– Где моя бутыль? Отвечай сейчас же! Вылила? Ну, говори!
– Нет! Я отнесла её Гаврилихе и сказала, чтобы она больше не продавала тебе самогон! – Соня смело смотрела в глаза матери, высоко вскинув голову. – Не надо больше пить, мама...
Глава 10
Это случилось примерно через две недели после того, как Людмила вернулась из Касьяновки, оставив там младшую дочь. С мучительной тоской Соня смотрела на мать, которая стала превращаться в собственную тень, но все её попытки поговорить с ней наталкивались на железобетонную стену злости и отчуждения.
– Не лезь ко мне, поняла? – оборвала её Людмила, как-то под вечер вернувшаяся домой с бутылкой паточного самогона. – Отстань!
Глядя, как мать наливает отвратительно пахнущую жидкость в стакан, Соня вздохнула:
– Опять ты у Гаврилихи была? Мам, нам и так денег ни на что не хватает, а ты ещё последнее относишь этой наглой самогонщице.
– Мои деньги, что хочу, то и делаю, – выпив, и даже не поморщившись, ответила ей мать. – И не стой у меня над душой, у тебя что, все дела закончились?
Сунув в рот лежавший на тарелке солёный огурец, она пошла в баню, где ещё с утра затеяла стирку. А Соня, постояв немного, взяла почти полную бутылку самогона, заткнула её пробкой, положила в сумку и отправилась на край деревни, где за высоким дощатым забором жила тётка Ульяна, которую все называли Гаврилихой. Уже много лет Гаврилиха гнала самогон и продавала его трём окрестным деревням.
То ли от того, что её дом находился у самого леса, то ли из-за страха, что лихие люди могут прийти к ней с недобрыми намерениями, Гаврилиха держала во дворе трёх огромных псов, которые свободно бегали по всей огороженной территории. Но люди знали, что во двор им идти не нужно, потому что крайнее строение гаврилихиной усадьбы, бывшую баню, одной стеной выходившую на улицу, она переделала под пункт продажи своего зелья.
Два небольших одинаковых окошка, через которые тётка Ульяна отпускала товар, были скрыты зелёными занавесками. Даже при дневном свете эти окна напоминали пару злобных глаз, которыми почерневший от времени бревенчатый домишко смотрел на всех, кто оказывался рядом. А вечером и ночью, когда в комнатке зажигался свет, они начинали светиться зелёным, фосфорным цветом и народ быстро окрестил их «Волчьими глазами».
Когда Соня подошла к дому Гаврилихи, «Волчьи глаза» ещё были потухшими и девушка, протянув руку, несколько раз постучала по стеклу, настойчиво вызывая хозяйку.
– Чего тебе? – минуты через три выглянула та из одного окна. – Мамка, что ли, прислала? Неужто уже вылакала целую бутыль?
Насмешка, прозвучавшая в голосе Гаврилихи, заставила Соню покраснеть от негодования.
– Вот ваша бутыль! – сказала она, доставая её из сумки и с громким стуком ставя на подоконник, – почти нетронутая! И больше не надо продавать маме ваш самогон, пейте его сами!
– Осторожнее, разобьёшь! – с негодованием воскликнула Гаврилиха. – Совсем, что ли, с ума сошла, так лупить! Стекло ведь. Дай сюда!
Она покрутила бутылку в руках, внимательно рассматривая, не появились ли на ней трещины, потом убрала её в сторону.
– Деньги не верну! – строго сказала она Соне.
– А я и не прошу, – покачала головой девушка. – Вы только маме больше самогон не продавайте. Не хочу я, чтобы она пила.
– Сами разбирайтесь, – усмехнулась Гаврилиха. – Я никому специально в глотку не заливаю. А теперь иди отсюда, некогда мне с тобой попусту разговоры разговаривать.
Она захлопнула окно и тут же включила в комнатке свет. Зачем-то постояв ещё немного, Соня повернулась и пошла прочь, едва ли не физически ощущая, как два «Волчьих глаза» прожигают ей спину внимательным взглядом.
Она уже собиралась свернуть на тропинку, как вдруг перед ней возникли две тени, мгновенно принявшие образы двух крепких, но выпивших парней. Соня узнала их сразу. Это были Валерка и Стас, друзья Артёма Маруша. Те самые, которые застали их тогда в клубе. Сейчас парни, по всей видимости, направлялись к самогонщице за новой литровкой, но увидев Соню, быстро изменили свои планы.
– Ба! – воскликнул Валерка, растягивая губы в пьяной улыбке. – Какие люди и без охраны. Стас, смотри, какая птичка попалась в наш капкан!
– Это не птичка, – в тон ответил ему Стас. – Это кошка, которая гуляет сама по себе. Жалко, что сейчас не весна, а мы не мартовские коты.
– Да брось, дружище, мы даже лучше! – расхохотался Валерий. – А ну хватай её!
И не успела Соня даже вскрикнуть, как он зажал ей рот широкой шершавой ладонью, а Стас сбил с ног. Вдвоём подхватив девушку, они поволокли её в кусты, подальше от тропинки, и там бросили на землю.
– Ишь ты, какая! – хриплым прерывистым шёпотом заговорил Валерий, разрывая ворот Сониной кофточки. – Держи её, Стас. И рот зажми. Эх, Маруш не видит, обзавидовался бы сейчас...
Соня вырывалась изо всех сил, и справиться с ней даже таким крепким парням было совсем непросто. Она до крови прокусила ладонь Стаса и, пока он не зажал ей рот другой рукой, громко закричала.
– Держи, сказал! – прорычал Валерий, наваливаясь на Соню всей своей тяжестью, но вдруг неизвестно почему взлетел кверху, как будто подброшенный какой-то силой. Оттолкнув ослабившего свою хватку Стаса, Соня вскочила на ноги и только теперь увидела незнакомого молодого мужчину, который, размахнувшись, ещё раз врезал Валерию:
– Девчонку похабить?! Да я тебя...
В это время на него налетел опомнившийся Стас, но тоже оказался сбит с ног.
– Ещё раз увижу вас возле неё, убью! – пригрозил незнакомец парням, лежавшим на земле и размазывающим кровь по щёкам. Потом повернулся к Соне и протянул ей руку:
– Пошли, провожу! Меня Егором зовут. Да ты не бойся, я тебя не обижу.
Соня доверчиво вложила руку в его ладонь. Другой рукой она сжимала разорванную на груди кофточку и не могла вытереть слёзы, градом катившиеся по её щёкам.
– Испугалась... – сочувственно произнёс Егор, остановился и снял с себя клетчатую рубашку, оставшись в одной майке. – На вот, надень. Дрожишь вон вся...
Он сам вытер ладонями мокрые слезы девушки, потом набросил на ее плечи свою рубашку. Соня торопливо застегнула все пуговицы, а потом подняла на стоявшего перед ней мужчину огромные глаза, в которых светилась благодарность:
– Спасибо вам, Егор.
– Ну, так уж и «вам», – усмехнулся он в ответ. – Давай уже на ты. Зачем же «выкать»? Мне, конечно, уже за тридцать, но всё равно ещё не старик. А тебе сколько?
– Зимой восемнадцать исполнится, – сказала Соня.
– Хм, – Егор обернулся и посмотрел назад, как будто ещё мог видеть тех негодяев, от которых спас эту глазастую девчонку. И проворчал тихо: – Надо было больше им накостылять. За такое и прибить мало.
Рука Сони в его ладони дрогнула.
– Да ты не бойся, – снова сказал он девушке. – Больше они тебя не тронут. Слушай, а как тебя зовут? Ты так и не назвала своё имя.
Её ресницы дрогнули:
– Кошкина Соня.
Егор вдруг сбился с шага, остановился и громко рассмеялся:
– Вот тебе раз! А я Кот! Егор Кот. Фамилия у меня такая. Ну что, Соня Кошкина, будем знакомы!
Почему-то именно этот смех успокоил девушку, и она тоже улыбнулась. Соня всегда стеснялась своей фамилии, очень расстраивалась, когда её обзывали «плешивой кошкой» или дразнили как-нибудь ещё. И вот теперь, слушая смех Егора, она впервые обрадовалась тому, что у неё такая фамилия.
– Ну что, где ты живёшь, Кошкина Соня? – спросил Егор. Они уже шли по деревенской улице, и он продолжал держать девушку за руку, как будто боялся, что она сейчас возьмёт и убежит от него.
Было уже совсем темно, и Соня не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается.
– Вон там, окошки светятся, – сказала она ему. – Это и есть мой дом.
– А с кем ты живёшь? – словно не собираясь расставаться, продолжал Егор свои расспросы.
– С мамой, двумя братьями и... – Соня смутилась. Сначала она хотела сказать и про сестёр, но не знала, как объяснить, почему дома осталась только Шура. И потому, словно бы нехотя, добавила: – Сёстры тоже есть.
– А отца, значит, нет, – Егор по-своему расценил её смущённое молчание.
– Есть и папа, – начала Соня. – Только они с мамой сейчас...
Договорить она не успела, потому что из дома донёсся сердитый крик матери:
– Сонька-а-а!!! А ну иди сюда!
Соня быстро выдернула руку из ладони Егора и метнулась к дому, но вдруг вернулась к своему спасителю:
– Спасибо тебе большое ещё раз, Егор! Я потом отдам рубашку...
И, прежде чем убежать, быстро коснулась губами его щеки.
***
Людмила металась по кухне, хлопая дверцами шкафов, и когда увидела старшую дочь, сразу же набросилась на неё:
– Где моя бутыль? Отвечай сейчас же! Вылила? Ну, говори!
– Нет! Я отнесла её Гаврилихе и сказала, чтобы она больше не продавала тебе самогон! – Соня смело смотрела в глаза матери, высоко вскинув голову. – Не надо больше пить, мама...
Звонкая пощёчина оборвала девушку на полуслове. Пальцы матери скользнули по лицу Сони, оставляя не только на щеке, но и на губах ярко-красные полосы от ногтей. Соня вскрикнула, но это не остановило Людмилу, и она хлестнула дочь ещё раз.
В кухню вошёл Андрей. Он только что закончил чистить в коровнике и возить навоз, очень устал и сильно проголодался. Но лица матери и сестры вызвали у него недоумение.
– Что это у вас тут? Чего орёте? – спросил он, нахмурившись.
Людмила кивнула на Соню:
– У неё спрашивай! Ишь, выискалась хозяйка!
Она резко повернулась и вышла из кухни, а ещё через пару минут с улицы донёсся стук калитки. Соня поняла, что мать направилась к Гаврилихе, забирать своё, и не ошиблась.
– Андрей, – девушка подняла на брата полные слёз глаза. – Поговори хоть ты с ней. Она тебя послушается. Ну, пожалуйста! Сопьётся ведь мать совсем.
– А я что сделаю? – Андрей повёл плечами. – У меня и своих забот хватает. Вон, повестку в армию утром получил.
Соня прижала ладонь к разбитым губам:
– Как же мы тут останемся?! Андрюша…
– Справитесь, – он кивнул сестре на ведро с водой: – Полей мне на руки и пожрать что-нибудь дай. Я с обеда ничего не ел.
Услышав стук кастрюль и тарелок, Шура тоже пришла в кухню, чтобы поужинать.
– Вот и хорошо, что мы собрались все вместе, – сказала им Соня.
– Что это у тебя с лицом? – Шура показала пальцем на щеку и губы сестры. – Мать надавала, да? Я слышала! И правильно она сделала.
– Что-о-о? – повернулась к сестре Соня. – «Как это правильно»?
– А так! – усмехнулась Шура. – Что ты ко всем лезешь? Тебе что, больше всех надо? Мать живёт, как умеет. В конце концов, её отец бросил, а это не шутки. Ты вон из-за своего Маруша сколько слёз пролила, хотя он тебе никто! А мамка с папкой столько лет вместе прожили. Думаешь, ему приятно было узнать, что она от него с чужим мужиком гуляла и Любку от него прижила?
– Что ты несёшь?! – воскликнула Соня.
– Да все это знают. Одна ты у нас как глухая и слепая! – съязвила Шура. – Или забыла, что нам ещё Гришка об этом рассказывал?
Соня повернулась к брату:
– Андрей! Ты-то что молчишь?!
Он только пожал плечами, продолжая спокойно хлебать суп:
– Меня это всё уже не касается. Сказал же я тебе, что ухожу в армию. И уж на то пошло, возвращаться сюда не собираюсь. Страна большая. Найду место, где приткнуться. А здесь меня уже всё так достало, что просто тошнит!
– Ты вообще слышал, что сказала Шура? – Соня прижала руки к груди.
– Слышал, – невозмутимо ответил ей Андрей. – Давно я это знаю. С того самого дня, как отец из дома ушёл. Я тогда пытался поговорить с ним, он был пьяный, вот и выложил мне всё это. Да и чему тут удивляться? Не похожа Любка ни на кого из нас. Тут к бабке не ходи, ясно, что без отца дело обошлось.
– Господ-и-и-и… – простонала Соня, словно неживая, вышла из кухни, толкнула дверь в свою крошечную боковушку и упала на диван, чувствуя, как высоко в горле колотится её сердце. Снова все навалилось на неё и смешалось в кучу: чуть не надругавшиеся над ней Валерка и Стас, взбешённая мать, маленькая беспомощная Любаша, равнодушные Андрей и Шура, забывший их всех отец. И над всем этим такой внимательный, добрый и заботливый Егор. Егор Кот…
***
Людмила крепкими ударами чуть не выбила «Волчьи глаза» и подняла такой крик, что никогда и никого не боявшаяся Гаврилиха отдала ей полную бутыль, взамен недопитой.
– Пьяницы проклятые! – выругалась она, закрывая окно.
– Я тебе покажу пьяницу! – Людмила ещё раз крепким кулаком ударила по стеклу и пошла прочь, прижимая к себе заветную бутылку. Возвращаться домой она не стала, свернула к Галине, подруге, жившей с ней по соседству:
– Галка, смотри, что у меня. Есть чем закусить?
– Ты бы ещё среди ночи явилась, – проворчала Галина, оглядываясь на комнату, где спала её престарелая свекровь. – Пошли уже. Найду что-нибудь...
– Тяжело мне, Галка! Ох, как тяжело! – стонала Людмила, уронив голову на руки и раскачиваясь из стороны в сторону. – Лёшка ушёл и как будто душу у меня вынули. Ничему не рада, никого видеть не хочу! Сдохнуть бы да и то в пору. Лёшка ведь у меня видный какой, уведут его. Сердцем чую, уведут. Машка-почтальонка видела, какая? Кофточки модные, все с разрезом чуть ли не до пупа. Вымя своё вывалит и стреляет по мужикам глазками. А Лёшке моему это и надо. Только ворот расстегни, он уже и готов, бери его тёпленьким. Нинка Порошина на днях была на почте и видела, как она перед ним задом крутила.
– Так помирись с ним, чего ж ты кочевряжешься? – всплеснула руками Галина. Уже после первой стопки самогона она захмелела и теперь смотрела на подругу блестящими от внутреннего жара глазами.
– Не хочет, – завыла Людмила. – Никогда он мне Любку не простит. Сколько я плакала, в ноги ему падала. Не верит он мне и всё тут. Зачем, говорит, сразу не призналась? Почему скрывала?
– Ну, хочешь, я с ним поговорю? – спросила подругу Галина.
Людмила только махнула рукой:
– Конечно, меня не послушал, а тебя послушает, да?
Засидевшись у подруги далеко за полночь, Людмила вышла на улицу и глубоко вдохнула прохладный и сырой осенний воздух. Пахло прелыми листьями, землёй, дымком недогоревшего костра, чем-то ещё тоскливым и горьким.
Покосившись на погасшие окна своего дома и заметив, что светится только окно боковушки Сони, Людмила равнодушно отвернулась и пошла прочь. Ноги сами несли её на другой край деревни, где теперь в доме престарелой тётки жил Алексей. Ей вдруг захотелось увидеть мужа, припасть к его ногам, попросить, вымолить прощение, вернуть его домой.
Не мог ведь он забыть, вычеркнуть из памяти столько лет. Хорошо ведь жили они, лучше многих. И дети их радовали. А теперь всё прошло, всё сгорело. Алёша ушёл, дети выросли, и никто никому стал не нужен.
– Мать всю жизнь одна прожила, и я, что ли, так жить должна? – всхлипнула Людмила.
Она подошла к калитке тётки Алексея и скинула со столба верхнюю ремённую петлю, служившую запором. Калитка, недавно починенная Алексеем, тихо отворилась. Тяжело ступая, Людмила подошла к двери и постучала, тихонько позвав:
– Алёша… Алёшенька…
Ей никто не ответил, и Людмила дёрнула дверь чуть сильнее. Внезапно она поддалась под её напором, видимо, хозяева забыли запереть её, а может быть, и не делали этого никогда, зная, что в родной деревне им нечего бояться.
Людмила шагнула в темноту сеней и наощупь принялась искать двери в комнату мужа. Лунный свет, проникавший в окна, освещал Людмиле путь, высвечивая то стены, то нехитрую, старую мебель. Алексей спал в дальней комнатке, распластавшись на кровати. И, увидев мужа, Людмила зарычала, как дикий зверь: на его руке покоилась кучерявая женская голова…