- «Я тебе верю». Глава 47.
Лежать весной в роддоме было сомнительное удовольствие. Палаты пахли сыростью, которая пятнами выступала на потолке, пытаясь захватить пространство побольше. Пелёнки, которые давали роженицам для, так сказать, нужд личной гигиены, больше походили на тряпки времён войны, в пятнах и подтёках. Постельное бельё было влажным и вологлым. Тело, укрываясь колючим шерстяным одеялом, покрывало мурашками, выражая протест. Еда была сносная. Если обед приносили горячим, это можно было считать огромной удачей. Всё было, как в сказке с участием феи - крёстной. Суп превращался в мутную воду, каша - в клейстер, горячий чай - в ополоски кухонной ветоши.
Только младенцев приносили ухоженными, туго спелёнутыми, и обработанными ядрёным раствором марганцовки.
Зина нехотя брала сына, прикладывала к неразвитой груди со скромными пуговками сосков. Женя, как она с первых секунд мысленно называла ребёнка, сначала беспомощно тыкался ртом. Потом вдруг раскрывал его широко, как глупая рыба, и заглатывал неподвижную наживку. У женщины перехватывало дыхание от боли. Сосок будто трещал по швам. Грудь, почувствовав близость ребёнка и его голод, наливалась пустым молоком. Затем начинал болеть живот. Сокращалась матка, увеличившаяся во время беременности. Ребёнок жадно насасывал, белесое молоко текло по его подбородку. Женщина чувствовала дремоту, сладкой пеленой окутывающую всё её существо. Она пришла в себя от резкого толчка медсестры в худое плечо:
- Ты чего делаешь? Ребёнка заспишь. Хотя, думаю, не больно он тебе и нужен.
Зина промолчала, растерявшись. Лень было хоть как-то отвечать или ругаться. Она перевернулась на другой бок вместе с ребёнком, покряхтывая. И снова сладко уснула. Сквозь сон женщина слышала ворчание медсестры, скрип кровати, с которой подняли ребёнка. Зина подтянула согнутые ноги к пульсирующему животу. Сложив ладони вместе, зажала их между коленками. Промежность тоже болела, опухшая после надреза.
В палате лежали женщины - первородки, которые хныкали и жаловались мамочкам в прорезь дверного окошка, похожего на смотровое. А потом с аппетитом уплетали полулёжа домашнюю горячую еду, вытирая слёзы жалости к самим себе. Были женщины, родившие во второй или третий раз. Они деловито расспрашивали мужей о детях, которые остались дома, и крепко-накрепко запахивали заношенный предыдущими роженицами халат на налитых грудях, чтобы не простудить их.
На пятые сутки Зину с ребёнком выписали.
- Кто приданое для ребёнка принесёт? - спросил мягкий глубокий голос медсестры.
- Никто, - женщина опустила голову.
- Понятно, - сказал мягкий голос. - Я малыша в тёплое одеяло заверну, ты потом верни, если сможешь.
Навряд ли медсестра сама верила в это. Скоро Зина вышла из высоких деревянных скрипучих дверей на голую весеннюю улицу. В одной руке она держала малыша, в другой узелок со списанными пелёнками, которые дала ей медсестра с большим жалостливым сердцем. Женщина шла домой так же, как пять дней назад, показавшимися ей целой жизнью. Она не садилась на скамейки. Она приваливалась к стенам, полулёжа, опасаясь, что швы лопнут. Потом, опершись локтем об опору, выпрямляла ноги, и вставала прямо, подтягивая ребёнка повыше на локтевом сгибе и закидывая узел, делавший её похожим на беженку, за правое плечо. В подъезде узел пришлось поставить на грязный пол, пока она искала ключ и отпирала дверь. Квартира выглядела заброшенной и нежилой. Зина развязала узел около кровати. Положила несколько пелёнок. На них развернула Женю, посмотреть, не нужно ли его перепеленать. Руки и ноги у ребёнка замёрзли и были бледными, покрытыми пятами с синюшным отливом. Худой, беспомощно сучащий руками и ногами, теперь он напоминал матери не червяка из яблока, а, скорее, таракана из её детских кошмаров. Зина запеленала его не очень ловко, и он тут же, растолкав пелёнку руками и ногами, освободился. Тогда женщина резкими движениями снова начала заворачивать его, туго протягивая угол пелёнки под ним, и завязав в крепкий узел, так что раздался угрожающий хруст. Мальчик открыл свой неприятный рот и заревел. Слабо, негромко, заунывно, и от того очень раздражающе. Зина вымыла руки над грязной раковиной, и дала ему грудь. Держать Женю на руках было тяжело, и она прилегла, откинув голову на подушку в серой нестираной наволочке.
Проснувшись, она почувствовала голод. Поставила пару стульев рядом с кроватью, положив на них запылившийся чемодан.
Собрала мусор и бутылки в пакет, равнодушно посмотрела на ребёнка, и вышла на улицу. В магазине она купила манку, молоко, хлеб и, конечно, бу тылку, чтобы обмыть по-человечески рождение сына. На следующий день Зина сходила на работу, показала ребёнка и получила кое-какие деньги, наскоро собранные бригадой по карманам.
- Зин, - окликнула её Рита, - ты свидетельство о рождении когда получишь, принеси в контору. Или сюда принеси. Тебе пособие перечислят по рождению. И потом какие-то копейки будут на книжку перечислять.
Та кивнула головой:
- Спасибо, Рита, я поняла. Ну, пойду. Ребёнку спать пора. - Зина неуверенно повернулась в сторону выхода, будто ожидая чего-то.
- Зин! - снова окликнула её бригадирша. - Ты это, бросила бы пить. Всё-таки мать.
- Ага, - бодро ответила женщина, конечно. Прямо завтра и брошу. - И удалилась, насвистывая «В юном месяце апреле».
Дни поползли одинаковые, унылые и долгие. Женя научился плакать более требовательно, сосать грудь с такой силой, что молоко уже не текло по его щекам и подбородку. Меньше спал и больше плакал, утомляя мать однообразием звуков. Зина ходила в Сбербанк, чтобы отстоять в длиннющей очереди, узнать, пришло ли более чем скромное пособие. Люди отодвигались от неё, неряшливо одетой, кое-как причёсанной, с грязными руками и ногтями.
Ребёнка она оставляла дома, всё также соорудив баррикаду из стульев и чемодана. Когда нытьё его заставляло вибрировать ненавистью всё тело, она подходила и смотрела на него долго и пристально. Потом медленно брала обеими руками большую квадратную подушку, поднимала её над красным от натужного плача лицом, и представляла, как опускает её вниз. Зина почти физически ощущала, как же она будет свободна, когда звонкая натянутая струна детского плача оборвётся навсегда. Навсегда!
Но в такие моменты глаза Евгения впивались в неё взглядом, не моргая, не дрогнув светлыми белесыми ресницами. Женщина опускала руки, возвращая подушку на место, понимая, что не сможет освободиться от него.
Летом Зина ходила собирать бутылки на рассвете, когда город спал, ещё не разбуженный наглым требовательным чириканьем воробьёв и низким гортанным воркованием голубей. Розовое солнце несмело, будто в первый раз, пробовало окрасить окна в тёплые тона, длинными лучами касаясь многоэтажек. Пустые бутылки звонко брякали в старой коричневой авоське. Со временем женщина определила самые «плодородные» места, и старалась посещать их в первую очередь. Нередко ей приходилось убегать от сердитых с похмелья бомжей, тогда она, удивляя их, на ходу заливалась радостным смехом, вспомнив школьные уроки физкультуры.
Пару раз приходила педиатр. Женщина дет пятидесяти, войдя в квартиру, села на ближайший стул, не забыв брезгливо протереть его ладонью с золотыми кольцами.
- Где детская одежда и пелёнки?
Зина кивнула на стол, на котором громоздилась куча несвёрнутого белья.
- Понятно. Я руки помою. - Педиатр вышла из комнаты, чтобы вернуться через минуту.- Запах такой почему дома стоит? Ты пелёнки вообще стираешь? - женщина коснулась пальцами кончика носа, будто это могло препятствовать проникновения запаха мочи.
- А чё их стирать-то? Обоссытся - так высушу, - Зина с усмешкой смотрела на презрительно опустившиеся уголки губ непрошенной гостьи.
- Понятно. Гимнастику делаете с ребёнком? - педиатр взяла вонючую охапку и переложила на диван.
Мать равнодушно отвернулась, разглядывая пыльное окно.
- Понятно, - повторила незваная гостья.
Взяла ребёнка на руки, раскинула влажное одеяло на столе, накрыв его парой пелёнок. Аккуратно положила мальчика, распеленала его. Опрелости под мышками и в паховых складочках пролегли краснеющими овражками. Грязные гениталии выглядели ужасно.
- Тёплая вода есть? - спросила она, не глядя на мать.
- Нету. У нас до десяти утра только горячая вода есть. А сейчас уже пол одиннадцатого.
- Чайник поставь, пожалуйста. Фурацилин есть в доме? Присыпка детская?
- Нету, - сердито буркнула Зина.
Женщина подтянула за длинный ремешок сумку, оставленную на стуле. Достала чёрный кошелёк, шурша в нём купюрами, извлекла пару.
- Аптека через дорогу, я видела. Купи, пожалуйста, фурацилин и присыпку. И, пожалуйста, недолго. Хорошо?
- Хорошо, кивнула Зина, покраснев до корней кончиков рыжеватых волос.
Подмытый и обработанный ребёнок почти не плакал днём, чем немало удивил беспечную равнодушную мать.
Педиатр после посещения младенцев на своём участке решилась зайти к главврачу. Несмело постучав, сделала несколько нерешительных шагов.
- Ренат Аскарович, - обратилась он к высокому худощавому мужчине с гусарскими чёрными усами, сидевшему во главе «Т» - образного стола, - я к Русаковой больше не пойду.
Мужчина сидел, сосредоточенно расписываясь в стопке бумаг, переворачивая и откладывая в другую стопку подписанные.
- Почему? - не отрываясь от рутинной работы, равнодушно спросил он.
- Там такие условия... В квартире грязно, ребёнок заброшенный, при живой-то матери. Она, похоже, пьющая. - Женщина поднесла ладони к вискам, будто голова разрывалась от мигрени. - Это просто ужасно! - глядя на круглые замшевые носы туфель, сказала она.
Мужчина поднял голову:
- Ещё раз повторите, пожалуйста, я Вас не понял?
- Мать за ребёнком не смотрит. В квартире грязно, еды нет, детской одежды тоже нет. Так нельзя. Так просто нельзя.
Он положил на стол рядом с собой несколько девственно чистых листов бумаги и ручку.
- Садитесь, - он указал глазами на стул неподалёку от него. - Пишите.
Женщина села на предложенное место, положив небольшую сумочку на колени, и поправив подол длинного светлого платья. Она с готовностью взяла приятной тяжести чёрную ручку с блестящим жёлтым ободком посередине.
- Что писать? - спросила она.
Ренат Аскарович, приподняв правую бровь, произнёс:
- Сначала напишите объяснительную, по какой причине Вы отказываетесь выполнять свои должностные обязанности. Формы определённой нет, напишите своими словами, что называется. Второе заявление нужно для органов опеки. Спасибо за проявленную бдительность и за своевременный сигнал. Я с Вами абсолютно согласен, ребёнок ни в коем случае не должен расти в таких ужасных условиях. - Бровь вернулась на место, успокоившись. - Раз Вы здесь, хотел уточнить, Вы ведь на пенсии уже?
- Да, я на пенсии, - женские руки перебирали длинный ремешок сумки.
- Прекрасно! И Вы не можете не понимать, насколько нашей молодёжи сейчас нужна работа, не правда ли?
Красивая дорогая ручка легла на стол, не написав ни единого слова.
- Конечно, я понимаю, - грудь педиатра поднялась, наполненная вздохом возмущения, - прекрасно понимаю. До свидания. - Она поднялась, беспомощно пошелестев платьем, как опадающей сентябрьской листвой.
Педиатр нашла в себе силы повторить визит в квартиру Русаковых во второй раз. В третий раз она вошла в подъезд, который уже к тому времени пропитался отвратительным запахом. Постояла несколько секунд, развернулась, и пошла, цокая каблуками и почти переходя на бег.
§§§
Лиза просыпалась с улыбкой на лице и отсветами радужных мечтаний. Наверное, это так чудесно, просыпаться вместе с любимым человеком, готовить завтрак для двоих. Родители, бывало, шушукали и негромко посмеивались о чём-то своём, прекращая разговоры, когда дети входили в комнату. Девушка была уверена, что и у них с Эдиком всё будет именно так. Ведь она не знала, через что приходится проходить многим парам уже в первый год совместной жизни.
Жених, в отличие от Лизы, не плавал на розовых облаках. Он крепкой рабочей рукой, можно сказать, взял бригадира за жабры:
- Андреич, ты же обещал!
- Ну, Эдуард, пока не получается, - бригадир, держа кулаки в карманах, показывал наглецу невидимый здоровенный кукиш.
- Ты говорил, к директору пойдёшь, если что! У меня скоро свадьба, как ты не понимаешь! - парень, «наевшийся завтраков», утратил последнее терпение.
- Понимаешь, он в командировке был, потом совещание, потом собрание... - руки всё ещё прятались в карманах.
- Не ходил, значит, - губы Эдика рассержено сжались. - Понятно. Я тебе всегда навстречу иду. Надо подменить - подменю. Надо остаться - останусь.
- Ты мне, Эдуард, тут того... Не этого... - В воздухе раскачивался указательный палец, пропитанный копотью. - Воду не мути. Не бесплатно работаешь! И я не для себя прошу, для комбината, для общей пользы. Норма выработки, сам понимаешь...
Парень махнул рукой:
- Всё понятно, Андреич. Не ожидал от тебя такого, не ожидал... - Эдик развернулся и пошёл между машинами, обречённо глядя себе под ноги.
- Ну, как? - чумазое Алёшкино лицо с блестящими глазами возникло перед ним неожиданно.
- Да, никак, - пожал плечами Эдик. - Ничего он делать и не собирался. А я, как ду рак, поверил. Где теперь деньги брать, ума не приложу. Кредит, что ли взять... - размышлял вслух обманутый бригадиром жених.
- Погодь, братишка, не гони коней. - Алёшка оглядывался кругом, будто пытаясь в цеху найти ответ. - Я тоже своей предложение сделал, - он довольно подмигнул другу.
- Поздравляю, - печально отозвался Эдик. - Что делать-то теперь?
- Ммммм, - мычал Алёшка, перекатываясь в рабочих валенках с пятки на носок и обратно. - Дай времени до завтра. Зуб даю, что-нибудь придумаю! - большой грязный палец изобразил, как он даёт зуб.
Сверху раздался резкий свист, означающий, что перекур подошёл к концу, и пора возвращаться на свои рабочие места.
§§§
Фаина Николаевна, как и обещала, достала гипюр. Насколько германским он был, неизвестно. Но материал был прекрасного качества, белее белого снега, не мялся, не тянулся, и держал форму. Сама не зная почему, женщина заказала ткани на порядок больше, чем было нужно для Лизиного платья. Она шила с удовольствием.
Невеста была невысокой, но прекрасно сложённой. Длинная шея, изящные запястья, высокая девичья грудь и тонкая талия.
- Девяносто - шестьдесят - девяносто? - удивлённо произнесла Фаина Николаевна, вешая розовую полосочку «метра» на свою шею.
Лиза улыбнулась, всем своим видом показывая, насколько ей неважно нечаянное соответствие стандартам мировой красоты.
Светлана Владимировна сидела на стуле, наблюдая за процессом.
- Что с фасоном, определились? - спросила портниха, раскладывая на длинном столе прекрасную ткань.
- Какая она красивая! - Лиза протянула руки, чтобы прикоснуться к своей будущей мечте.
- Нет, - резко остановила её Фаина Николаевна. - Не трогай, пожалуйста. Во-первых, у тебя руки не мытые. А ткань - белая, это значит, что след обязательно останется. И потом, на эти следы ещё прилипнет пылинка, грязинка, и всё это будет выглядеть ужасно. Посмотрели? - спросила она Светлану Владимировну, которая не удержалась и тоже подошла, чтобы рассмотреть ткань поближе.
- Посмотрела, - улыбнулась мать невесты. - Думаю, это чудо. Спасибо, что достали.
- Пожалуйста, - с достоинством ответила Фаина Николаевна. - Я думаю, это то, что нужно.
- Мама, ты дома? - раздался голос Али из прихожей. - У нас что, гости? - Девушка вошла в комнату, старательно изображая радость на лице. - Здравствуйте! - и тут взгляд её упал на белое полотно, расшитое прекрасными цветами.
- Привет, дочь!
- Здравствуйте, - поздоровалась Светлана Владимировна, заметив, с каким трудом Аля отвела глаза от ткани.
- Доченька, поставь, пожалуйста, чайник, - попросила портниха.
- А я что, помешаю? Мне тоже интересно, - она собралась присесть на стул, на котором ещё недавно сидела мать невесты.
- Поставь, пожалуйста, чайник, - медленно, почти по слогам, произнесла Фаина Николаевна. - Дочь, это моя работа. Давай, бегом!
Аля понимающе кивнула головой, и медленно прошла на кухню. Оставшиеся в комнате принялись обсуждать фасон, рисуя на листах клетчатой тетради свои фантазии. Наконец, решение было принято, мерки сняты повторно во избежание оказии.
Аля сидела на кухне, сложив руки на груди. Чёрная водолазка с брошью в виде серебряного цветка гармонировала с серьгами.
- Ваш чайник уже десять раз вскипел, - она встала, улыбнувшись, и начала разливать свежезаваренный чай в выстроенные рядом кружки.
- Спасибо, к сожалению, некогда, - серьёзно сказала Светлана Владимировна. - Так когда нам на примерку?
Фаину Николаевну не удивил отказ от чайной церемонии. Она знала, что многие клиенты предпочитают сохранять дистанцию, и придерживалась такого же принципа.
- Точно сказать не могу. Давайте, я Лизе через дочь передам, Хорошо?
- Хорошо. Но, будет лучше, если Вы сообщите мне. Запишите, пожалуйста, мой рабочий номер телефона.
Фаина Николаевна взяла ученическую тетрадь с недавними зарисовками, и записала указанный номер.
Наскоро попрощавшись, заказчицы вышли. У портнихи в голове закружились, чередуясь, выкройки. Расположение выточек и раскладка на ткани. Она пила чай без сахара, увлечённая новым заказом. Она уже видела невесту в свадебном платье, со скромными цветами в волосах, и не слышала, что ей говорила дочь.
- И никакой бабушкиной фаты, - сказала вслух она.
- Мама! Ты меня слышишь? Почему никакой фаты?
- Извини, дочь, я тут... Замечталась, вернее, зашилась, - она довольно улыбнулась. - Так что ты говоришь?
- Мне, говорю, Лёшка предложение сделал!
Мама, стукнув, поставила чашку с несладким чаем на стол.
- Ты? Замуж? - удивилась она.
- А что такого? - в свою очередь, удивилась Аля. - Почему тебе можно, а мне - нет?
- Ну, знаешь ли, не уверена, что это правильно, с дочерью такие вещи обсуждать. Но я, скажем так, видела не одного мужчину, прежде чем сделать правильный выбор. - Она смущённо закашлялась.
- Мамочка, ты никогда не была ханжой. Мы с тобой всегда могли обо всём свободно поговорить. Что с тобой случилось? Я тебя просто не узнаю!
- Знаешь, доченька, сейчас мне кажется, что я своим страхом поторопила тебя вступить во взрослую жизнь. Наверное, не надо было.
- Ой, мама, это Петрович так на тебя негативно влияет. Всё у нас с Лёшкой будет хорошо, не переживай!
Фаина Николаевна с сожалением посмотрела на именную кружку законного супруга, которого сейчас не было дома.
- Будем надеяться, дочь.
- Мама, у меня к тебе разговор есть.
Аля, придвинув лицо почти вплотную к лицу матери, начала что-то шёпотом настойчиво говорить ей.
- Нет, Аля, нет. Не надо так.
- Почему нет? Я думаю, это будет классно! Мама, представь сама!
Продолжение следует.
Путеводитель здесь.