В 1901 в Москве, на Тверской улице (современный дом 14) открылся знаменитый магазин колониальных товаров торгового товарищества «Братья Елисеевы». А до него в Москве славился магазин купца Алексея Васильевича Андреева, расположенный также на Тверской (современный дом 6). Здесь покупали чай, кофе, сахар и другие товары. Дочь Андреева Екатерина Алексеевна Бальмонт (1867-1950; вторая жена поэта Константина Дмитриевича Бальмонта) оставила воспоминания, где рассказала и о деле отца, и о традициях чаепития в родном доме.
Потомственный почетный гражданин, купец первой гильдии, староста церкви Святой Троицы на «купеческом» Пятницком кладбище Алексей Васильевич Андреев родился в 1829 году. А с 1831 года на Тверской известна небольшая лавка колониальных товаров его отца, где Алексей Васильевич с детства постигал торговое дело. Поле кончины отца, став во главе лавки, он мечтал расширить и усовершенствовать семейное предприятие. В этом помог известный московский купец первой гильдии, общественный деятель и крупный благотворитель Михаил Леонтьевич Королев (1807-1876), который в 1842 году выдал за Андреева дочь Наталью с большим приданым. Таким образом он одобрил планы будущего зятя и помог ему встать на ноги.
Со временем магазин Алексея Васильевича Андреева стал популярен, неоднократно получал звание поставщика двора «Их Высочеств Великих князей и княжон». Вот, например, лишь некоторые из «чайных» и десертных товаров, заявленные в «прейскуранте» магазина на май 1859 года: «китайские чаи: черные, цветочные, лянсины, желтые, зеленые; штучные чаи: белые, желтые зеленые; сахар: рафинад и полурафинад», восемь видов «варенья сахарного» и семь – «фруктового», «консервированные французские фрукты в жестяных банках», многочисленные «конфекты», шоколад, «каврижки», изюм, орехи, финики. В 1877 году Андреев скончался и к началу 1880-х его вдова ликвидировала магазин. Она отвергла предложения и некоторых московских коммерсантов, предлагавших свои капиталы, чтобы войти в компанию и торговать под фирмой «А. В. Андреев», и англичан, которые хотели купить магазин, чтобы сделать его одним из отделений их торгового дома «Мюр и Мерилиз».
А теперь предоставим слово его дочери-мемуаристке, которая, напомним, родилась в 1867 году.
О ДЕЛЕ ОТЦА
«... Небольшая колониальная лавка обратилась с годами в известный во всей России «Магазин А. В. Андреева» на Тверской против дома генерал-губернатора на площади. Этот угловой дом тянулся от Тверской и Столешникова переулка до церкви Козьмы и Дамиана. Весь нижний этаж от Тверской и Столешникова переулка до церкви Козьмы и Дамиана. Весь нижний этаж этого дома был занят магазином, в пристроенном впоследствии втором этаже помещалась гостиница «Дрезден». Она тоже принадлежала моим родителям. Называлась она еще «министерской» гостиницей, потому что в ней останавливались министры, приезжающие из Петербурга в Москву (гостиница «Дрезден» была продана во время ликвидации магазина).
В десяти минутах ходьбы от Тверской, в Брюсовском переулке, д. 19 (теперь на месте усадьбы Андреевых, снесенной в 2003 году – современный многоэтажный дом) был наш дом, где мы все родились и выросли. С увеличением нашей семьи к дому пристраивались комнаты, во дворе возводили флигеля и службы: конюшни, коровник, прачечную и кладовые. Большая часть двора была крыта огромным железным навесом. Под ним складывались товары, что свозились для магазина. Около ворот было двухэтажное каменное помещение, где хранились более деликатные товары: чай, доставленный из Китая, зашитый в мешки из буйволовой кожи. В «фабрике», как назывался этот дом (после ликвидации магазина «фабрика» и складские помещения были снесены), в первом этаже была паровая машина, приводящая в движение разные мелкие машины, что пилили сахар. Во втором этаже сахарные головы обертывали в синюю бумагу или наколотый сахар укладывали в пакеты. Там же сортировали, развешивали и убирали чай в деревянные ящики на два, четыре и больше фунтов. В таком виде они отправлялись в провинцию. Главная клиентура отца, кроме москвичей, конечно, были помещики. Они выписывали по отпечатанному прейскуранту в свои поместья запасы товаров на целый год. Для этого и предназначалась особенная упаковка товаров, которой и был занят большой штат служащих. Машину и всякие приспособления отец выписывал из-за границы, куда сам ездил осматривать новые изобретения по этой части.
Из окон нашей верхней детской нам, младшим детям, помещавшимся там, был виден почти весь двор. И наблюдать за ним было очень интересно, так как движение на дворе не прекращалось с раннего утра до сумерек во все времена года. Со скрипом раздвигались в обе стороны железные ворота – они всегда были на запоре – и пропускали ряд нагруженных телег: небольшие синие бочки с маслом скатывались с воза по сходням прямо в подвал; огромные белые деревянные бочки с кусковым сахаром катили под навес, а тюки и ящики подвозили к большим железным весам. Развесив, их уносили под навес, где старик Митрофаныч распоряжался, куда что ставить.
... Возвращаясь с прогулки, мы почти всегда заходили в наш магазин. Там первым делом мы направлялись за прилавок к старшим приказчикам, подавали им руку, здоровались с ними, называя по имени-отчеству, как учила нас мать. Затем отец уходил к себе в кабинет, а мы в сопровождении одного из приказчиков ходили из отделения в отделение... Иногда мы видели у отца настоящих живых китайцев с длинными косами, в шелковых кофтах, расшитых птицами, цветами, драконами, в мягкой обуви на белых войлочных подошвах. Они пили и угощали отца своим чаем из крошечных, тончайшего фарфора чашечек».
«Действительно, наш магазин был первым и единственным в России. Только много позже, через десятки лет, в подражание ему, в Москве появились колониальные лавки Белова, Генералова, Выгодчикова... Но все они были меньше по размерам, менее изящны». Про магазин Елисеева: «В нем ничего нового, по сравнению с нашим магазином, не было, разве только электрическое освещение и роскошь в отделке золоченых стен и потолка».
О СЕРВИРОВКЕ ДОМАШНЕГО ЧАЙНОГО СТОЛА
«В будни, как и в парадных случаях, у нас был один порядок. Медный самовар на медном подносе сиял как золотой в конце стола. Перед каждым прибором лежала салфеточка, на ней десертная тарелка, серебряная вилка и нож рядом. Чайник, чашки, сахарница, тарелочки одного сервиза. Варенье разных сортов в двух-трех хрустальных вазах, для него хрустальные блюдечки; конфекты, печенье, пирожное на хрустальных тарелках, если в сервизе не было фарфоровых того же рисунка. Все это блестело на белой накрахмаленной скатерти. Мать моя учила накрывать на стол и нас, детей, требуя, чтобы мы делали все бесшумно и, главное, аккуратно, «не криво, не косо», как она говорила, и без конца заставляя нас переделывать, – ставить все чайные чашки ручкой направо и все чайные ложки класть под ручкой. Мы так привыкли соблюдать порядок и симметрию в расстановке вещей, что нас поражали хаотичность и некрасивость чайного стола в других домах.
О ЧАЕПИТИЯХ В ДРУГИХ КУПЕЧЕСКИХ СЕМЬЯХ
«Обстановка наших комнат очень отличалась от обстановки всех купеческих домов, которые мы знали. Там парадные комнаты – как у нашего дедушки – имели нежилой вид. Да в них по будням никто и не входил, разве прислуга, чтобы смахнуть пыль или полить растения, что стояли на окнах и на полу в огромных деревянных кадках. Тяжелая мебель в чехлах стояла, как прикованная, по стенкам. Шторы на окнах были спущены, чтобы вещи не выгорали от солнца. И все предметы в этих комнатах были громоздки, аляповаты и, главное, разнокалиберны... Так же отличалась и сервировка их стола. У них даже в парадных случаях прекрасные чашки Попова и Гарднера ставились на стол вперемешку с дешевыми чашками, разными по форме и размеру, со стаканами в мельхиоровых подстаканниках, чашками с надписями: «Дарю на память», «В день ангела», «Пей на здоровье». Чайник от другого сервиза, сливочники то стеклянные, то фаянсовые. Молоко часто подавали прямо в глиняном горшке, из которого круглыми деревянными ложками наливали его в чашки. Варенье подавалось в больших сосудах, похожих на суповые миски. Сахарницы то серебряные, то фарфоровые, иногда с отбитой ручкой, без щипцов, сахар клал пальцами в чашки тот, кто разливал чай. Если на закуску подавали сыр или сливочное масло, то огромным куском во много фунтов, и резали его столовыми ножами толстыми кусками. Ножи и вилки обыкновенно были железные и лежали беспорядочной грудой в середине стола. Салфетки не для всех. Несколько салфеток лежали на столе, и ими пользовались больше мужчины, чтобы вытирать усы. Остальные вытирали рты и руки носовыми платками.
«Нас, детей, часто возили в дом к дедушке (купцу Михаилу Леонтьевичу Королеву) – по воскресеньям и по всем большим праздникам. Мы очень это любили. Зимой – в четырехместных санях, весной – в шестиместной коляске, обитой внутри золотистым штофом. Мы влезали в нее по откидным ступенькам и, тесно прижатые друг к другу, закрытые до подбородка тигровым пледом, молча ехали в Лужники (дом дедушки стоял на Лужнецкой улице, которая сейчас называется улицей Бахрушина)... Как все там было не похоже на нашу Тверскую – ни экипажей, ни пешеходов, ни городовых. Мирная тишина деревенской усадебной жизни... Белый двухэтажный дом, перед ним большой двор, посыпанный красным песком, посреди двора развесистый дуб с подстриженной верхушкой в виде шатра. За домом большой сад с беседками, плодовыми деревьями, огородом и кегельбаном, тогда еще редкой новинкой.
В гостях у дедушки нам, внукам, было раздолье, нам позволялось делать все, что мы хотели. Бабушка была страшно добра к нам. Она всегда искренне радовалась нам и сейчас же принималась нас кормить. В большой уютной столовой, выходящей во двор, с рядом высоких окон, она производила впечатление застекленной террасы, – был уже накрыт длинный стол. На сверкающей белой скатерти кипел серебряный самовар...Кругом в большом количестве «поповские» чашки (на светло-коричневом фоне в золотых медальонах букеты цветов). Бабушка не садилась, она обходила стол и смотрела, есть ли у каждого из нас что нужно...Бабушка накладывала печенье на тарелки и оделяла нас конфектами... Я не помню, чтобы она разговаривала с нами. Но она знала наши характеры и вкусы: «Тянучки – Кате, Мише – помадка, дайте Леше чай, он не пьет шоколад».
Время наивысшего расцвета подмосковного фарфорового завода Алексея Гавриловича Попова пришлось на 1830-1840-е годы. Собственная лаборатория по изготовлению красок, «фирменный стиль», разнообразие ассортимента – от простой, недорогой посуды и сервировки для трактиров до роскошных дорогих сервизов, масштабы выпуска продукции сделали завод Попова одним из значительных и интересных фарфоровых производств эпохи. После смерти Попова, в 1850-х годах завод начал угасать. Окончательно он был закрыт в 1875 году.
«Со стороны дедушки у нас было много родственников, дяди и тетки матери с их большими семьями: Королевы, Федоровы, Носовы, Корзинкины... Все они жили (по большей части в Замоскворечье) в собственных домах и жили так же спокойно и приятно, как дедушка с бабушкой. Чаепитие утром, днем и вечером, долгие сидения за кипящим самоваром, обильные жирные обеды и ужины, отдыхи днем...Так жили в богатых купеческих семьях, которые мы знали. Жизнь более бедных наших родственников мало чем отличалась от их. Жили они тоже в Замоскворечье, большей частью в маленьких деревянных домах, но собственных, все у них было, как у богатых, но невзрачнее и скучнее... Ели хуже, но так же много, пили без конца чай».
НЕКОТОРЫЕ ДОМАШНИЕ ЧАЙНЫЕ ТРАДИЦИИ АНДРЕЕВЫХ
Когда к младшим детям в их детские комнаты наверху приходил преподавать закон Божий дьякон местного прихода, то мать, Наталья Михайловна, присылала «снизу» подносик «со стаканом чая и сухарями».
Летом на даче в Петровском парке устраивались пикники с чаепитием в лесу: «выходили в семь часов утра, возвращались к вечеру». «В три часа было общее чаепитие в людской за огромным медным самоваром. Прислуга, живущая в доме, шла в людскую со своими чашками и кусочками сахара в руках. Им выдавалось в месяц на человека четвертка чая и два фунта сахара».
В Великий пост «за чаем ни конфект, ни пирожного – сушки и большие баранки», а по воскресеньям – «мармелад и пряники».
«На второй день Пасхи тоже приезжали поздравители: священники из-под Москвы, бедные родственники, старички и старушки, служившие у дедушки, богаделки. Для них накрывался чайный стол с закусками, ставились кулич и пасха, специально заготовленные. Они все пили чай с блюдечка, вприкуску с сахаром, который подавался им наколотый маленькими кусочками. Пили они без конца, по многу чашек, отдуваясь и вытирая пот с лица чистыми носовыми платками, аккуратно сложенными. Они всегда хвалили нашу пасху. «Только у вас и покушаешь такую». Они отказывались от второй порции, но тотчас же соглашались, когда экономка, по настоянию матери, им подкладывала еще и еще на тарелки. Мы любили смотреть, с каким сдержанным удовольствием они угощались. Это происходило утром до 12 часов».
«В восемь часов утра мы с сестрой Машей (уже подросшие) спускались вниз в столовую, где был уже накрыт стол с шипящим на нем самоваром. Мы по очереди отпирали ключом, хранившимся в комнате моей матери, буфетный шкаф, доставали оттуда кофе и чай и заваривали и то и другое. Затем делали бутерброды для братьев: взрезали горячий калач, мазали сливочным маслом обе его половинки, клали в него котлету или куски курицы (заранее поданные на стол), завертывали калач в непромокаемую бумагу и клали свертки у каждого прибора брата. Потом наливали им в стаканы кофе или чай – обязательно с молоком. Когда братья, покушав, уезжали в гимназию, мы с сестрой садились за стол. Нас сменяли мать и старшие сестры, поднимавшиеся в столовую к девяти часам. У нас в девять начинались уроки музыки, французского и немецкого языка через день. В 12 часов был общий завтрак без братьев, которые возвращались из гимназии в 3 часа. До двух мы были свободны, ходили гулять с гувернанткой, а позже — со старшими сестрами. Потом другие уроки: истории, географии, математики, русского языка. В пять – обед. Вечером до восьми приготовление уроков. До 10 лет мы ложились в 8 часов ровно, потом в 9 часов. И уж совсем большими мы должны были тушить свет в 10 часов вечера».
«К девяти кончалось общее чаепитие, мать уходила к себе, а мы, три сестры, слушали Александра Ивановича (хорошего друга семьи, которому позволялись визиты в вечернее время). К одиннадцати часам разогревался самовар, подавали швейцарский сыр с подогретыми калачами».