Николай откинулся на спинку стула, вытянул больную ногу вперед, погладил, понянчил ее, словно малого ребенка. Видно было, что болит она у него.
- Поведаю я тебе о нашей жизни с самого начала. Сам то я из простой семьи. Жили как все, не бедно, не богато. Родители мои рано померли. Я еще в парнях гулял, когда их не стало. Остался я один в маленькой избенке. Сестра у меня в ту пору уж замужем была, жила в другой деревне.
Про учебу и думать мне не приходилось. Чуть силенки прибавилось, пошел в колхоз работать. Жить то надо. Никто не смотрел, что один я живу. В колхозе если никто не работает, то значит единоличник, чуть землю не отрезали. А то бы совсем беда была. Добрые люди подсказали тогда, чтоб в колхоз заявление написал. Так и сделал. Посылали меня на разные работы, потом на ферму скотником пристроили.
Время пришло, женихаться начал. Девки от меня нос воротили. Хоть к тому времени я вырос, в кости раздался. Да и так скажу, не страшный был, Только вот красоту то мою никому не надо было. Всем богатых женихов подавай. И с чего это Олья на меня тогда посмотрела. Может из жалости. За ней парни хороводами ходили. Да ты и сам знаешь, глядел бы как на картину на нее да любовался. А тогда то совсем красота писаная. А она ко мне прибилась. Сама призналась, что люб я ей. А я то разве мог устоять. Хоть и думал, что не по себе дерево рублю.
Мать ее, Серафиму, в деревне все побаивались. Хоть и не делала она никому ничего плохого, но сам знаешь, боятся люди таких . А ее колдуньей все кликали. Еще и от этого страшно мне было жениться на ней.
Страшно то страшно, а я уж и дня без нее прожить не мог. Поженились. мы по советским законам. Расписались в сельсовете. Видел я, что родители то не такого мужа своей дочке красавице хотели, не очень то привечали меня. А куда деваться.
Жили мы в моей избушке. Жили да радовались. Олья меня любила, я ее. Только вот Бог деток нам не давал. Серафима сперва все ворчала, что я мол виноват. А потом вдруг исчезла куда то. То ли молиться ушла, то ли колдовать. Олья мне ничего не говорила. Через год пришла, худая, измотанная вся. И ведь после этого понесла Олья то. Настенка у нас родилась. Я сперва то радовался, а мужики на ферме стали мне говорить да нашептывать, что не иначе как нагуляла Олья ребеночка то. Столько времени не было у нас никого а тут пожалуйста.. И с чего только придумали. Но семя в душу посеяли и начало оно всходить.
Я хоть Олье ничего не говорил, а сам все приглядывался к Насте то. Да только приглядываться долго не пришлось. Война началась. Меня сразу и забрали на войну. Уговаривал я Олью уезжать скорее, немец то вон как быстро наступал. А она все надеялась, что остановит наша армия фашистов. А оно вон как получилось. Боялась с такой маленькой ехать. А ведь все равно пришлось. Только уехать далеко не успели. Догнала их война.
А мы все отступали да отступали. Сердце разрывалось на части, как представлю, что Олья под немцем осталась. Где она, что с ними, разве узнаешь. А потом откуда то мыслишка вылезет, что нагуляла Олья дочку, злость в душе поднимется. Как могла она так сделать. А мне вроде и полегче станет. Вот как хочешь меня суди.
Потом ранили меня и аж в саму Москву в госпиталь привезли. В госпитале я с Зиной познакомился. Она с другими бабами после смены на заводе сюда приходила, ухаживать за тяжело ранеными, что вставать сами не могли.
Бои сам знаешь, какие шли под Москвой. Раненых вагонами привозили. Мест не хватало. Чуть на поправку пошел, так и выписывают.. Вот и меня комиссовали, выписали и ступай куда хочешь. А я на ногах то толком стоять не могу, не то что ходить. И идти мне некуда.
Зина меня пожалела. Привезла к себе. Она еще долго выхаживала меня, пока я в себя пришел, да силы набрался. На завод пристроила. Место мне дали в общежитии. Да не понадобилось место то. Стали мы с Зиной вместе жить. Как то само собой получилось. Не сказать, что полюбил я ее. Просто жить то надо. А Олья то ли жива, то ли нет.
Так бы и жил, пока ту газету не увидел. В душе у меня все перевернулось. Написал Олье письмо. Только когда отправил, подумал, а с Зиной то что будет. Я уж прикипел к ней. Как подумаю, что выбирать между двоих придется, так страшно станет.
Зине сперва ничего не говорил. А как ответ получил от Ольи, так все и рассказал. Она не упрекала, не ругалась. Только слышу, плачет ночами, носом шмыгает. А утром молчит. Сказала только, чтоб сам решал. Как решу, так и будет. Она слова поперек не скажет. Знать не судьба. Я и сам к Зине за это время прикипел. А тут как подумаю, что оставлю ее, уеду в деревню, так будто серпом по одному месту. Да и там, в деревне, кому я нужен, инвалид. Не рук, не ног считай нету. Ни по хозяйству помочь, ни в колхозе поработать. Только обуза лишняя.
Я уж пожалел, что письмо тогда в горячах написал. Пусть бы все оставалось как есть. Да деваться уж некуда. Вот и написал все, как есть.
С Зиной мы уж долгонько жили, она переживать начала, что Бог ей детей не дает. А я то про себя думал, может и правду я бездетный то. А тут она говорит, что в больницу ходила, проверилась. Ребеночкек у нас будет. Мне бы обрадоваться, а меня словно водой из ведра окатили. Зря я на Олью то грешил все это время. Только уж куда теперь деваться. Виноват я перед Ольей за свои дурные думы о ней. И нет мне от нее прощения.
Поэтому и говорю тебе, хочешь, расскажи ей, хочешь не рассказывай. Только ведь все равно бы жизни у нас не стало. Как узнал бы я, что она ребенка от тебя носит, не смог бы ее простить. Что хочешь со мной делай.
Николай вытер вспотевший лоб. Видно тяжело ему было теперь признавать, что зря он на Ольгу грешил. И в то же время теперь уж ничего не исправишь. Зина его ребеночка носит. Да и притерся он к ней. Хоть и нет той любви, что к Олье была, но живут, она ему помогает, он ей, чем может. Работа опять же здесь есть и деньги платят. Пусть небольшие. А еще и как инвалиду доплачивают.
Что уж говорить, любил он Олью, только все время боялся, что надоест он ей. Такая красавица, а он обыкновенный парень, неграмотный к тому же. Ведь даже школу не закончил. Если бы не война, так бы и жили они с ней. А вот война развела их.
Николай встал, подошел к комоду, достал из ящика документы, бережно завернутые в газету, перебрал их, нашел нужную бумажку, взял ее и вернулся снова на свой стул.
- Как узнал, что Зина то беременная, подумал, что делать чего то надо. И ребенка записать на меня, да потом и о жилье можно хлопотать будет, как распишемся. Москва быстро строится. Глядишь, какую-никакую квартирку дадут. Все не в общежитии.
Вот и пошел я на хитрость. Или как хочешь назови это. Закон то нарушил. Ольге писать побоялся. Подумал, что заартачится, норов свой покажет. Не знал ведь я, что у вас уж об ту пору дите росло.
Пошли мы с Зиной в ЗАГС, а тут как раз закон новый вышел, строго стало. Вот я и сказал, что еще до войны разведен был, а где сейчас жена, чтоб подтвердить развод, не знаю. Они под немцем в оккупации остались. И документов теперь не найдешь. Но мужик в ЗАГСе въедливый оказался. А может за себя боялся. Бумагу составил, все написал, как я сказал, что, когда и как и письмо в область нашу отправил. Объяснил, что для выяснения обстоятельств придется подождать.
А чего там ждать. Какие документы. Кто тогда про них думал. Да и думали бы, так не успели бы собрать. Такой страх был. Я уж думал, что ничего не получится. А хвать пришла бумага, свидетельство о разводе, копия. Выдано вроде как на основе свидетельских показаний. Там видно тоже не захотели перед московскими осрамиться. Сляпали эту бумагу.
Николай протянул Василию бумажку с чернильной печатью. Тот даже и читать ее не стал. Раз уж здесь в Москве с этим документом Николай смог расписаться со своей Зиной, то там, в деревне и подавно их распишут.
- Вот, сделай копию. А это мне потом верни. Мало ли чего, а тут документ.
Николай свернул листочек, аккуратно положил во внутренний карман своего кителя. Пообещал, что завтра же все сделает и вернет бумагу обратно. Только уж ждать не будет Николая с работы, оставит у соседей. Пашке отдаст, чтоб передал.
- Нет, ты лучше под дверь просунь подальше. Нам все письма туда подсовывает почтальон.
На том и порешили. Василий поднялся, пожал на прощание руку Николаю. У него было двоякое чувство к этому человеку. Нет, он не осуждал его. Жизнь так сложилась. И мужика понять можно. Что бы он, такой беспомощный, делал в деревне. Спился бы, как многие. ругань бы в семье началась. Так бы и жили, маялись.
А здесь, как не крути, при деле он. Работает. И с Зиной у него все ладно.
Василий вернулся в комнату соседей. Пашка уже спал, уткнувшись носом в подушку. Василию стало неловко, что он так долго задержался. И женщина спать из за него не ложилась. Она сидела возле тусклой лампочки и штопала Пашкины штаны. Он извинился, сказал, что сейчас уйдет. Но женщина остановила его.
- Куда же на ночь то глядя. Ночью по Москве лучше не ходить. Я вот тут на полу тюфячок положила. Все не по городу шляться.
Василий с благодарностью кивнул женщине. Остаться тут переночевать было для него хорошим вариантом. Ему и самому не хотелось идти в ночь.