Отчим так и держал её взаперти. Как в наказание. Но за что? За болезнь? На пятый день сил накопилось достаточно, чтобы подкараулить момент появления подноса с едой и питьём. Маша скрючилась возле порога и ударила яростно, наотмашь, но не рассчитала. Олег легко перехватил тонкую кисть и даже сумел другой рукой удержать поднос, не разлив содержимого.
Маша взвыла и задёргалась от отчаяния, но отчим настойчиво и не без торжества вернул беглянку на кровать, поставил поднос на столик. Как великан против мухи. Силы слишком неравны.
И сказал с укоризной, как ребёнку несмышлёному:
— Успокоилась?
— Ненавижу тебя!
Кривая усмешка исказила обычно невозмутимое лицо.
— За то, что забочусь о тебе и о матери?
— Да я понятия не имею, что ты сделал с мамой! Почему не выпускаешь меня из комнаты, а? Что ты с ней сделал?! Лучше бы ты исчез, ненавижу!
— Значит, вот как ты это видишь, — скупая интонация выдавала нечто вроде обиды. Искренней, — что же, мне жаль, если это так.
— Покажи мне маму!
— Хорошо, — вдруг согласился он, пошли.
Маша робко ступила на пол, ещё не веря в удачу, а потом рванулась вперёд. Олег усмехнулся и распахнул дверь, предлагая падчерице следовать по длинному коридору с заворотом в конце. Маша пошла наугад, не желая выдать, что понятия не имеет, где нужная комната, и лишь в противоположном крыле отчим осторожно коснулся её плеча.
— Всё, пришли. Твоя мама здесь. Поговори с ней, только не слишком… Ей нельзя волноваться.
Дальше она не слушала. Замок не был заперт, но мимолётное удивление испарилось, когда она разглядела фигуру, полулежащую на кровати. Широкой и с больничными колёсами, точь-в-точь как в её собственная койка.
Мама смотрела в одну точку прямо перед собой и даже не шевельнулась от сквозняка и громкого всхлипа дочери. Серый оттенок кожи, опущенные уголки губ – не человек, а пустая оболочка. Марионетка, которую выбросили за ненадобностью, вынув самую суть.
— Мама, — Маша прильнула к ней, мигом позабыв предостережения отчима, — мамочка, что с тобой?!
Мама заворожённо глядела куда-то вдаль, но неприязненно поёжилась от прикосновения. Маша разочарованно отпрянула и с ненавистью уставилась на отчима.
— Что с ней такое? Почему она… такая?
— Больна, — Олег с печалью и потаённой нежностью погладил костяшки пальцев женщины, и та на миг будто очнулась, во взгляде мелькнула искра узнавания и благодарности, но свет быстро померк, — она просто больна.
— Но мама выздоровеет?
— Очень на это надеюсь, — устало, но честно ответил Олег, — пойдём вниз, поговорим? Выпьем чаю?
— Ладно, — ещё один взгляд на мать, и Маша понуро поплелась к выходу.
Кухня — большая, современная — встретила их запахом выпечки. Ватрушки казались райской пищей после пюре и бульонов, и Маша вгрызалась в сочный творог, не замечая, как крошки падают на колени и на пол.
— Что говорят врачи? — наконец она поняла, что следует спрашивать, и почувствовала себя чуточку увереннее.
— Ничего, — покачал головой Олег и отпил глоток кофе, — это не их профиль.
— В смысле? Ты что, не показывал маму врачам? Она же такая… никакая.
— Именно. Пустая. В ней нет искры жизни. Врачам такое не по зубам. К сожалению.
— Но ты не можешь тупо держать её здесь! Маме нужно в больницу, какую-нибудь крутую, самую лучшую! У тебя же есть деньги? Или ты пожалел денег на её лечение? Скажи прямо! Я попрошу отца, он не откажет!
— По-твоему, я держу вас здесь, чтобы сэкономить? Дело не в деньгах. Дело в тебе, Маша. Ты… особенная. Очень и очень особенная девочка.
— Что? — Маша отложила ватрушку. После того страшного открытия безотчётно она избегала смотреть в зеркало. Повзрослевшая версия себя внушала ей отвращение, будто новое тело вымазали в грязи и заставили носить, как липкую и дурно пахнущую шкурку.
— Помнишь, что было перед свадьбой? — отчим потёр нос, как будто желая убрать с лица невидимую отметину.
— Нет, — Маша поникла, — я же говорила. Помню только то, как впервые стояла перед домом и смотрела на стены. Внутри ничего не помню. Абсолютно ничего. Кроме своей комнаты, конечно. И то… обрывочно.
— Это хорошо, — как-то странно ответил отчим, — значит, ты не желаешь маме зла?
— Конечно, нет! — возмутилась Маша, но откуда ни возьмись внутри, в грудной клетке, разлилось непонятное томление, предчувствие… определённо, дурное.
— Я всегда говорил, что в глубине души ты хорошая девочка. Ты бы не позволила, чтобы с мамой случилось что-то плохое. Не желала бы ей зла. Так ведь? — вдруг потребовал отчим.
— Да в чём дело-то? — виновато забормотала Маша.
— Ты ведь не позволишь, чтобы с мамой случилось что-то плохое? — повторил отчим с нажимом.
— Н-нет.
— На что ты готова, чтобы остановить это?
— Я не понимаю…
— Просто ответь.