«— Я тада у мамки спросил: кто енто? А она ответила — никто. А вечером я слыхал, как она бате говорила: приходила, мол, моя сестра старшая… без ноги. Видать, клянчить. Так я яе прогнала. Мене, тетка Пелагея, жалко тада тебе стало. А батя казал мамке, што молодец она, нам приживалок ня надоть. Самим трудно.
Любаша ахнула, а Пелагея кивнула:
— Все верно, всем трудно было. Правильно твой батя сказал.
— А вы вродя ня нашенская? — оживился и Лука. — Говорите как-то…
— Наша она! Наша! Да токма знашь? Совсем ня приживалка! Дохтур она! — с гордостью сообщила Люба. — Воевала, ноженьку тама, на войне, и оставила. А тута у Высоком дохтуром была, а чичас у Малиновке. Комдинат тама строють. Вот оне тама с мужем ейным. А муж у ей…
— Любушка, ну довольно, — улыбнулась Палаша и мягко прервала сестру.
«Ишь ты! Комдинат!» — улыбнулась Пелагея.
— Ня брешешь? — засомневался малец, глядя то на одну, то на другую тетку. — Дохтур?
— Вот те крест, — быстро перекрестилась Люба».
Часть 113
— Ну чавой насупонилиси? — прикрикнула бабка Матрена. — Тетки енто ваши — мамкины сёстра родныя. Как звать ня знай, и ня нада оно мене. Сами поспрошаете. Да оне у Зинки робяты-то справныя, ня ленивыя, вы ня думайте, што оне насупонилиси, так плохия, значица, — развернулась бабка к Палаше и Любаше.
Пелагея видела, что глаза у бабки не злые, но, видно, жизнь заставила ее быть черствой, а возможно и жестокой. Палаша даже попробовала предположить, какая судьба у этой старушки. Это было несложно: муж, скорее всего, сгинул еще в первую мировую, а если нет, то помер от ран или от пьянки. Сыновья погибли или подались в город. Живет бабка одна давно, вот и зачерствело ее сердце без любви и заботы.
— Здоровеньки будьтя, робяты! — тем временем ласково обратилась к мальчишкам Любаша. — Меня теткой Любой кличуть, а енто вот тетка Пелагея. Мамки мы вашей сёстра. А вас как кличуть?
Ребята с интересом смотрели на тетушек и молчали.
— Ну чавой примолкля? Сказывайте имена-то свои! — прикрикнула снова бабка и хотела дать подзатыльник младшему, да вовремя одумалась, увидев недобрый взгляд Пелагеи, одернула руку. Мальчишка сжался. Видимо, он боялся бабку и был бит ею не раз.
— Давайтя у дом! — проскрипела старуха недовольно. — Чавой тута стоять? Чичас уся деревня сбежится.
В хате мальчишки чуть расслабились и стали разглядывать смелее неожиданно свалившихся на голову родственниц. Еще утром они были круглыми сиротами. Бабка принялась выкладывать на стол харчи, купленные Палашей. Она любовно поглаживала хлеб, кульки с крупами и мыло.
— От как хорошо! — приговаривала она. — Таперича кашу сварю да наемси.
Палашу передернуло от ее слов: то ли это такой уклад жизни — есть в одиночестве, то ли она уже поняла, что бабы не оставят ей детей, и она наконец-то наестся от души, не делясь ни с кем.
Мальчишки голодными глазами смотрели на провиант.
— Давайте-ка присядем, ребятки! — обратилась к пацанам Пелагея. — Если хозяйка позволит.
— Садитеси, коль приперлиси, — бабка недружелюбно глянула на Палашу. — А чавой рассиживатьси-то?
Пелагея даже и глазом не моргнула. А пушай себе!
— Как тебе кличуть? — Любаша улыбнулась и осторожно невесомо прикоснулась к темным волосикам младшего из братьев.
Тот глянул на нее исподлобья и тихо проговорил:
— Лука.
Голос его оказался звонким и приятным.
— От енто какоя хорошее имя-то у тебе. А знашь, я свово сынка тож так хотела назвать. Мене ндравится шибка. А тебе как кликать нама? — Люба посмотрела на старшего.
— Пахом я, — ответил он. — А вы что, и правда мамкины сёстра? Я тебе помню, тетка Пелагея, — посмотрел он на Палашу.
Пелагея заинтересованно глянула на него и тоже припомнила, что в прошлый ее приезд в Соколиную, когда Зина вышла на крыльцо, то за ней прятался маленький мальчишка. Видимо, это и был Пахом. Лука еще не родился, или совсем маленький лежал в хате в колыбели.
— И я тебя помню, Пахом. Ты так вырос, совсем взрослый стал. Настоящий мужик.
Было видно, что мальчишке по нраву ее слова. Он засветился и засмущался одновременно.
— Я тада у мамки спросил: кто енто? А она ответила — никто. А вечером я слыхал, как она бате говорила: приходила, мол, моя сестра старшая… без ноги. Видать, клянчить. Так я яе прогнала. Мене, тетка Пелагея, жалко тада тебе стало. А батя казал мамке, што молодец она, нам приживалок ня надоть. Самим трудно.
Любаша ахнула, а Пелагея кивнула:
— Все верно, всем трудно было. Правильно твой батя сказал.
— А вы вродя ня нашенская? — оживился и Лука. — Говорите как-то…
— Наша она! Наша! Да токма знашь? Совсем ня приживалка! Дохтур она! — с гордостью сообщила Люба. — Воевала, ноженьку тама, на войне, и оставила. А тута у Высоком дохтуром была, а чичас у Малиновке. Комдинат тама строють. Вот оне тама с мужем ейным. А муж у ей…
— Любушка, ну довольно, — улыбнулась Палаша и мягко прервала сестру.
«Ишь ты! Комдинат!» — улыбнулась Пелагея.
— Ня брешешь? — засомневался малец, глядя то на одну, то на другую тетку. — Дохтур?
— Вот те крест, — быстро перекрестилась Люба.
— Правду грит, — подтвердила и бабка. — Давеча, када мамка заболемши, ходила я до яе. Да токма ня знай тада, што сетра она ейная.
— А мене от смерти спасла! Хворала я шибко нонче.
Палаше очень хотелось сказать, как бывало говорила Валя: «Ну хватит рот-то проветривать!»
Но она сказала по-своему, хлопнув ладонью по занозистому столу:
— Ко мне поедете.
— У Малиновку? — ахнули братья хором.
— Туда. Собирайтесь. Есть чего брать, так берите, а коль нечего — так сразу и уйдем. Благодарствую тебе бабка Матрена, — развернулась Пелагея к старушке. — За все.
— Благодарствуем, благодарствуем, — зачастила Люба. — И за сестру нашу, и за робятов. Поедем мы, бабка Матрена, пора уж. Пора. Тама муж мой Федор за околицей стоить, дожидаетси.
Ребята стояли не двигаясь — их будто хватил столбняк.
Видя такое дело, бабка подтолкнула старшего:
— Ня поедете, ишть?
Пахом будто опомнился:
— Поедем, — твердо сказал он. — А то как жа! Неча тут делать. Тетка Пелагея, а у вас есть чавой исть?
— Найдем, — коротко бросила Пелагея и поднялась, показывая тем самым, что пора и честь знать.
Люба слегка кланяясь, попятилась.
— Ну чавой встали? — снова обратилась Матрена к пацанам. — Тулупы возьмитя, валенки, штаны у вас ишшо есть, рубахи.
Пацанов как ветром сдуло — убежали, видно, до своей хаты. Прибежали почти мгновенно, держа в руках свой нехитрый скарб. На глазах Луки блестели слезы.
Люба тут же обняла мальца, он не противился:
— А ты поплачь, поплачь, Лукинушка! Ничавой.
— Прощевай, бабка Матрена! Благодарствуем тебе! Не увидимси ужо! — Пахом вроде как подался к бабке, но она не сделала ответного движения, парнишка быстро вышел из хаты. Лука за ним.
Матрена размашисто перекрестила ребят и что-то пробубнила им вслед.
…Увидев жену и Пелагею, да не одних, Федор соскочил с телеги.
«Чавой это? Пацанву какую-то вядут…»
— Федя! — еще издалека крикнула Любаша. — Зинка-то наша помярла! А енто вот робяты ейные, а мужик ейнай ишшо раньше преставился.
В голове у Федора мгновенно промелькнули те времена, когда его Маша тяжело болела, а потом преставилась. Еще Федор вспомнил к своему стыду о том, как он пил дня три, а потом и вовсе сбег в город, оставив пацанов на старую бабку Фросинью, долго не являлся домой…
Перед глазами поплыли несчастные мордашки его пацанов. А у этих, получается, вообще никого нет! Даже такого нерадивого отца, каким был он тогда.
— Ничавой, Любаша, как-нябудь! Иде шестеро, там и мосемь. Ничавой. Давайтя айдатя! От тута на телегу садитися, — замельтешил Федор.
— Федя, я ребят в Малиновку заберу. Ну куда вам? Своих шестеро. И скоро еще родится, — сказала Пелагея.
Тихое счастье разливалось ласковым теплом внутри Пахома.
Еще неделю назад, когда умерла мать, они никому не были нужны.
«А сейчас вона чавой!» — радостно подумал мальчишка и понял, что теперь у них с братишкой все будет очень хорошо.
— Разберемся, — отрывисто бросила Пелагея, увидев растерянность Федора. — Федя, давай-ка в сельпо сначала, а потом уж домой. Прятаться нам теперь не от кого и незачем. Ребята голодные, хоть хлеба купим, пущай поедят.
— Давайтя, давайтя. Чичас, чичас. Но! Пошла, родимыя, — почему-то радостно заорал Федор.
«Может, даже лучше, чем с матерью и батей», — умиротворенно подумал Пахом и обнял братишку. Тот уткнулся ему в плечо и зашептал благодарственную молитву. Был мальчишка набожным, знал много молитв. Кто и когда его научил этому? Бог его знает.
Татьяна Алимова
Все части здесь⬇️⬇️⬇️
Прочтите еще один рассказ⬇️⬇️⬇️
совсем коротенький.