Холодный ноябрь 45-го. В зале Нюрнбергского суда скукота. Бывшие нацистские шишки на скамье подсудимых зевают и переглядываются. Особенно выделяется Геринг — толстый, самодовольный, с этой своей фирменной ухмылочкой. Типа: "Ну и что вы мне сделаете?".
И тут в зал заходит новый свидетель. Никто особо не напрягается. Подумаешь, еще один. И вдруг — немая сцена. На трибуну поднимается генерал-майор вермахта Эрвин фон Лахузен. Свой! Из их системы! Человек, знавший кухню нацистов изнутри.
Разведчик с двойным дном
Лахузен был не абы кем — руководил вторым отделом Абвера. Это ребята, которые занимались диверсиями на вражеской территории. Помните знаменитый полк "Бранденбург"? Где немцы переодевались в форму противника и творили свои темные делишки? Так вот, это всё было под началом нашего Лахузена.
Но была у генерала и другая жизнь. Он дружил с самим Канарисом — главой всего Абвера. А Канарис, несмотря на высокий пост, нацистов на дух не переносил. Такой вот парадокс.
Однажды Канарис сказал Лахузену, понизив голос до шепота (кто его знает, где гестаповские жучки понатыканы):
— Запиши всё, что видишь. Веди дневник. Пусть люди знают, кто на самом деле правил Германией.
Сам Канарис до суда не дожил. После покушения на Гитлера в 44-м его повесили в концлагере. А вот Лахузен выжил. И его дневник тоже.
Как один человек уничтожил ложь
Когда Лахузен заговорил, в зале стало тихо. Не просто тихо — мертвая тишина. Он рассказывал без эмоций, сухо, по-немецки чётко. О том, как планировали войну с Польшей. Как готовили провокацию, чтобы началась Вторая мировая. Как замышляли поход на СССР — не просто как войну, а как истребление.
Но самый мощный удар он нанес, когда начал говорить о советских пленных. О том, что случилось с нашими дедами и прадедами в немецком плену.
И тут началось! Вильгельм Кейтель, бывший начальник штаба вермахта, который до этого сидел как каменный истукан, вдруг начал бледнеть. Пот лил с него ручьем. Он мочалил и мочалил свой платок. Через час ему стало так плохо, что пришлось вызывать врача.
А Геринг? Помните его ухмылочку в начале? Куда она делась! Красный от злости, он орал через весь зал: — Предатель! Сволочь! Изменник!
За что они так испугались?
А испугались они правды. Того, что Лахузен рассказал, как на самом верху планировали убивать советских военнопленных. Не просто плохо кормить или тяжело использовать на работах. А именно убивать. Миллионами.
Цифры жуткие. Из почти 6 миллионов наших солдат, попавших в плен, погибло больше половины — около 3,3 миллиона человек. При этом 2,2 миллиона умерли всего за полгода — с июля 41-го по январь 42-го.
Видели когда-нибудь немецкую хронику первых месяцев войны? Там часто мелькают кадры: обочины дорог, и на них — тела в красноармейской форме. Это те, кто уже не мог идти в колоннах пленных. Их гнали сотнями километров без еды и воды. Упал — получи пулю. И никого не волновало, что местные жители всё это видят.
По подсчетам историка Земскова, только во время этих маршей расстреляли около 400 тысяч человек! Просто потому, что они не могли больше идти.
Конвейер смерти
А те, кто добирался до лагерей, попадали на "отборы". Представьте: вы провели несколько недель в жутком марше, еле выжили, дошли до лагеря. И тут приходят люди из гестапо и СД. Они ходят по рядам и тыкают пальцем: ты, ты и ты, выйти из строя.
Кого они выбирали? Политруков, коммунистов, сотрудников НКВД, евреев. Плюс всех, кого считали "советской интеллигенцией". Бухгалтер? На выход! Учитель сельской школы? Тоже на выход!
Их уводили и расстреливали. Позже для этого даже придумали специальные помещения, замаскированные под медкабинеты. Чтоб никто не догадывался.
Все это Лахузен выложил с немецкой точностью. Имена, даты, цифры. Против такого не попрешь. Оттого и бесились подсудимые.
Почему об этом мало говорят?
Странное дело. О Холокосте знают все. О блокаде Ленинграда тоже. А вот о судьбе советских военнопленных разговор как-то не идет. Ни на Западе, ни у нас.
В СССР тема была болезненной. Многие, кто вернулся из плена, потом годами доказывали, что они не предатели. "А почему ты сдался?" — этот вопрос звучал как обвинение. Какие уж тут исследования.
На Западе? Там своя повестка. Холокост, преступления против гражданских.
Даже сейчас, сколько ни ищи, толковых книг на русском о судьбе наших пленных почти нет. Разве что переведенная работа немецкого историка Штрайта "Они нам не товарищи". Само название — цитата из инструкций немецким солдатам о том, как относиться к советским пленным.
Твоя семья тоже там
У меня прадед пропал без вести в 41-м. У вас, скорее всего, тоже есть такие родственники. И мы не знаем, где они закончили свой путь. Может, погибли в бою. А может, попали в плен и стали частью этой страшной статистики.
Знаете, что самое жуткое? Всё это не было случайностью. Не было результатом тяжелых условий войны или действий отдельных озверевших командиров. Это была система. Спланированная, продуманная, утвержденная на самом верху.
Лахузен и память
Сегодня историки в один голос твердят: обращение с советскими военнопленными — одно из главных преступлений нацизма. Наравне с Холокостом и блокадой.
Показания Лахузена в Нюрнберге перевернули многое. Они заставили даже нацистских бонз осознать, что им не отвертеться. Неспроста же Кейтель, который до того отрицал все обвинения, схватился за сердце прямо в зале суда.
А сам Лахузен? После войны он жил тихо, как мышь. Не светился, интервью не давал. Умер в 55-м в Мюнхене. Оставил после себя дневники — бесценный материал для историков.
Зачем нам это сейчас?
Не думайте, что всё это — просто страница в учебнике. История советских пленных — это урок. О том, как быстро люди могут превратиться в зверей, если решат, что чья-то жизнь не имеет ценности.
Когда Лахузен стоял перед судом в Нюрнберге, он делал великое дело. Его слова стали обвинением против тех, кто считал себя вправе решать, кому жить, а кому умирать.
И сегодня, когда вокруг опять полно разговоров о "высших расах" и "низших народах", полезно вспомнить тот момент в Нюрнберге. Когда от правды одного человека затряслись бывшие хозяева Европы.
Потому что нет ничего сильнее правды. Особенно когда она говорит от имени тех, кого с нами больше нет.