагами небольшое помещение и, по старой привычке, читать по памяти стихи. Через время мне это надоело, и я начала тихо шепотом напевать песенку. Вторую. Третью. Вновь взглянула на часы – без четырех минут десять.
– Хорошо поете, – гном протянул мне документ, я даже вздрогнула от неожиданности – так тихо он подкрался.
– Прошла всего одна минута? – нахмурилась я, показывая ему часы.
– Мне извиниться, что так долго? – он опять стащил очки на кончик носа и обиженно выпятил нижнюю губу. – Вам на этаж тридцать «А».
И вот так, выйдя из архива, я застряла перед лифтами. Что ж, иного выхода нет, надо вернуться в гномье царство справок. Набрав полную грудь воздуха, открыла дверь. Тетка в темном халате мыла пол ветхой тряпкой, намотанной на деревянную швабру.
– Вы меня извините, но я уже полчаса не могу уехать с вашего этажа.
Тетка обернулась, и я готова была поклясться, что это тот же самый гном, только теперь на нем платок, повязанный под подбородком спереди, темный халат уборщицы, и женская грудь. Грудь у тетки казалась необъятной. У архивного гнома ее не было, зато на бледных скулах топорщились густые бакенбарды, коих не имелось у тетки. Но очки на носу были все те же.
Тетка оперла швабру на стеллаж, вышла ко мне через маленькую дверку, с трудом протиснувшись в нее боком, и вывела меня из архива. Возле крайнего лифта она достала из кармана плоскую прозрачную карточку и провела ею по панели управления рядом с кнопкой вызова. Панель подмигнула нам зеленым светом, и меньше чем через минуту дверь лифта открылась.
В кабине стоял такой же служащий как был в первом лифте, только если на том лифтере форма блестела новизной и чистотой, то у этого работника она имела значительный износ. К тому же он курил прямо в лифте.
– Егоровна, ты ошалела вызывать служебный лифт при посетителях? – возмутился лифтер.
– Да ее к нам на работу взяли. Вот, – Егоровна выдернула у меня из рук лист, который мне вместо анкеты дал гном, – посмотри! А ну, заходь быстро, – гаркнула в мою сторону уборщица голосом архивного гнома.
Я от неожиданности запрыгнула в лифт, дверь за мной закрылась, и лифт тронулся. Лифтер изучал выданную мне бумагу, в которую я умудрилась за полчаса даже не заглянуть. А я изучала лифтера. Он моего роста, седой, с очень живым покрытым морщинами лицом. Глаза веселые, словно он задумал шалость или перед работой пропустил рюмашку-другую.
– На Тобольскую, значит, – хмыкнул служащий. – Начааальство, – смешно протянул он ударную «а» и шутливо скривил лицо.
– Из декрета сотрудница вышла, на чьем месте я работала, и вот биржа нашла мне новую работу, – я зачем-то стала оправдываться перед ним.
– Да вы не волнуйтесь, Ольга Константиновна, – назвал лифтер меня по имени-отчеству, – на Тобольской хорошо, люди все душевные, можно сказать – хорошо спетый коллектив. Меня, кстати, Василий Сигизмундович зовут, – представился лифтер и засмущался. – Вообще я Васисуалий, но имя это не люблю – все постоянно его произносят с ошибками – поэтому зовите меня дядь Васей.
– Приятно познакомиться, дядь Вася, – улыбнулась я, – мне на этаж тридцатый «А».
– А у них сейчас перерыв, – расстроил меня лифтер, – поэтому мы чуток покатаемся и успеем до перерыва.
Я открыла рот, чтобы спросить, как это, но дядя Вася затянулся, затем притушил сигарету о подошву туфли и, отодвинув в сторону одну из стенок кабинки лифта, щелчком пальцев отправил бычок на… скользящую внизу железнодорожную насыпь. В лицо ударил теплый сухой ветер, пропитанный запахом нагретого солнцем степного разнотравья, а еще смолы, угля и железа. Океан трав раскинулся от насыпи и до самого горизонта. Под ветром трава колыхалась, бежала волнами, рябью, точно настоящая вода. Я ощутила под ногами вибрацию поезда, в кабину лифта ворвался звук паровозного гудка. Лифтер потянул стенку лифта обратно, но не успел закрыть.
– Погоооодь! – послышался крик, и в стенку что-то ударилось.
Дядь Вася распахнул стенку на всю длину и к нам, как в товарный вагон поезда, запрыгнул мужчина в старинной военной форме. Развернулся и, удерживаясь одной рукой за стенку, протянул вторую руку бежавшему рядом мужчине, тот ухватился за нее и тоже заскочил в лифт.
Запыхавшиеся военные довольно рассмеялись, обменялись рукопожатиями с лифтером и покосились на меня. Дядя Вася сделал вид, что ничего не заметил, я промолчала, и они, немного помявшись, сели на пол, свесив ноги в пространство несущейся мимо степи.
– Дядь Вась, закурить не найдется? – спросил тот, что первым запрыгнул в лифт.
– У вас меньше трех минут. Только чтоб дыхание выровнять. Иначе свернем не туда, и будешь ты своего Врангеля несколько месяцев догонять, – проворчал лифтер, но, вынув из кармана сигареты, протянул их военному.
Я вспомнила эту форму – так выглядели красноармейцы времен Гражданской войны. Лифт мерно покачивался под стук колес. Перед глазами по-прежнему тянулась до горизонта степь с блеклой, высушенной солнцем травой и глубоким синим небом. Черт возьми, куда я попала?
– Барышня, – хриплым голосом окликнул меня второй красноармеец, – а как вас зовут?
– Герасимов! – рявкнул дядя Вася. – Ты правила знаешь – пока у тебя контракт шуры-муры не заводишь! И вообще, ваше время истекло. На выход, мужики.
Мужчины вздохнули и один за другим спрыгнули с платформы лифта. Дядя Вася быстро закрыл за ними, вернув на место привычную стенку, и стал пальцем рисовать знаки на зеркале, занимавшем все пространство от пола до потолка напротив дверных створок.
– Дядь Вася, а что это было? – ко мне вернулась способность говорить. Происходящее не укладывалось в моей голове.
– Вы про Герасимова, Оленька Константиновна? Не обращайте на него внимания, он ходок, трижды женат, и это только официально, – погрозил лифтер кулаком в сторону стены лифта, которая недавно была дверью вагона в грузовом поезде. – Он, как моряк – жена в каждом порту, а у него – в каждой временной реальности.
– Я про другое.
– Да я понимаю. Герасимов – вообще легендарная личность. Он бы уже в начальниках сидел, но авантюризм и женщины его губят. Вы документик свой в сумочку спрячьте и держитесь крепче, мы сейчас с одного этажа ребяток заберем, закинем их в нужное время, а потом помудрим с вами.
Я спрятала бумажку в сумочку. Сумочку повесила на шею, и зачем-то запихнула ее под пиджак. Стянула с руки резинку для волос и затянула волосы в хвост. Все. Я готова. Понять бы еще – к чему?
Дядя Вася продолжал рисовать пальцем по зеркалу. Лифт иногда останавливался, лифтер подскакивал к закрытым дверям, слушал, приложив ухо к щели между створками. Снова бежал – если три больших шага уместно назвать бегом – но уже к зеркалу и рисовал на нем другой узор.
Я вжалась в стену, стараясь казаться как можно меньше, иногда даже втягивала в плечи голову. Боялась чего-то, хотя и не понимала – чего. В один момент лифт остановился, и снаружи донесся громкий звук удара. Мы с лифтером подпрыгнули на месте, он обернулся к зеркалу и быстро постучал по нему ладонью.
– А вы знаете, Ольга Константиновна, что мое полное имя обычно просят произнести человека на корпоративах, чтобы узнать – можно ли наливать ему еще, или уже все – норма!
– Вы пытаетесь меня отвлечь, Васисуалий Сигизмундович? – глубоко дыша, чтобы успокоиться, спросила я лифтера.
– В общем-то, да, – сознался дядя Вася.
Лифт остановился, двери разъехались в разные стороны, и вошли четыре человека, одетые так, словно снимались в фантастическом боевике. Трое начали проверять оружие, развернувшись к дверям, а четвертый уставился на меня. На зеркальной поверхности его шлема я увидела свое отражение. Но внезапно стекло шлема прояснилось, и я уперлась взглядом в его глаза. Цвет радужки, как у меня, и форма век – тоже. Странное совпадение. Глаза у меня папины, только вот он, как и я, был блондином со светлыми бровями и ресницами, а стоявший передо мной мужчина – брюнет.
Следующая остановка – и четверо наших пассажиров вышли. Я покосилась на дядю Васю:
– Хоть в двух словах – что здесь происходит?
– Это можно, – кивнул лифтер. – Этот лифт для персонала “Небесной канцелярии”. Перемещается он по этажам, временным слоям и иным реальностям, но последнее – в теории. Постепенно ты со всем механизмом ознакомишься, и тебя ничто не будет удивлять.
– Мы перешли на «ты»?
– Да, Оленька, в моей памяти появились фрагменты, нашего давнего знакомства. Любопытно, конечно. Давай проверим одну вещь.
Дядя Вася развернулся к зеркалу и его руки начали рисовать на стекле очень сложные узоры. Я оглянулась по сторонам – лифт как лифт, как и все остальные, только вот кнопок управления этажами в нем нет. Но для этого имелся лифтер, рисующий на огромном зеркале знаки.
– Дядь Вась, а как лифт без кнопок понимает, куда нам надо?
– Мой талант – слово. Из точки А в точку Б я простраиваю путь, и пишу это на зеркальной поверхности. Иногда бывает так, что я не понимаю те знаки, что пишу. Они не из нашего времени, или не из нашей реальности. Но кто-то мне их подсказывает. Я пишу, и мы приезжаем в точку Б.
Лифт долго ехал, а когда остановился – прозвучал красивый мелодичный сигнал. Лифтер схватил меня за руку, прижал к себе, и мы оба вжались в зеркало напротив входной двери. Двери раскрылись. Перед нами разверзлось обсидианово-черное пространство, словно лифт тонул в огромной емкости с черной краской. Это одновременно пугало и завораживало.
– Твоя судьба еще не определена, – тихо прошептал дядя Вася, – это огромная редкость. Предпоследний этаж всегда показывает будущее человека, а у тебя его нет.
– Может, я скоро умру? – у меня сжалось горло от этой новости, и все, что я могла – лишь шептать.
– Нет. Мы бы увидели похороны. А так – небесные пряхи еще не сплели нити твоей судьбы.
– Понятно. А что на последнем этаже?
– Бог, в которого перестали верить.
Двери плавно закрылась, и лифт тихо поехал вниз.
– А почему вы называете этаж Богом?
– Богом, в которого перестали верить, – уточнил дядя Вася. – Это давняя и запутанная история. Одна строительная корпорация выиграла тендер на возведение здания административной высотки. Строили быстро, тихо, без лишнего внимания, не требуя, как обычно, дополнительных финансов. Город не успел оглянуться, как здание подперло собой небо. Странности заметили на этапе внутренних работ – все, кто был занят строительством, не покидали это здание. Им подвозили стройматериалы, оборудование, еду для рабочих. Они все забирали, и, подобно муравьям, копошились внутри. В день, когда высотку должны были принять в эксплуатацию, все работники поднялись на этом лифте на последний этаж и остались там. Мы это видели по камерам наблюдения. Последним наверх уехал глава корпорации, написав прощальную записку: «Вы перестали верить в Бога». Вот такая странная история. Со временем мы почти разобрались – как и что тут работает. Загадкой остался только последний этаж. Приехать на этаж можно, но двери не открываются, что-то не пускает людей в себя. Похожая история и с предпоследним этажом. Он у нас как большой телевизор, посмотреть можно, покуда видно. А остальное – тайна. Прошло уже много лет, но строители так и не дали о себе знать.
– А остальные лифты ездят на последние этажи?
– Нет, Оленька, только этот. И то, – лифтер поднял вверх указательный палец, – не с каждым лифтером сюда можно попасть, не каждый день и не каждого посетителя лифт сюда довезет. А вот и твой этаж – тридцатый «А».
– А почему этаж с буквой «А»?
– Административный.
Двери открылись, и я вышла из лифта, с трудом увернувшись от хлынувшей внутрь толпы. Сюрреализм происходящего выбивал из колеи, заставляя сомневаться в реальности. Я вновь взглянула на часы – десять минут одиннадцатого – и окончательно уверилась, что сплю, а раз я сплю, то ничего плохого со мной произойти не может.
Я постучала в нужный мне кабинет и смело открыла дверь. Улыбчивая девушка забрала у меня документ, выданный гномом. Вручила пару плоских прозрачных карточек, как у Егоровны, большую связку ключей, пачку документов и письмо.
– Так. Ключ от служебного лифта, – показала она мне одну из карточек. – Ключ от вашего кабинета в этом здании, – девушка продемонстрировала вторую. – Кабинет у вас триста семнадцатый. А это ключи от вашего кабинета на Тобольской. Можете заходить, как вам удобно – или через Небесную канцелярию, или через здание городской администрации на Тобольской, все равно попадете в одно место. Эти документы надо зарегистрировать у секретаря Верочки, а это письмо вам занес Герасимов минут десять назад.
Над триста семнадцатым кабинетом висела табличка “Секретариат”. Открыв дверь своим ключом, я обнаружила обычный офисный кабинет с двумя рабочими столами, на каждом из которых стоял компьютер. За одним из столов сидела девушка.
– Заходи быстрей! Кофе той самой температуры, чтобы пить, наслаждаясь, не обжигая язык и не выпивая его одним холодным глотком. Я чашку перед твоим компьютером поставила.
– Здравствуйте, – поздоровалась я, сбросила все вещи и бумаги на свободную часть стола и приземлилась в пружинящее офисное кресло. – Я Оля, – махнула из-за монитора девушке и сделала глоток кофе. – Спасибо, кофе как я люблю.
– А я Вера. Или Вероника. Но не Ника, – помахала мне в ответ сотрудница. – Давай на «ты».
В конверте от Герасимова лежали несколько фотографий. На первой я стояла в холле роддома с новорожденным ребенком на руках. На второй ребенку было уже года три, его держал на руках Герасимов, а я стояла впереди них и делала селфи. Ребенок выглядел испуганно, а мы с Герасимовым смеялись. Идиллия, семейное счастье. Непонятно, это мальчик или девочка. Больше был похож на мальчика, но смущала копна вьющихся темных волос до плеч. По третьей фотографии я поняла, что у меня сын – со снимка на меня глядел молодой человек в военной форме. Мое лицо – глаза, нос, подбородок, и только цвет волос от Герасимова. Сын, которого у меня пока нет. Переворачиваю фотографии – дат нет. Заглядываю в конверт, внутри небольшой листок: «Если ты поверишь им, то наш сын никогда не родится. Знакомься, это Родион. Родион Андреевич Герасимов».
Мой шок продлился недолго. Щелкнул замок, дверь распахнулась, и в кабинет ворвался крупный запыхавшийся мужчина в костюме-тройке серого цвета с галстуком оттенка спелой вишни. Вера подскочила на месте, и чашка в ее руках тревожно зазвенела о блюдце. Что-то здесь было не так – слишком респектабельно выглядел мужчина, чтобы бегать по кабинетам.
– Я опоздал! – мужчина глянул на фотографии, лежащие на столе и письмо в моих руках. – Ну как он все успевает? – в его крике было отчаяние.
– Оль, – словив мой взгляд, сказала Вера, – это наш директор – Борис Аркадьевич.
– Пойдем со мной, – Борис Аркадьевич сгреб фотографии со стола, положил в свой карман и протянул мне руку.
Вопреки рекомендации Веры я выпила остатки кофе одним глотком, встала и поняла, что больше всего на свете мне хочется сейчас убежать. От директора, Герасимова, Верочки и всей Небесной канцелярии. Когда-то моя мама сказала, что у меня все мои мысли можно прочесть на лице. Видимо, директор это сейчас и сделал. Он крепко схватил меня за руку и, как маленького ребенка, быстро вывел из кабинета. Из третьего лифта выглядывал дядя Вася, удерживая дверцы открытыми.
– Предпоследний, – прокричал директор, едва мы заскочили в кабину.
Дядя Вася опять рисовал на зеркале сложный рисунок. Пару раз лифт останавливали. Директор с раздражением просил людей, решить свои проблемы иным способом. Ходил в замкнутом пространстве лифта, подобно тигру в клетке. Мы с лифтером жались в углу, переглядываясь друг с другом. Мне безумно хотелось достать из кармана Бориса Аркадьевича фотографии и показать их дяде Васе. Рассказать про Герасимова и попросить у него совета – что мне делать с тем предостережением и кому мне не следовало верить?
Лифт остановился без мелодии как в прошлый раз. Значит, мы не на предпоследнем этаже. Дверь открылась и двое военных под руки втащили в лифт человека. Это ведь те же военные, которые ехали с нами в лифте с… моим сыном? Сейчас экипировка на них выглядела потрепано. Седовласый пожилой мужчина с закованными в наручники за спиной руками, провис между военными и стоял практически на коленях. Его дорогой черный костюм имел такой же потертый вид, как и он сам.
– У нас потери, – в лифт вошел третий военный.
За ним сомкнулись дверцы, и я узнала своего сына. Это он в прошлый раз смотрел на меня и ничего не сказал. Сейчас он был без шлема и его лоб рассекал большой шрам, спускающийся на левый глаз. Левая сторона лица почти полностью залита кровью. В голове не укладывается, что вот этот взрослый мужчина – мой сын. Я сняла шейный платок и протянула ему. Он с усилием улыбнулся и приложил платок к ране.
– Николай? – уточнил директор. Вероятно, речь о четвертом солдате, которого я видела некоторое время назад.
– Не только, – повязал платок на лоб Родион, и стал немного похож на пирата. Бледно-голубая ткань тотчас окрасилась красным. – Этажей двадцать Небесной канцелярии, если считать сверху, больше не существуют. В городе погромы, полиция не справляется, вот-вот для подкрепления прибудет армия, которая будет действовать жестче полиции. Дядь Вася, рули в подвал живее! Без остановок! Бойцы, двери.
Военные уронили человека и он, упав лицом вниз, застонал. Поменявшись местами с Родионом, они подняли оружие и направили его на двери. Дядя Вася лихорадочно чертил узоры на зеркале. Директор растирал лицо ладонями. Мне заложило уши от скорости летящего вниз лифта. Родион встал возле меня, опершись на стену, оружие свое направил на лежащего на полу человека и вдруг ударил его в бок ногой. Человек застонал, согнулся и свернулся калачиком. Затем он открыл глаза и посмотрел на ударившего его военного.
– Сволочь ты, сынок, – плюнул он тому на ботинки.
– Заткнись, Герасимов! – рявкнул директор.
– Сам ты, Боря, заткнись! – человек сгруппировался и сел. Оттолкнулся ногами от пола в центре кабины, переместившись к стенке, оперся на нее спиной и расслабился. Снова поднял взгляд на Родиона, а потом на меня. – Оля! – его голос охрип, и он прокашлялся. – Я не хотел тебя убивать, Оля, это все они, – кивок в сторону директора и лифтера. – Оля, у них технологии из будущего. Они меняют все, что им кажется неверным, а это приводит к ошибкам. Мы не справились с ними, Оль.
– Мам, не верь ему! Он лжец и авантюрист! Это его ошибки мы исправляем! Он бросил тебя со мной трехлетним на руках. Из-за него погибли миллионы людей. Его ждет суд.
– Щенок, – рассмеялся Герасимов.
У меня не возникало никаких эмоций к этому человеку, как и к стоявшему рядом с ним его и, якобы, моему сыну. В одного я еще не влюбилась, а второго не рожала. Пока. Для меня это чужие люди. Просто люди, которым я по-человечески сочувствую.
Лифт остановился. Открылись двери, и я увидела автомобильную парковку подземного этажа. Машин было мало, зато прямо перед лифтом ждали полицейские. Военные закинули оружие за спину, подняли сидевшего на полу Герасимова и вывели его из наружу.
– Не делай глупостей, Ольга! – крикнул, обернувшись Герасимов. – Убив меня, ты потеряешь сына! Он исчезнет на твоих глазах! Спроси у них про парадокс убитого дедушки. Поверь мне, Ольга!
Директор и Родион вышли следом. Лифтер подскочил к дверям, не давая им закрыться. А я осталась в странном состоянии – словно нахожусь внутри какого-то кино. Отвернулась к зеркалу и стала рассматривать в нем себя. В отражении я увидела, как Герасимова затолкали в одну из машин, как директор и Родион пожали руки полицейским. Странно, но у меня совсем не было желания прикоснуться к своему сыну. И сын ли он мне? Я стянула с волос резинку и перезатянула их в пучок. Поправила одежду и, увидев, что дверь закрылась, обернулась к мужчинам. Родион, директор и лифтер смотрели на меня, словно ждали указаний.
– О каком убийстве он говорил? – спросила я у всех сразу.
– Он боится, что ты прикажешь убить его из мести, – нахмурившись, ответил дядя Вася.
– Какая глупость – убивать человека из-за того, что двое расстались, – пожала плечами я. – Он что из-за развода начал вендетту? Или это я начала? У меня слишком мало данных, чтобы делать выводы.
– Из-за него погибло много людей, мам, а ты пыталась его остановить. Он захватит власть в одном из измерений, начнет нам вредить. И мы только и будем заниматься тем, что пытаться предотвратить его преступления. И выловить мы его не могли до этого момента – он уходил в другое измерение. Но теперь уже поздно, все разрушено. В будущем мир ждет апокалипсис.
– А что будет, если мы отправимся в тот момент, когда Герасимов меня впервые увидел в поезде? Родион исчезнет, если убить Герасимова тогда?
– Надо ехать наверх и смотреть судьбу Родиона, – ответил лифтер, приподняв форменную фуражку и почесав голову.
– Хорошая идея, – кивнул директор. – Туда мы изначально и планировали!
Лифтер подскочил к зеркалу, и его руки замелькали по зеркальной поверхности.
Я стояла возле стены и смотрела на Родиона. Директор о чем-то тихо переговаривался с дядей Васей, и тот односложно отвечал.
– Не надо меня так рассматривать, мам. Не привыкай. Вдруг отец прав, и я исчезну? Ты же сойдешь с ума.
– Ты не боишься исчезнуть?
– Я военный. Моя задача – спасать людей и мир. Если мое исчезновение – это та малая жертва, которую надо принести, чтоб отец не натворил бед, то не боюсь.
Конечно, он лгал. Умереть боятся все.
– Что у тебя с глазом?
– Не знаю. Наверное, его уже нет, – грустно улыбнулся военный. – Не переживай, мам, мне не больно. Я вколол себе обезбол. Если выживу, то медицина все исправит, а не выживу – отправлюсь в Вальхаллу к одноглазому Одину. Какого глаза у него там не было?
– Не знаю про Одина, но у бога Гора не было как раз левого.
– Замечательно.
Лифт мелодично звякнул, двери открылись, и мы увидели космос – бесконечную пустоту с рассыпанными тут и там перемигивающимися звездами. Тотчас яркая вспышка осветила пространство. Что это было? Взрыв сверхновой или гибель планеты? А может быть, катастрофа космического корабля? Зарождение чего-то нового, или гибель старого?
– Что это? – страх свел мои мышцы, и я с трудом произнесла эту фразу.
– Или далекое-далекое прошлое, или вселенская катастрофа а будущем, – нахмурился дядя Вася. – Такое я вижу впервые.
Дверь закрылась. Родион обернулся и уставился на директора.
– Тебе, наверно, надо попрощаться с матерью, – закашлялся тот. – Ведь мы сейчас поедем на место первой встречи твоих родителей. Рули, машинист, – обернулся Борис Аркадьевич к дяде Васе.
– Значит, я исчезну, – опустил голову военный.
Лифт неожиданно быстро добрался до нужного нам этажа, и я услышала под ногами стук колес поезда. Родион переместил меня на свое место, объяснив, что в случае обстрела с этой стороны будет более безопасно. Потом для верности поставил передо мной директора, прикрыв меня его телом, как щитом. Достал из-за спины оружие и кивнул дяде Васе. Тот распахнул стену, и мы увидели двух бегущих по полю мужчин. Один из них ускорился и запрыгнул в лифт. Обернулся, чтобы помочь второму, и тут Родион выстрелил.
– Ты что делаешь! – закричал вновь прибывший. – Ты ж убил его! Прям… голову отстрелил!
Человек спрыгнул вниз, а подскочивший к стене директор помог вернуть обратно стену. Родион не исчез. Я подошла ближе и положила сыну руки на плечи, чтобы лишний раз удостовериться, что он не иллюзия. Военный вздрогнул.
– Сын?
– Я здесь мам, – развернулся ко мне мой взрослый, но еще не рожденный мною сын.
– Борис Аркадьевич, события, которые мы видели, теперь отменятся? Или есть вероятность…
– Сейчас проверим, – директор засунул руку в карман, вытащил две фотографии, поискал в кармане третью, но не нашел. – Вот так поворот! – на первой фотографии была я с новорожденным Родионом, а на второй я спускалась по ступеням Центра донорства. – Не хотел я проверять на близких парадокс убитого дедушки, но все оказалось проще – Родион не сын Андрея Герасимова.
– А за что Герасимов меня убил в будущем? – вспомнила я недавний разговор.
– Ты займешь мое место, – ответил директор, – насколько я знаю.
– А тот второй, что был с Герасимовым, кто он?
Директор посмотрел на дядю Васю, тот скривил лицо и хмыкнул, словно его приперли к стенке, и сейчас ему придется рассказать то, что он долго и тщательно скрывал.
Васисуалий Сигизмундович повернулся к нам спиной, набрал полную грудь воздуха и выдохнул на зеркало. Большую зеркальную панель заволокло туманом, словно в кабине было натоплено горячей банной влажностью. Лифт замер в пространстве, прервав движение, звуки исчезли. Туман на зеркале растаял, и дядя Вася подмигнул своему отражению. Внезапно отражение стало моложе, морщины разгладились, у двойника в зазеркалье увеличился рост и одежда сменилась с формы на черный деловой костюм. Васисуалий Сигизмундович в зеркале поправил рукой шикарную черную, едва начинающую седеть шевелюру, и костюм на нем плавно перетек в военную форму.
Замелькали кадры, словно кто-то листал альбом с ожившими фотографиями, в обратную сторону. Главный герой снимков становился все моложе, а рядом с ним появлялись другие люди, чаще мужчины, но иногда мелькали и женщины. На одном из снимков на несколько секунд появился Родион, но быстро исчез. Некоторые люди мне были смутно знакомы, в одном я опознала Бориса Аркадьевича, в нескольких женщинах мне почудилась я сама. Но чаще всего Васисуалий Сигизмундович мелькал с Егоровной, той самой уборщицей из архива, которая так похожа на старого еврея из Одессы. На последнем кадре замерли трое – два красноармейца, Герасимов и дядя Вася в молодости, но в современных, даже фантастических, военных костюмах и архивный гном.
– Что все это значит? – спрашиваю у всех присутствующих сразу. – Кто этот человек из архива? Почему на последних снимках вас трое? Он и Егоровна — это разные люди? Я там была на снимках? И Родион. Я видела Родиона!
– Оленька, давай по порядку, – прервал список моих вопросов Борис Аркадьевич. – Как зовут человека из архива, никто не знает, он не называет себя. Он один или это две личности с Егоровной, нам тоже не известно. Когда руководство города знакомилось с Небесной канцелярией, то он уже был в архиве. Он всегда там есть. Сделать с архивом и его работником ничего нельзя – он управляет временем, это точно. А еще точно, что справку, которую выдаст архив, изменить нельзя, события в той справке неизменны, как бы мы не старались изменить что-то в прошлом или будущем, выданная справка всегда соответствует действительности.
– Просто повелитель времени какой-то, – мои плечи дернулись, вдруг стало смешно, хотя на самом деле страх сковал спазмом мои мышцы. – Я не понимаю, что происходит. А вы с Герасимовым кто? – задаю вопрос дяде Васе, надеюсь, что хоть с ними не будет проблем.
– Мы опера, – улыбнулся Васисуалий Сигизмундович. – Я из прошлого, Герасимов из настоящего. Моего напарника в прошлом случайно убили, вот мне и дали Герасимова. В твоем времени, Оленька, мне семьдесят.
– Зачем все это? – мне захотелось спрятаться, забыть про все, что я здесь узнала. – Я могу сейчас пойти в архив и попросить справку, что я умру лет через восемьдесят, или сто? Для себя и своего сына?
– Интересный вариант событий, – задумался директор, – такое мы еще не делали. Давайте, попробуем. В архив, на пятый, дядь Вась! Ты, – направил на меня указательный палец Борис Аркадьевич, – берешь свидетельство о рождении и смерти на себя, Родион – на себя, а я – на Герасимова.
– А если дата смерти вас не устроит? – не спешил ехать на нужный этаж Васисуалий Сигизмундович. – Мы смотрели судьбу Ольги Константиновны – черна, как ночь. Норны еще не соткали ее нить. Родион еще не родился, хотя я в своем прошлом, буду с ним встречаться, а вот узнать про Герасимова любопытно.
– Тогда мы с мамой просим только свидетельства о наших рождениях, а вы, Борис Аркадьевич, на моего отца, – кивнул Родион. Оружие он опустил дулом вниз и подошел к дверям, чтоб, если что, прикрыть нас от всяких неожиданностей.
Двери лифта открылись, и мы втроем осторожно вышли. На этаже было так же безлюдно, как и в мой прошлый визит сюда. Я взглянула на часы – начало одиннадцатого! Мне показалось, что прошла целая жизнь, я встретила своего будущего мужа, сына, потеряла мужа, а прошло всего несколько минут? Может, прошло двенадцать часов, и поэтому стрелки снова в том же положении? Но нет. Я бы проголодалась.
– Держи дверь, дядь Вась, – крикнул директор, выходя из лифта последним.
Родион тем временем подошел к двери, потянул левой рукой за ручку – правой он удерживал винтовку – и заглянул внутрь. Затем осторожно вошел, осмотрелся и оглянулся на меня. Я вошла за ним и направилась сразу к гному. Тот вежливо улыбнулся мне и сдвинул очки с края носа к середине. Теперь я видела его глаза, разделенные пополам – верх глаза выглядел нормально, а низ, словно большая лодка, был увеличен.
– Еще раз здравствуйте, – улыбнулась я. – Можно мне получить мое свидетельство о рождении?
– Можно, – кивнул гном, – заполняйте анкету.
Передо мной на стол лег замысловатый бланк, словно созданный в девятнадцатом веке – бумага его была пожелтевшая, шрифт готический. В руку мне вложили чернильное перо. Я уставилась на бланк и перо. Странно. На двери надпись о цифровизации документов, да и чернил в своей жизни я в глаза не видела, но мне предлагают писать вот этим?
Я подняла на гнома глаза, а он задвигал бровями, словно говоря: «Пишите, Оленька, пишите». Улыбнувшись, пишу фамилию, имя, отчество, число рождения, месяц, год… я не могу вспомнить год. Да что это такое? Я ведь родилась… Мне сейчас…
– Какой сейчас год? – громко спросила я. Гном молчал, за моей спиной тоже было тихо. Обернувшись, я поняла, что никого рядом нет. Наверно, вышли, чтобы не мешать мне. – Я не помню года рождения, – моя рука дрогнула, и на бланк в то место, куда следовало писать дату, село чернильное пятно. – Я испортила бланк, – скорчив лицо в гримасе, я жалобно глядела на гнома.
– Ничего страшного, пишите дальше, место рождения – город или населенный пункт. Родители, даты их рождения.
Я смотрела на бланк и с ужасом осознавала, что ничего не помню. У меня болтались в голове обрывки воспоминаний с прежнего места работы, я помнила улицы родного города, свою квартиру, занавески на окнах, уютный диван, плед, старый дребезжащий трамвай, от которого дрожали стекла в моей спальне, помнила соседского кота. Но ничего больше. Я словно новая кукла, заведенная продавцом в магазине – утром открыла глаза в своей квартире и пошла на работу.
– Простите, – вернула я перо, бланк и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
За дверью стояли Родион и Борис Аркадьевич.
– Ну что? – спросил у меня директор. – Выдал?
– Я… Я… Я не смогла вспомнить свой год рождения, родителей и вообще ничего не помню из детства. Только обрывки с прошлой работы. Но я же как-то к вам на работу устроилась. Вот как? – почему-то к горлу подступил комок, а глаза наполнились слезами.
– Нам документы на тебя пришли уже готовые с твоего прежнего места работы. Ладно. Потом выясним. Что у тебя, Родион?
– Егоровна сказала, что переучет. Завтра все будет работать, – растягивая слова, проговорил Родион.
– Так-так, – почесал затылок директор. – Мне выдали свидетельство о смерти Герасимова. Он умрет через тридцать лет в этот день. При попытке сбежать, его застрелит конвоир.
– Я в кабинете была одна. Когда вы успели получить документы? И я не видела там гномиху.
– Егоровну, – поправил меня директор. – Так бывает в архиве – ты там всегда один.
Я развернулась и пошла в лифт. Дядя Вася заботливо удерживал двери.
Мы вошли внутрь. Родион с шипением сорвал промокшую от крови повязку и бросил в угол. Двери закрылись и тут же открылись опять. На пороге стояла Егоровна, в одной руке у нее была пластиковая карточка для лифта, а в другой – большой стаканчик кофе, закрытый крышкой и какой-то документ.
– Ольга Константиновна, вам Вера просила передать, – рука с кофе потянулась в мою сторону, и я успела схватиться за стаканчик и бумажку, как двери закрылись, не коснувшись руки Егоровны. Директор вырвал из моей руки документ.
Кофе снова оказался просто чудесным. Глоток за глотком – и мое тело оживало, как политый цветок, клетки наполнялись водой и энергией, я восстанавливалась после тяжелого перехода. Словно в меня влили дополнительные силы, и теперь я могла бежать дальше.
– Родион, хочешь глоточек? – предложила я сыну.
– Ты опять, ма, – рассмеялся он, – даже маленькой конфеткой делишься!
Хм, видимо, я хорошая мама. Я улыбнулась, снова протянула ему кофе, а он, закатывая глаза вверх, снова отмахнулся.
– Так, – директор принялся читать документ, – Герасимов убит в двух реальностях. Интересны две вещи – время смерти и сколько реальностей он успел сотворить.
Услышав про реальности, я закашлялась. Кофе не туда пошел.
Родион забрал у меня стаканчик и похлопал по спине. Скрючившись вопросительным знаком, я продолжила кашлять и прижалась к стене.
– Вы же говорили, что мы не умеем перемещаться по реальностям! – задышав более-менее нормально, спросила я присутствующих.
– Мы не умеем, – кивнул дядя Вася, – а вот Герасимов умеет.
Так. Герасимов умеет перемещаться по реальностям. Возможно, что поэтому на него шла охота. Кто из вас хороший, а кто плохой? И на какой я стороне?
Мне нужно подумать. Нужно больше информации.
– Мы сейчас в каком времени? – задала я вопрос всем сразу. – Год сейчас какой?
– А какой нужен? – уточнил лифтер.
– Любой, чтобы у меня был запас времени. Я не понимаю, что происходит. Мне надо больше информации. У меня же есть в этом здании кабинет? Можно мне туда?
– Оль, – нахмурился директор, – что тебя беспокоит?
– Моя память. Вы ее стерли? Я же утром помнила свою жизнь, я это знаю. И родителей помнила. Вы изменили мое будущее. Или я в иной реальности просто появилась из ниоткуда? И сейчас катаюсь с вами в вашем сумасшедшем мире, и здесь у меня нет прошлого.
– Ты уверена насчет прошлого? – подошел ближе Борис Аркадьевич.
– Да. Вы свое прошлое хорошо помните? – все трое закивали. – А я нет. Вы меня похитили. Или пытаетесь свести с ума? Может, я сейчас лежу в сумасшедшем доме, и у меня галлюцинации? Или на город спустили газ, который вызвал видения у всего населения? Или я чем-то отравилась и сейчас нахожусь… А может, это кофе?
– Нам надо на предпоследний, – заявил дядя Вася и стал рисовать на зеркале свои иероглифы. – Похоже мы в иной реальности.
Лифт тронулся. Я забрала у Родиона кофе и, несмотря на сомнения, допила его уже чуть теплым. Внезапно дверь лифта открылась. Солдат, стоящий к нам спиной, обернулся, снял фильтр-маску и прокричал:
– Лифт выше не пойдет. Последние тридцать этажей Небесной канцелярии разрушены. Выше только технический этаж, на него и переключили управление.
Солдат отвернулся от нас, а потом, словно что-то вспомнив, развернулся обратно и внимательно посмотрел на Родиона.
– Эй, Родион! – крикнул он в сторону, – Тут ты в молодости, и у тебя шрам на пол еб… лица!
К лифту подошел мужчина в возрасте лет за сорок. Один в один Родион, только морщин больше, седых волос и нет шрама.
– Вот видишь, мам, шрам убрали, глаз восстановили, а ты волновалась, – усмехнулся Родион, стоящий рядом со мной.
– Амм… Мама, – стушевался второй Родион, – здравствуй. У меня никогда не было шрама, – сказал он, повернувшись к Родиону. – Отец создал две реальности, и в нашей произошла катастрофа. Мир разрушается. Я не знаю, чем у нас все закончится, но каждый час мы теряем этаж канцелярии. В будущее больше не заглянуть. Если можете спасти свой мир – спасайте.
– А что с Герасимовым, – встрял в разговор Борис Аркадьевич.
– Убит сегодня при попытке к бегству.
Двери лифта закрылись, и мы поехали вниз.
– Делааа, – сказал, как заскулил, директор. – Дядь Вась, что хочешь делай, но верни нас в нашу реальность.
Лифтер повернулся к зеркалу, и его руки замелькали в причудливом танце. Я смотрела на это действо, и мне казалось, что время замедляется. Движения рук становились все более плавными, размах меньше. И в конце концов дядя Вася опустил руки и осел возле зеркальной стены. Борис Аркадьевич подскочил к нему и ахнул. Приложил ладонь к шее, пытаясь нащупать пульс. Уложил старого лифтера на пол и прижал ухо к его груди.
– Остановилось. Сердце остановилось.
Мы все замерли, будто сердце остановилось и у всех нас. Тишину нарушил визг тормозов. Директор вскочил на ноги и отодвинул стену лифта вбок. Поезд-лифт замедлял ход посреди летней солнечной степи и окончательно остановился напротив красноармейца. Военный стоял и курил, выпуская дым вонючих папирос в сторону. Это был тот самый красноармеец, что запрыгивал тогда к нам в лифт с Герасимовым.
– Вась, – обратился к нему Борис Аркадьевич, – тут ты умер.
– Да я понял уже, – смял бычок о сапог красноармеец. – Нам с Герасимовым цыганка нагадала, что умрем мы в один день. Андрюхе вот яму копал и думал – я ж судьбу свою знаю, за семьдесят умру. Как так? А оказалось вон как. Давай, я его с другом похороню.
Родион помог отнести тело Васисуалия Сигизмундовича к свежей могиле, Борис Аркадьевич пошел следом, а я села на пол, свесив ноги с вагона-лифта в бескрайнюю летнюю степь. В тишине особо пронзительно трещали кузнечики. В глубине лазоревого неба, опрокинутого над травяным морем, кружили две далекие точки – ястребы. Нагретый воздух нес ароматы шалфея, душицы и полыни. Сладость и горечь. Притягивающиеся противоположности.
Скоро в этом времени закончится Гражданская война, и до следующей войны люди проживут в мире совсем мало лет. Начнется русско-финская, затем Великая отечественная война, потом снова мир и новая череда конфликтов. Эти поля еще не знают, что будет впереди. Как сначала в одну, а затем в другую сторону по ним поедут сотни танков, как пыльцу с цветков собьет равнодушный кирзовый сапог. А потом, вдалеке, у самой кромки горизонта в упругую синюю высь вознесется на огненном столбе первая космическая ракета.
Человечество не может долго без войн. Нам всегда нужно что-то делить. Неуемные мы, вздорные. Но итогом конкуренции становится ускорение развития. Где бы мы были сейчас, если б не пытались между собой что-то делить? Дружно и в полном согласии сбивали бы бананы с пальм новой и модной палкой-копалкой?
Война вплелась в нашу культуру, науку, в само человеческое существо. Такой вот жуткий у нас симбионт…
Мужчины, опустив в свежевырытую могулу дядю Васю, вернулись к лифту.
– Вась, – замялся Борис Аркадьевич. – С Андреем… с ним так надо было.
– Да я понял уже, – вздохнул красноармеец, отводя взгляд от Родиона. – Вы из будущего, вам видней. Но мне б напарника, – пожал он мне руку, прощаясь. – Пришли быстрее, ладно?
– А почему вы меня об этом просите?
– Ну, так Борис, как самый старший в конторе по возрасту – теперь лифтер. Боец ваш явно из более дальнего будущего. Значит, ты новая хозяйка Небесной канцелярии.
Стена лифта стала на место, Борис Аркадьевич подошел к зеркалу и положил на него руки. Замер. Потом приложил к стеклу ухо и принялся что-то слушать. Через время тишину нарушил низкий гортанный звук. Бывший директор запел. На пение это похоже не было. Скорее набор звуков. Мне почудился камлающий шаман, будящий духов своим горловым пением. Я услышала варган. Увидела стихию, кружащуюся в танце, и поняла, что каждый лифтер управляет лифтом в силу своего дара. Дар дяди Васи – слово, дар Бориса Аркадьевича – звук.
Лифт плавно остановился, и открылась дверь. На пороге стоял высокий безликий мужчина. Лицо у него вроде бы имелось, но оно словно находилось в слое тумана – черты растворялись, плыли. Мне это напомнило картинку в телевизоре, когда блюстители нравственности замазывают в кадре сигареты или известные анатомические подробности.
– Строитель, – выдохнул Борис Аркадьевич.
За спиной строителя стояли такие же, как он сам, безликие люди.
– А где Бог, в которого перестали верить? – вытянул шею Родион, пытаясь найти Бога за широкими плечами строителей.
– Мы он и есть, – кивнул на стоящих за ним строитель. – Так всегда у вас, людей, выходит, что разрушают миры одни, а восстанавливают – другие. Что ты отдашь, Ольга, в жертву, за нарушение вами правил?
– Каких правил?
– Незнание не уберегает от ответственности. Вы создали парадокс, нам нужна жертва, чтобы разрешить его.
– Речь идет о человеческой жертве? – спросила я у строителя и, дождавшись утвердительного кивка, продолжила: – Себя.
– Твоя жертва не принимается.
– Но у меня больше ничего нет!
– Отдай в жертву сына. Бог, в которого верили на этой планете, когда-то так сделал.
– Парадокс убитого дедушки? Если убит отец нерожденного ребенка, то и ребенок не сможет родиться? Что вы сделаете с моим сыном? – мне хотелось накричать на этих безликих людей, которым было все равно кто выживет, а кто нет.
– Я пойду, мам, не переживай.
Родион шагнул из кабины лифта и оказался стоящим рядом со строителем. Его черты лица растворились, словно он выдохнул табачный дым после затяжки, и тот все никак не хотел рассеиваться. Мгновение – и Родион стал таким же безликим, как и стоящие рядом с ним существа.
– Нет! – вырвалось у меня. Я попыталась пройти следом, но что-то не выпускало меня в то пространство.
– Мам, не волнуйся, так надо, – грустно улыбнулся Родион.
– Не волнуйся, Ольга. Все в твоих руках.
– Почему в моих?
– Потому, что ты, как и Егоровна, артефакт Небесной канцелярии. Герасимов убил тебя в разных временах во всех открытых ему реальностях. А ты существуешь потому, что в момент убийства одна из твоих копий была в этот момент на предпоследнем этаже лифта. Ты временная ошибка. Такое бывает, редко, но бывает.
– И кто я теперь?
– Можешь называть себя небесной пряхой, мойрой, норной, прядущей судьбы людей, управляющей, как и Егоровна, событиями и временем. Можешь изменять то, что, по твоему мнению, неправильно, но помни – от каждого изменения идут волны, как круги по воде от брошенного камня, и эти волны затрагивают судьбы других людей. Уследить, чтоб нити судьбы не заплелись в тугой узел, который можно только разрезать, бывает очень сложно. В этом и заключается талант небесной пряхи – создать нить без дефекта.
– У нас теперь три мойры? – вмешался Борис Аркадьевич.
– Две. Не забывайте о двуликости древних богинь.
Двери лифта закрылись, и мы остались с Борисом Аркадьевичем вдвоем. Я опустила вниз голову и увидела свой окровавленный платок, служивший повязкой Родиону. Подняла еще влажную от крови ткань и развернулась к лифтеру.
– Фотографии, – попросила я.
Он полез в карман и вынул два снимка – на первом я с новорожденным Родионом на руках, а на втором я выхожу из Центра донорства.
– Так, – обрадовалась я, – Родиона я себе верну, у меня есть его образец ДНК, но надо проверить еще одну вещь.
– На предпоследний? – уточнил лифтер.
– Да, – кивнула я.
Лифт ехал под звуки, издаваемые лифтером, напоминавшие эхо, мечущееся под сводами храма во время службы. Словно кто-то неистово молился, вымаливая у вселенной лучшую судьбу.
Сделать так, чтобы всем было хорошо, наверно, нереально. Как там было у Стругацких – “Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный”? Если я мойра, то есть и другие боги, в том числе боги войны с их кровавыми подношениями. Как вырулить на этой безумной автостраде с меньшим количеством жертв?
Лифт мелодично звякнул, и я зажмурилась, боясь увидеть свою судьбу.
– Я не справлюсь.
Мне страшно. Хочется, чтобы кто-то обнял, защитил, успокоил. Почему я?
– Справишься, – раздался голос архивного гнома. Я открыла глаза. Передо мной стоял архивариус, и смотрел мне прямо в глаза поверх своих очков. В руках у него были две чашки, из которых поднимался дым, словно вода в них еще кипела. – Строители редко ошибаются, но бывает, конечно.
Я вышла на предпоследнем этаже и обернулась, чтобы посмотреть на Бориса Аркадьевича. Тот крестил меня и, кажется, шептал молитву.
– Поможет ли христианская молитва мойре?
– А почему нет? – ответила мне Егоровна, стоя возле кабинета с табличкой “Директор”.
Автор: Коста Морган
Источник: https://litclubbs.ru/articles/63076-lift.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Оформите Премиум-подписку и помогите развитию Бумажного Слона.
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: