Мокрый снег лепился к подошвам, как назойливое воспоминание. Анна нервно сжимала в руке бумажный пакет с апельсинами — яркими, дерзкими пятнами в сером февральском мире. Она почти развернулась, чтобы уйти, когда Михаил взял её за локоть.
— Ты же обещала, — его голос звучал тихо, но в нём проступала сталь.
Анна кивнула, глубоко вдохнула и сделала шаг к серому двухэтажному зданию с облупившейся краской. Большими буквами над входом значилось: «Детский дом №8».
Это был их четвёртый визит. Михаил настаивал, Анна соглашалась — с каждым разом всё неохотнее. Вот и сегодня она придумывала причины остаться дома: и работа, и головная боль, и погода не та. Но муж смотрел на неё этим особенным взглядом, и возражения таяли, как снег во рту.
— Я не хочу привязываться, — сказала она наконец вслух то, что скребло изнутри. — Они смотрят так, будто... будто мы пришли за ними.
Михаил сжал её руку:
— Мы просто помогаем, Ань. Игрушки, фрукты — это мелочи, но им важно.
И нам тоже важно, хотела добавить она, но промолчала.
*****
Директриса, Валентина Сергеевна, встретила их в своём тесном кабинете, заставленном папками, старой оргтехникой и детскими поделками.
— Наши благодетели! — улыбнулась она, и в этой улыбке Анне почудилась какая-то расчётливость. — Дети уже знают, что вы придёте. Ждут.
Анна поставила пакет с апельсинами на стол и нервно поправила волосы.
— Мы принесли ещё игрушки, — сказал Михаил, выкладывая на стол плюшевого медведя и несколько настольных игр. — И канцелярию для старших.
Валентина Сергеевна кивала каждому слову, а её взгляд рыскал по их лицам, словно искал что-то. Это нервировало Анну. Казалось, что директриса читает их мысли, видит насквозь — и самое постыдное, самое тайное: что каждый визит сюда был для них не только благотворительностью, но и своеобразным самоистязанием.
— Пойдемте, дети в игровой комнате, — сказала директриса, вставая из-за стола.
Анна украдкой посмотрела на мужа. Его лицо, обычно такое спокойное, сейчас выдавало напряжение — сжатые губы, побелевшие костяшки пальцев. Три года попыток. Три года надежд, разочарований, унизительных процедур. Три года непрестанных вопросов от родственников: «Ну когда же?» Три года тайных слёз Анны в ванной после каждого отрицательного теста. Три года постепенного отчуждения.
А потом Михаил предложил это — детский дом, помощь, возможность «присмотреться». Анна согласилась, чтобы он отстал. Никогда не признавалась, что каждый визит сюда — как удар ножом.
*****
Игровая комната наполнилась гулом, как только они вошли. Десяток детских голов повернулся к дверям, и в глазах мелькнуло узнавание. «Эти — которые приносят угощения», — читалось в их взглядах.
— Ребята, к нам приехали гости! — объявила Валентина Сергеевна. — Давайте поздороваемся!
— Здравствуйте! — нестройным хором отозвались дети.
Михаил начал доставать из пакета апельсины, а Анна раздавала их, стараясь смотреть мимо детских глаз, не встречаться с ними взглядом. И у неё почти получалось, пока очередь не дошла до худенькой девочки лет пяти, с русыми косичками и удивительно серьёзным взглядом.
— Спасибо, — сказала девочка, принимая апельсин.
Что-то в её голосе заставило Анну посмотреть на ребёнка внимательнее. Девочка не улыбалась, не подпрыгивала от восторга, как другие дети. Она стояла очень прямо, словно проглотила палку, и смотрела на Анну оценивающе, как взрослый.
— Как тебя зовут? — спросила Анна, сама не зная зачем.
— Вера, — ответила девочка, и в её взгляде что-то дрогнуло. — А вас?
— Анна.
— Вы красивая, — сказала Вера без тени смущения или лести. Простая констатация факта. — Я хотела бы быть похожей на вас, когда вырасту.
Анна не нашлась, что ответить. Она хотела уже отойти к другим детям, но девочка вдруг сделала шаг вперёд.
— А можно... — начала она, и впервые в её голосе проскользнула неуверенность, — можно на секунду вы будете моей мамой?
Грудь Анны пронзило острое, почти забытое чувство. Комната на мгновение поплыла перед глазами, а руки, словно обретя собственную волю, потянулись к ребёнку. Вера шагнула в её объятие так естественно, будто делала это тысячу раз.
Анна держала девочку, ощущая её тепло, хрупкие косточки под тонкой тканью платья, запах детского шампуня от волос — и мир вокруг словно остановился. Всего на секунду, как и просила Вера.
А потом Анна почувствовала на себе взгляд. Михаил смотрел на них, и его глаза были полны того, чего она не видела уже очень давно — надежды.
*****
— Это безумие, — говорила Анна позже, когда они ехали домой. — Мы ничего о ней не знаем. Может быть у неё серьёзные проблемы со здоровьем. Или с психикой. Или с развитием.
Михаил молчал, глядя на дорогу.
— К тому же, — продолжала она, — ты сам видел, как на нас смотрела директриса. Они готовы отдать кого угодно. Лишь бы сбагрить.
— Ань, — тихо сказал он. — Хватит.
— Что «хватит»? — повысила голос Анна. — Ты думаешь, это просто? Взять чужого ребёнка, с его прошлым, с его травмами? Мы даже не знаем, кто её родители!
— А тебе не всё равно? — его голос стал жёстче. — Ты ведь сама обнимала её. Я видел твоё лицо.
Анна отвернулась к окну. За стеклом проплывал город: серый, грязный, февральский. Мысли путались. То, что случилось в детском доме, выбило её из колеи. Одно мгновение — и все стены, которые она выстраивала так тщательно, рухнули.
— Мне страшно, Миш, — сказала она наконец.
Он протянул руку и накрыл её ладонь своей.
— Мне тоже.
*****
Следующая неделя превратилась в водоворот. Консультации с юристами и психологами, сбор документов, разговоры с Валентиной Сергеевной. Анна словно наблюдала за собой со стороны, не понимая, как согласилась на всё это.
Они узнали историю Веры. Мать — совсем молодая девушка, запутавшаяся в наркотиках. Отец — неизвестен. Веру изъяли из семьи, когда ей было два года — соседи вызвали полицию, когда девочка плакала без остановки несколько дней. Мать лишили родительских прав. Три года в детском доме, и никто не интересовался ребёнком — ни родственники, ни приёмные семьи.
— Она замкнутая, — говорила воспитательница. — Умная, но не по годам серьёзная. С другими детьми не конфликтует, но и не дружит особо. Любит книжки, хотя читать ещё не умеет — рассматривает картинки часами.
С каждой новой деталью образ девочки в сознании Анны становился всё чётче, и вместе с тем — всё больше вопросов поднималось внутри. Сможет ли она? Не совершает ли ошибку? Не делает ли хуже — и себе, и ребёнку?
*****
— Я не буду называть тебя мамой, если ты не хочешь, — сказала Вера, когда они пришли забрать её на первые выходные. Пробные — так это называлось в официальных бумагах.
Анна опустилась на корточки, чтобы быть на одном уровне с девочкой.
— Почему ты так решила?
Вера пожала плечами, не по-детски обречённо.
— Я вижу, что ты боишься. Все боятся.
— Чего, по-твоему, я боюсь?
Девочка посмотрела ей прямо в глаза:
— Что не полюбишь меня. Или что я испорчу вашу жизнь.
У Анны перехватило дыхание. Как пятилетний ребёнок мог так точно сформулировать то, что она сама едва осознавала?
— Я тоже боюсь, — продолжила Вера. — Что вы привезёте меня обратно. Все всегда возвращают.
Что-то сломалось в груди Анны. Она потянулась и взяла детские ладошки в свои.
— Мы с Михаилом... с дядей Мишей... тоже боимся. Но знаешь что? Иногда нужно быть храбрым, даже когда страшно.
Глаза Веры чуть расширились.
— Как в сказке про рыцаря?
— Да, как в сказке, — улыбнулась Анна, не зная, о какой конкретно сказке идёт речь. — Поехали домой? Там тебя ждёт твоя комната.
*****
Первые дни были неловкими. Вера двигалась по квартире осторожно, словно боялась что-то задеть, сломать. Спрашивала разрешения перед тем, как взять яблоко из вазы или сходить в туалет. Вздрагивала от громких звуков. По ночам Анна просыпалась от тихого плача из соседней комнаты и не знала, что делать — идти утешать или дать девочке выплакаться.
Михаил, казалось, адаптировался легче. Он просто принял Веру — без сомнений, без колебаний. После работы читал ей книги, учил кататься на велосипеде в парке, терпеливо объяснял, как пользоваться столовыми приборами.
— Как ты это делаешь? — спросила его Анна однажды вечером, когда Вера уже спала.
— Что?
— Ведёшь себя так... естественно. Словно она всегда была с нами.
Михаил помолчал.
— Знаешь, когда я смотрю на неё, я не думаю о том, чего у нас не было. Я думаю о том, что может быть. И это... освобождает.
Анна кивнула, но внутри всё сжималось. Для неё каждый день с Верой был как хождение по минному полю — никогда не знаешь, где прячется очередная травма, очередной триггер, очередное разочарование.
*****
Кризис случился на третьей неделе. Вера опрокинула чашку с горячим чаем — прямо на белую скатерть, подарок свекрови. Анна вскрикнула инстинктивно, и девочка съёжилась, закрывая голову руками, словно ожидая удара.
— Прости, прости, прости, — зашептала она. — Я всё уберу, только не ругай меня, пожалуйста, не отправляй обратно...
Сердце Анны сжалось до боли. Гнев и раздражение испарились мгновенно, сменившись пронзительной ясностью. Она опустилась на колени рядом с ребёнком.
— Вера, посмотри на меня, — сказала она тихо. — Никто не будет тебя наказывать. Это просто чай. Это просто скатерть. Это просто вещи.
Девочка осторожно опустила руки, глядя на Анну с недоверием.
— Но ты кричала.
— Я не на тебя кричала. Я просто испугалась. Чай горячий, ты могла обжечься.
Вера моргнула, словно такая мысль никогда не приходила ей в голову — что кто-то может беспокоиться о ней, а не о вещах.
— Я всё равно виновата. Я неаккуратная.
Анна осторожно взяла её за плечи.
— Послушай меня внимательно, Вера. В этом доме никого не наказывают за случайности. И никого не отправляют обратно. Никогда. Ты поняла?
Девочка смотрела на неё долго-долго, словно пытаясь найти подвох. А потом вдруг прильнула к Анне, обхватив её руками за шею, и разрыдалась — громко, отчаянно, выплёскивая весь страх, всё напряжение последних недель.
Анна держала её, гладила по спине, шептала что-то успокаивающее. И сквозь детские рыдания вдруг услышала, как Вера повторяет сдавленным голосом:
— Мама... мамочка...
*****
— Мыть посуду утром — это преступление против человечности, — ворчал Михаил, загружая тарелки в посудомоечную машину. — Надо вечером этим заниматься.
— Ага, чтобы ты потом засыпал на диване, не дойдя до кровати? — Анна переворачивала блинчики, краем глаза следя за часами. — Вера, завтрак почти готов! Опоздаешь в школу!
Из комнаты донеслось невнятное бурчание. Анна вздохнула.
— В кого она такая соня? Я всегда была жаворонком.
— В меня, очевидно, — хмыкнул Михаил, доставая из шкафа кленовый сироп. — Всегда говорил, что гены — странная штука.
Анна улыбнулась. За три года эта шутка про гены стала их внутренним кодом, способом обозначить, что Вера — их дочь, независимо от биологии.
Мысль о том, что когда-то она боялась этого, теперь казалась абсурдной. Жизнь до Веры вспоминалась как что-то блеклое, неполное. Были сложности, конечно — кошмары по ночам, истерики, недоверие, запреты психолога на любые физические наказания даже в воспитательных целях. Были визиты социальных работников, оценивавших, как они справляются. Были встречи с биологической матерью Веры, которая неожиданно появилась через полгода, утверждая, что «исправилась».
Но они справились. И теперь у них была семья — настоящая, крепкая, выстраданная.
— Ну-ка, где наша школьница? — Михаил отправился будить дочь.
Анна выложила последний блинчик на тарелку и вдруг замерла, вспомнив. Тот момент в детском доме. «Можно на секунду вы будете моей мамой?» Секунда растянулась на годы. И чем дальше, тем меньше Анна помнила о своих страхах, о сомнениях, о холодной февральской дороге к серому зданию.
В коридоре послышалась возня и смех — Михаил тащил упирающуюся Веру в столовую.
— Я не хочу в школу! Там контрольная по математике!
— А я не хотел на работу сегодня, но мир жесток, солнышко.
Анна смотрела на них — мужа и дочь — и чувствовала, как что-то теплое растекается внутри. Счастье — такое простое слово для такого всеобъемлющего чувства.
— Мам, — Вера плюхнулась на стул, сонно потирая глаза, — а можно мне много-много сиропа?
— В пределах разумного, — ответила Анна, подвигая к ней тарелку с блинчиками. — И не забудь потом почистить зубы.
Такая обычная утренняя сцена. Такие простые слова и действия. И одновременно — такое чудо.
Один момент, одно решение, одно объятие — и целая вселенная возможностей, которые могли никогда не случиться.
«Спасибо тебе, Вера», — подумала Анна, — «за то, что попросила тогда побыть твоей мамой. Хотя бы на секунду».