— Нина, ты что, не понимаешь? Этот дом должен принадлежать всей семье! — голос тёти Веры прозвучал неожиданно резко, как гром среди ясного неба.
Я застыла с чашкой чая в руках. Стены моей собственной кухни вдруг стали как будто теснее, воздух — гуще. Чувство домашнего уюта, которое я так бережно создавала последние пять лет, испарилось в один миг.
— Вера Петровна, этот дом я получила от бабушки по завещанию, — мой голос звучал спокойнее, чем я себя чувствовала. — Я здесь выросла. Заботилась о ней до последнего дня.
— А нас даже на похороны не позвали! — вмешался дядя Коля, муж тёти Веры, грузно опускаясь на стул, который жалобно скрипнул под его весом. — Узнали случайно, от соседей! Это по-родственному, по-твоему?
Я глубоко вздохнула. Нет, это не было случайностью. Бабушка перед смертью сама просила не звать их.
«Нина, — шептала она тогда, держа меня за руку своими холодными пальцами, — они придут не меня хоронить, а дом делить».
Теперь, глядя на их лица, я понимала, насколько она была права.
Всё началось две недели назад.
Я возвращалась с работы, усталая, но довольная — в издательстве наконец одобрили мою новую книгу для детей. Мечтала только о горячей ванне и чашке какао. Весенний вечер был прохладным, но ясным, и я решила пройтись пешком от остановки, наслаждаясь запахом сирени, которую бабушка когда-то посадила вдоль нашего забора.
Издалека заметила незнакомую машину у калитки. Чёрный внедорожник, грязный с дороги, но явно недешёвый.
«Наверное, соседи гостей принимают», — подумала я.
Но гости оказались моими. На пороге стояли тётя Вера и дядя Коля — родственники, которых я не видела лет десять, с тех пор как они переехали куда-то на север. Бабушка почти не вспоминала о них, а когда говорила, морщилась и качала головой:
«Жадные они стали, Ниночка. Деньги их испортили».
— Ниночка! — тётя Вера раскинула руки для объятий, словно мы виделись вчера. — Как же ты похорошела!
Я неловко обняла её, чувствуя запах дорогих духов и сигарет. Дядя Коля просто кивнул, оценивающе глядя на дом.
— Какими судьбами? — спросила я, отпирая дверь и пропуская их вперёд.
— Да вот, решили родные места навестить, — тётя Вера улыбнулась, но глаза остались холодными. — Дай, думаю, на племянницу посмотрю, как она тут одна-одинёшенька справляется.
В тот вечер я накрыла стол, достала бабушкино варенье из кладовки. Они рассказывали о своей жизни, о сыне Игоре, который открыл какой-то бизнес в городе, о том, как устали от северных морозов. А потом тётя Вера как бы между прочим сказала:
— Мы вот думаем насовсем вернуться. В город или, может, здесь домик купить...
Я тогда ничего не заподозрила. Пригласила их остаться на несколько дней, раз приехали издалека.
На следующее утро проснулась от звука перестановки мебели. Тётя Вера в фартуке над бабушкиным комодом командовала:
— Коля, двигай его к стене! Здесь солнце попадает, все фотографии выгорят.
Я замерла в дверях, не веря своим глазам.
— Тётя Вера, что вы делаете?
— Ой, Ниночка, не сердись! — она сделала виноватое лицо. — Просто вижу — пыли столько, беспорядок... Решила помочь тебе с уборкой. Ты же целыми днями на работе, когда тут убираться?
— Я справляюсь, — сказала я, чувствуя, как внутри поднимается волна раздражения. — Пожалуйста, не трогайте бабушкины вещи.
В тот день я ушла на работу с тяжёлым сердцем. А вернулась... вернулась в другой дом. Шторы в гостиной были заменены на какие-то кричаще-яркие занавески. На стене, где висела бабушкина коллекция тарелок, красовалась огромная картина с изображением оленей у озера. В моей спальне обнаружила коробки с их вещами.
— Мы переехали в большую спальню, — сообщила тётя Вера, не глядя мне в глаза. — Тебе же одной столько места не нужно.
Это была бабушкина спальня. Я сохранила её почти нетронутой после смерти бабушки.
— Я не давала разрешения...
— Нина, ты что как маленькая? — вмешался дядя Коля. — Мы же родня! Чего церемонии разводить? Поживём немного, осмотримся...
«Немного» растянулось на две недели.
Они выходили из дома, только чтобы съездить в город по каким-то делам. Вечерами принимали гостей — шумных, незнакомых мне людей. Мой рабочий стол переехал в кладовку, потому что «в гостиной он смотрится нелепо». Холодильник наполнился незнакомыми продуктами, а в саду дядя Коля начал вырубать старые яблони, потому что «они уже не плодоносят, только место занимают».
Я чувствовала себя гостьей в собственном доме. Каждый вечер засыпала с мыслью, что нужно с ними поговорить, объяснить, что так нельзя. И каждое утро не находила в себе сил для конфронтации.
А сегодня они наконец открыли карты.
— Нина, пойми правильно, — тётя Вера теперь говорила мягче, положив руку мне на плечо. От прикосновения её холёных пальцев с длинными красными ногтями меня передёрнуло. — Мы ведь тоже часть семьи. Вера Андреевна была и моей тётей тоже.
— Двоюродной, — уточнила я. — А для меня — родной бабушкой, которая воспитала меня с трёх лет.
— Но по закону...
— По закону дом мой, — я отодвинула чашку и выпрямилась. — Есть завещание, заверенное нотариусом. Всё оформлено.
Дядя Коля хмыкнул:
— Завещания оспариваются, девочка. Особенно когда старики их пишут не в здравом уме...
Я почувствовала, как кровь прилила к лицу:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, все знают, что Вера Андреевна в последние годы... как бы это сказать... заговаривалась, — тётя Вера сделала грустное лицо. — Соседи подтвердят. Да и Зинаида Павловна с улицы Садовой говорит, что видела, как ты водила её под руки, она даже своё имя иногда забывала...
— Это ложь! — я вскочила так резко, что чашка опрокинулась, и чай растёкся по скатерти. — Бабушка до последнего дня была в полном рассудке!
— Не кричи, Ниночка, — тётя покачала головой. — Мы же не враги тебе. Просто хотим справедливости. Мы уже консультировались с юристом. Можем подать иск и начать долгий, неприятный процесс... А можем договориться по-хорошему.
— Договориться? — я почувствовала, что задыхаюсь.
— Конечно, — улыбнулся дядя Коля. — Дом большой. Три комнаты, кухня, веранда... Мы можем жить вместе. Или, если хочешь полной независимости, ты можешь продать нам свою долю. Мы дадим хорошую цену.
Я смотрела на них и не узнавала. Эти люди были на моём крещении. Дядя Коля когда-то подбрасывал меня к потолку, а я хохотала от восторга. Тётя Вера привозила мне куклы из командировок.
А теперь они сидели напротив — чужие, холодные, расчётливые. И мой дом, пропитанный воспоминаниями, наполненный бабушкиным присутствием, они рассматривали просто как недвижимость, которую можно отобрать.
— Вам придётся уехать, — сказала я тихо, но твёрдо. — Сегодня же.
Они переглянулись с таким видом, словно я сказала что-то забавное.
— Нина, ты не понимаешь, — тётя Вера покачала головой. — Мы уже зарегистрировались здесь временно. А скоро оформим постоянную регистрацию. Мы уже обосновались. Игорь приедет на следующей неделе с семьёй...
— Что?! — у меня перехватило дыхание.
— А ты думала, мы шутим? — дядя Коля усмехнулся. — У нас всё серьёзно. Дом должен принадлежать семье. Всей семье.
Я посмотрела в окно, на сад, где бабушка учила меня различать цветы и травы. На старую яблоню, которую дядя Коля не успел спилить — ту самую, на которую я забиралась ребёнком, пряталась там с книжкой целыми днями.
И что-то внутри меня щёлкнуло. Словно включился тумблер, который всегда был там, но я о нём не знала.
— Знаете что, — сказала я, и собственный голос показался мне незнакомым — низким, твёрдым. — Я позвоню сейчас в полицию. И заявлю о незаконном проникновении в моё жилище.
— Не смеши, — фыркнул дядя Коля. — Мы твои родственники, ты сама нас пригласила!
— На пару дней. А не на постоянное проживание, — я достала телефон. — И я не давала разрешения на переоборудование дома. Это можно квалифицировать как порчу имущества.
Тётя Вера побледнела:
— Ты не посмеешь...
— Ещё как посмею, — я начала набирать номер. — А ещё у меня есть запись нашего разговора. Я включила диктофон, когда вы начали угрожать оспариванием завещания.
Это был блеф. Никакого диктофона я не включала. Но что-то в моём лице, видимо, убедило их в обратном.
— Ты совсем с ума сошла! — дядя Коля вскочил, лицо его побагровело. — Мы хотели как лучше! По-родственному!
— У вас есть час, чтобы собрать вещи, — я открыла дверь на веранду, впуская свежий воздух. — И ещё, Вера Петровна... Бабушка перед смертью просила вам кое-что передать.
Тётя Вера замерла с открытым ртом:
— Что?
— Она сказала: «Передай Верке, что жадность — не семейная ценность».
Через два часа дом опустел.
Чёрный внедорожник с визгом шин умчался в сторону города. Я сидела на крыльце, глядя на звёзды, проступающие на вечернем небе одна за другой.
Завтра предстояло многое сделать — вернуть комоды и шкафы на места, снять кричащие занавески, выбросить их безвкусную картину с оленями. Спасти то, что осталось от яблонь в саду.
Но сейчас я просто сидела и дышала. Дом за моей спиной снова становился моим. Я чувствовала его, словно живое существо — раненое, но начинающее исцеляться.
— Мы справимся, бабуля, — прошептала я в темноту. — Я не отдам никому то, что ты мне доверила.
Мне показалось, что это бабушка погладила меня по голове, как делала когда-то давно.
Прошла неделя.
Я постепенно возвращала дому прежний облик. Каждый вечер после работы посвящала восстановлению того, что было нарушено. Расставляла мебель, развешивала фотографии, перестирывала шторы, пропитавшиеся тяжёлым запахом сигарет.
В выходные занялась садом. Осматривала спиленные яблони, с тяжёлым сердцем понимая, что большинство из них уже не спасти. Соседский мальчишка Витька помогал мне убирать ветки.
— Нин, а чего твои родственники так быстро уехали? — спросил он, подбирая сучья. — Тётя Клава говорит, что они хвастались, будто насовсем приехали.
— Передумали, — я улыбнулась, вытирая пот со лба. — Поняли, что деревенская жизнь не для них.
Я почти поверила, что всё закончилось. Что они смирились и оставили меня в покое. Но через десять дней после их отъезда в дверь постучали. На пороге стоял молодой человек с папкой документов и вручил мне повестку в суд.
— Иск о признании завещания недействительным, — пояснил он вежливо. — И ходатайство о наложении ареста на имущество до решения суда.
Я тревожно посмотрела на бумаги. Они всё-таки решили идти до конца.
Вечером позвонила подруге Марине, которая работала в юридическом агентстве.
— Нинка, не паникуй раньше времени, всё решим — сказала она после того, как я выплеснула на неё всю историю. — У тебя есть копия завещания?
Я достала из ящика секретера бабушкины документы. Завещание было составлено за полгода до её смерти, заверено нотариусом. Всё как положено.
— Так... — задумчиво протянула Марина, когда я зачитала ей основные пункты. — А у тебя есть документы, подтверждающие, что ты жила с бабушкой и ухаживала за ней?
— В каком смысле?
— Справки из поликлиники, где ты вызывала врача. Чеки на лекарства. Может, социальный работник приходил?
Я вспомнила последние месяцы бабушкиной жизни. Как ходила в аптеку, отпрашивалась с работы, чтобы отвезти её к врачу. Записывала назначения, следила за приёмом лекарств.
— Должны быть чеки... Может, и рецепты остались. И в поликлинике меня хорошо знают.
— Отлично! — в голосе Марины появился азарт. — Ещё нужны свидетели. Соседи, друзья, кто видел, как ты о ней заботилась. И особенно важно найти людей, которые могут подтвердить, что бабушка была в здравом уме и твёрдой памяти до самого конца.
— Да весь посёлок это подтвердит! — воскликнула я. — Она до последнего в библиотеку ходила, с соседками обсуждала прочитанное. Кроссворды разгадывала...
— Вот! Это всё очень важно. А теперь слушай внимательно... Я поговорю с шефом. Думаю, он возьмётся за твоё дело. Готовься к длительной битве. Такие процессы быстро не решаются. Но шансы у тебя хорошие.
После разговора с Мариной стало легче. Появился план действий, а с ним — и уверенность. Я обошла соседей, объяснила ситуацию. Все вызвались помочь, возмущались поведением «этих северных родственничков».
— Они ещё когда приехали, мне не понравились, — качала головой баба Зина из дома напротив. — Глазами так и шарили по двору, всё оценивали. А как Верка твоя бабушку вспоминала? «Вечно со своими книжками возилась, а о родне не думала». Это о Вере Андреевне-то! Да она половину посёлка грамоте учила, когда в школе работала.
В день суда я проснулась с рассветом.
Долго стояла перед зеркалом, решая, что надеть. Остановилась на строгом платье и бабушкиной брошке — маленьком серебряном цветке, который она носила в особо важные дни.
В здании суда уже ждали Марина и её начальник — представительный мужчина с внимательными глазами. Он внушал уверенность, говорил спокойно и чётко.
А потом я увидела их — тётю Веру и дядю Колю. Они шли по коридору с каким-то холёным мужчиной в дорогом костюме — видимо, их адвокатом. Выглядели они самоуверенно, даже надменно. Тётя Вера кивнула мне, как будто мы встретились на дружеской вечеринке, а не в суде, где решалась судьба моего дома.
— Ниночка, ещё не поздно решить всё миром, — шепнула она, поравнявшись со мной. — Предложение о выкупе доли остаётся в силе.
Я не ответила. Просто смотрела на неё — женщину, которую когда-то любила и уважала. Теперь передо мной был чужой человек, готовый растоптать память о собственной тёте ради куска земли и старого дома.
Заседание началось. Их адвокат говорил красиво, убедительно.
А тётя Вера даже прослезилась, рассказывая, как «бедная тётушка часто забывала, кто она такая». А дядя Коля с серьёзным видом кивал, подтверждая каждое слово.
Когда очередь дошла до нас, Марина достала толстую папку с документами.
— Ваша честь, у защиты есть неопровержимые доказательства того, что Вера Андреевна Соколова находилась в полном здравии до самой смерти, — она выложила на стол медицинские справки, заключение участкового врача, показания социального работника, который регулярно навещал бабушку.
Затем пригласили свидетелей. Одна за другой поднимались соседки, бабушкины коллеги из школы, библиотекарь, даже аптекарь — все говорили о её ясном уме, отличной памяти, о том, как она читала современные романы и обсуждала политические новости до последней недели жизни.
Я видела, как меняются лица тёти Веры и дяди Коли. Как самоуверенная улыбка сползает с губ, сменяясь растерянностью, а потом — злостью.
Когда судья объявил перерыв, они не подошли ко мне. Сидели в углу коридора, о чём-то яростно шепчась со своим адвокатом. Тот качал головой и разводил руками.
— Дело в шляпе, — шепнул мне адвокат Марины. — Они не ожидали такого количества доказательств и свидетелей. Думали, запугать тебя и быстро отобрать дом.
После перерыва их адвокат неожиданно заявил ходатайство о проведении посмертной психиатрической экспертизы. Это могло затянуть процесс на месяцы.
Но судья отклонил ходатайство, сославшись на достаточность уже представленных доказательств. А через двадцать минут вынес решение — в мою пользу.
Завещание признано действительным, дом остаётся моим.
Выходя из зала суда, я столкнулась с тётей Верой. Она стояла у окна, нервно теребя ремешок сумочки. Заметив меня, выпрямилась и проговорила с деланным равнодушием:
— Что ж, поздравляю. Ты выиграла... пока. Мы будем подавать апелляцию.
Я посмотрела на неё долгим взглядом. В голове вертелись десятки колких фраз, хотелось сказать что-то язвительное, поставить точку в этой истории красивым финальным аккордом. Но вместо этого я просто спросила:
— Тётя Вера, зачем вам это? У вас есть квартира в городе, дача. Вы обеспеченные люди. Зачем вам бабушкин дом?
Она отвела глаза:
— Ты не понимаешь. Дело принципа. Это часть семейного наследства...
— Нет, — я покачала головой. — Дело не в принципе. Я видела, как вы смотрели на участок. Вы же хотите его продать, верно? Там можно построить коттеджи, посёлок растёт, земля дорожает...
По её лицу пробежала тень, и я поняла, что попала в точку.
— Бизнес есть бизнес, — холодно ответила она. — В этом нет ничего плохого.
— Нет, нет ничего плохого в бизнесе. Плохо то, что вы готовы растоптать память о человеке, который вас любил. Готовы оклеветать родного человека, назвать её сумасшедшей — и ради чего? Ради денег?
Я развернулась и пошла к выходу. Она окликнула меня:
— Нина! А ты... ты правда записала тот наш разговор на кухне?
Я обернулась через плечо:
— Нет, тётя Вера. Это был блеф. Но если вы решите продолжать эту войну, в следующий раз я буду записывать каждое слово.
Домой я вернулась поздно вечером. Открыла калитку, прошла по дорожке, чувствуя, как напряжение последних недель наконец отпускает. В свете заходящего солнца дом казался особенно уютным. Старым, местами облупившимся, требующим ремонта — но таким родным.
Открыла окна, впуская свежий воздух. В саду пахло яблоками и скошенной травой. Я поставила чайник и вышла на крыльцо с чашкой.
— Мы справились, бабуля, — тихо сказала я, глядя на звёзды. — Твой дом остался твоим домом.
Неожиданно раздался стук в калитку. Я напряглась — уж не тётя ли Вера с новыми угрозами? Но на дорожке стоял Витька, соседский мальчик. В руках он держал маленький саженец яблони.
— Нин, это тебе, — протянул он деревце. — Мы с папой привили. От твоей старой яблони веточку взяли, помнишь, той, что твоя бабушка сажала? Папа говорит, приживётся точно. Будут такие же яблоки.
Я взяла саженец, и к горлу подкатил комок. Маленькое деревце с нежными листочками — продолжение той самой яблони, с которой связано столько воспоминаний.
— Спасибо, Вить, — я улыбнулась сквозь слезы. — Завтра посадим. На самом лучшем месте.
Он кивнул и побежал домой, а я ещё долго стояла, держа в руках хрупкий саженец. Символ того, что жизнь продолжается.
Дом за моей спиной тихо поскрипывал половицами, словно соглашаясь. Он тоже пережил нашествие чужих людей.
И теперь снова становился местом, где хранятся не просто вещи, а история. Моя история. Бабушкина история.