― Оль, ну ничего страшного, чуть потеснишься. Это же твоя родная сестра, ― в голосе матери не было и намека на просьбу, это был приказ.
― Мам, что, значит «потеснюсь»? Это наша квартира, мы живем здесь с Кириллом, куда нам тесниться?
― Ну а что ей ― в общаге это прокуренной ютиться? А снимать мы не потянем. Ты видела, какие сейчас цены на съем? Все! Я сказала: Вика будет жить у тебя. И мне так спокойнее. Ребенок будет под присмотром.
― Мам, мы так не договаривались!
― Сейчас договорились. Мы семья, и должны помогать друг другу.
― Что? Семья? Кто бы говорил. Вспомни, как…
― Все, мне некогда. Как билеты возьмем ― я тебе сообщу.
Разговор оборвался. Оля стояла по среди кухни с телефоном в руке и не могла поверить в то, что сказала мама. Она была в шоке от наглости и беспардонности родственников. Впрочем, чему тут удивляться…
* * *
Оля всегда была нелюбимой старшей дочерью. Когда мать второй раз вышла замуж и родила Вику, Оле пришлось резко повзрослеть.
«Ты уже большая, и должна мне во всем помогать с младшей сестрой», ― сказала мать шестилетнему ребенку. И повесила на Олю кучу домашних обязанностей: она пылесосила и мыла полы, меняла подгузники, ходила в магазин, играла с сестрой и даже училась готовить. Второй муж мамы надолго не задержался в семье и вскоре после рождения дочки ушел. Так они и остались втроем.
Мать почему-то души не чаяла в Викуле и старалась отдавать ей все самое лучшее: самую дорогую шоколадку ― ей, новые вещи ― ей первой, заказываем в кафе то, что Викуля хочет, идем в кино на фильм, который Викуля выберет. Вика росла в тепличных условиях, и мать даже не думала поручать ей какие-то домашние обязанности и заставлять хоть что-то делать.
Вика разбрасывала вещи, никогда не убирала дома, а только требовала и была всем вечно недовольна:
― Маше родители подарили новый телефон. Я тоже себе такой хочу!
― Что на ужин? Вчерашние котлеты я есть не буду. Давайте закажем пиццу.
― Где мои голубые носки? Олька, почему ты их не постирала? Я должна? Да я не умею, с чего мне их стирать?
― Пылесосить я не буду. Голова сильно болит. Сама сделаешь.
Мать ей никогда не перечила. Оля иногда пыталась что-то высказать маме, но та только отвечала:
― Вика без отца растет, это ребенку очень тяжело.
― Я знаю, мам. Я тоже без отца росла.
― Знаю. Но видишь, какая ты сильная. А Вика наша нежная, как роза. Ей нужно больше внимания и поддержки. Она же младшая, маленькая еще.
Мать никогда не экономила на младшей дочери, тратила на ее хотелки всю зарплату и не боялась брать кредиты. Когда же Оле нужны были новые сапоги, пуховик или сумка ― мать закатывала глаза, сердилась и предлагала найти что-нибудь на распродаже с хорошей скидкой или вообще взять с рук. Она никогда не интересовалась тем, как Оля учится в школе, да и вообще не интересовалась ее жизнью.
А Оля настолько устала от этой несправедливости, что пообещала себе вырваться из этого дома как можно скорее. Она прекрасно училась в школе, просиживала за книгами все вечера и выходные, а еще умудрялась находить подработки: раздавала листовки на улице, писала тексты на заказ. Деньги были небольшие, но каждый заработанный рубль Оля складывала в красивую круглую коробку из-под печенья и ставила ее на верхнюю полку.
Однажды она пришла домой без сил после очередной подработки. Три часа простояла на холоде со стопкой листовок. Эти три часа показались вечностью, но раздать получилось все. Ей щедро заплатили, но Оля буквально не чувствовала пальцев рук ― так замерзла. Зашла в свою комнату, сняла коробку полки… и поняла, что она непривычно легкая. Открыла крышку ― пусто, ни копейки.
― Ви-ика-а, ты брала деньги?
― Какие деньги? ― отозвалась сестра из кухни.
― Из моей коробки.
― А-а-а, мелочь эту твою. Да, мне нужно заплатить курьеру. Он привез мне одежду и ботинки зимние, а мама денег не оставила. Я у тебя взяла. И пиццу еще себе заказала.
― Кто тебе разрешал? Это мои деньги, я их специально коплю! А ты спустила на всякую ерунду!
― Да что там за деньги были? Ерунда какая-то. Тебе на сестру жалко, что ли?
― Если на что-то необходимое ― то не жалко, ― Оля чуть не плакала, ― а на пиццу и очередные твои сапоги ― да, жалко! Ты посмотри, в чем я хожу, но я не покупаю себе!
― Ну так возьми и купи! Кто тебе не дает? Что ты истерику устроила?
Оля хлопнула дверью в комнату и разрыдалась от бессилия.
Вечером пришла мать и устроила Оле скандал ― Вика успела нажаловаться.
― Как ты можешь Вику деньгами попрекать? Взяла и взяла, подумаешь!
― Мама, она их взяла не на лекарства какие-нибудь или учебу, а на пиццу и шмотки, без которых она может спокойно прожить!
― Тебе жалко? Мы же семья, Оля! Это стыдно ― жалеть деньги на своих близких! Как ты можешь так?!
― А ей не стыдно брать без спросу?
― Она еще ребенок! А ты взрослая, должна понимать и не устраивать таких вот сцен.
― А кто меня будет понимать?
― Ой, все, не начинай. Посуду помой лучше!
Оля хорошо сдала школьные экзамены и смогла поступить в университет в соседнем большом городе на юрфак. Ей дали комнату в общежитии, и она зажила хорошо и спокойно. Училась, встречалась с друзьями, ходила на выставки и в театр по недорогим билетам и подрабатывала. Непростая жизнь с матерью и сестрой научила не бояться любой работы: работала в кафе быстрого питания, библиотеке, в магазине.
Сестра с мамой вообще не интересовались, как у нее идут дела. Мать разве что напоминала, «через три дня у Викули день рождения, не забудь поздравить». Оля переводила деньги, и на этом их общение заканчивалось.
На пятом курсе Оля устроилась на работу помощником адвоката и начала неплохо зарабатывать. Когда мать узнала ― стала звонить чаще и без стеснения интересоваться, сколько Оля получила в этом месяце, и ожидается ли у нее повышение зарплаты. Когда поняла, что у дочери дела пошли в гору, стала просить денег. Оля иногда переводила небольшие суммы, но помогать основательно не могла. Они уже тогда начали жить с Кириллом вместе и планировали после свадьбы взять квартиру в ипотеку.
Вскоре они зарегистрировали брак и смогли купить маленькую однушку. На регистрацию пригласили только самых близких. Родители Кирилла приехали, а вот Вика и мама ехать отказались.
― Ой, дочь, ну зачем нам ехать. Это же просто регистрация. Ресторана не будет, ты не в белом платье, а в костюме каком-то непонятном. Это разве свадьба? Да и билеты на двоих туда-обратно очень дорогие.
― Мам, для меня это важный день. Ты же сама говорила ― мы семья. Вот я и хочу, чтобы моя семья в этот день была рядом.
― Мы не можем приехать. Я Вику скоро в санаторий повезу. Денег лишних нет.
* * *
И вот сегодня спустя полтора года мать поставила Олю пред фактом, что та должна поселить сестру в их маленькой квартире на время учебы в университете. Не попросила, а приказала, как обычно. Селить Вику было некуда, да и не хотелось. Хотя в глубине души появился тот самый червячок сомнения и страха: если не здесь, то где ей жить? Общага ― то еще удовольствие.
Оля поговорила с Кириллом. Муж был не в восторге, но согласился, чтобы Вика первое время, пока не найдет квартиру, пожила у них.
Вика приехала вечером и начала с порога.
― Ох, ну и райончик у вас. А ничего ближе у центру не было? Как мне отсюда до универа добираться? По три часа?
― И тебе привет. Добро пожаловать.
― Привет-привет, сестренка.
― Раздевайся, мой руки и давай на кухню обедать
― Что-то маленькая у вас квартирка, ― Вика недовольно оглядела коридор и заглянула на кухню. ― Как собачья будка.
― Ты можешь снять себе хоромы в центре и жить там одна.
― Ну вот денег дашь ― сниму. А так мне не на что их снимать. Сама знаешь, с деньгами у нас туго.
― Спать будешь тут, ― Оля показала на надувную кровать на полу в комнате. ― Вещи складывать на полку в шкафу справа.
― На полу? А как же «гостю ― место»?
― Не в этот раз, Вик. У нас нет места, и я об этом говорила.
― Ладно, разберемся…
С приездом Вики Оля как будто вернулась в прошлое. Опять младшая сестра разбрасывала вещи, оставляла посуду в раковине, не помогала убирать и готовить. Она завтракала тем, что готовила Оля, потом уезжала на пары, приезжала с занятий и ждала ужин, который готовила опять же сестра или Кирилл, в выходные целый день валялась на кровати или уезжала с подружками гулять. Расходы на троих заметно увеличились: Вика не экономила воду и электричество, не участвовала в покупке продуктов ― но мать это не интересовало. Она лишь иногда звонила и спрашивала, что сегодня Оля приготовит Вике, и не мерзнет ли любимая дочка в вашей «холодной однушке».
― Оль, ты взяла деньги из коробки? ― однажды утром спросил Кирилл. ― Со мной наличкой рассчитались, я не успел на счет закинуть.
― Какие деньги? Я ничего не брала.
― Очень интересно. А где же они тогда?
― Много там было?
― Больше ста тысяч. Это сразу на два месяца.
Коробка… деньги… Да блин!
― А ну-ка погоди! ― Оля швырнула недоеденный бутерброд и побежала в комнату, где еще спала Вика. ― Ты деньги взяла? Просыпайся, отвечай! ― начала тормошить сестру.
― Что ты орешь?! Поспать не даешь!
― Вика, деньги из коробки ты взяла?
― Ну я, я! Что случилось-то?
― Как «что»? Где они? Отдай немедленно!
― Да нет их. Потратила. Деньги не должны лежать. Они должны приносить удовольствие.
― Как потратила? На что? Это огромная сумма!
― Ой, я телефон себе нормальный купила. Сколько можно с этим старьем ходить.
― Как ты посмела?! Ты их просто украла! Кто тебе разрешал?
― Я их не крала! Я их взяла у родной сестры. Мама же всегда говорила: мы семья и должны друг друга выручать.
Но Оля ее не слышала. Ее трясло. Теперь в этом и следующем месяце им нечем оплачивать ипотеку. Она позвонила маме, все рассказала, но та ответила:
― Ну взяла и взяла. Ты же знаешь, как в этом возрасте хочется с модным телефоном ходить, а мне ей купить не на что. А так помогла сестре. Дело нужное и важное.
Оля повесила трубку и поняла, что это был ее последний разговор с матерью. А, когда вечером Вика приехала с занятий ― просто выставила ее чемодан в подъезд и сказала, чтобы та больше ей никогда не звонила. Вика расплакалась, начала причитать, что ей некуда пойти, но Оля со всей силы захлопнула дверь и крикнула:
― Убирайся!
И даже рассмеялась ― от чувства освобождения. Освобождения от семьи, в которой ее никогда не любили.
Автор: Юлия С.
Наталена
Машка с самого детства была бестолковой, бесшабашной растрепой. Мама ее это очень хорошо понимала и держала свою девицу в ежовых рукавицах. И то не всегда успевала за ней уследить.
Все девочки, как девочки, а эта...
С утра в тугую корзиночку на Машкиной голове вплетены матерью разноцветные ленты: глаза Машины от этого сделались по-китайски загадочными. На плечиках висит коричневое отглаженное платьице и черный свеженький передник. Гольфики ажурные, с помпончиками. Воротничок и манжеты аккуратно, с ревом (потому что под маминым присмотром) два раза отпороты, на третий раз пришиты как следует – от середины по краям. Туфельки начищены. Чудо, что за девочка, хоть в кино снимай.
А вечером домой является чудо-юдо-рыба-поросенок! Гольфы на ногах – гармошкой! Манжеты - испачканы. На коленях прислюнявлены листы подорожника (на носу – тоже, на всякий пожарный случай). Разноцветные ленты выбились из сложносочиненной корзиночки и развеваются хвостом. Да и вообще – вся прическа такая... такая... В общем такая романтичная лохматость вполне сошла бы, если бы не колючки от бурьяна, запутавшиеся в волосах.
На кармашке черного передника расползлось жирное пятно – Машка на обеде туда положила котлету с хлебом. Она, конечно, совсем не виновата, что любит есть, когда читает. После большой перемены по расписанию стоял урок чтения. И что, голодать ей? Изменять своим привычкам? Котлетка была такая ароматная, поджаристая. Хлебушек – мягкий. Ну и...
Училка, потянув носом, вытащила у Машки котлету из кармана двумя пальцами и выкинула в урну. Маша – в рев.
- Да как так можно еду выбрасывать! Вы же сами говорили!
Класс заволновался. Память у класса отличная. Учительница Галина Петровна, молоденькая, вчерашняя студентка, совсем недавно читала ребятам грустный рассказ «Теплый хлеб». И все плакали. А Мишка Григорьев – громче всех, так ему было жалко лошадку! И сейчас он тоже орал! Галина Петровна краснела и бледнела. Урок был сорван. Она что-то там бекала-мекала – бесполезно. Учительский авторитет падал стремительно в глубокую пропасть.
Пришлось ей врать ученикам, что хлебушек она «просто положила в ведро, а вечером отнесет птичкам». Да кто ей поверит! В итоге в Машином дневнике размашисто, с нажимом, жирнющее замечание: «Сорвала урок котлетами!!!»
И на погоны – Кол! Точнее, единица, подписанная в скобочках (ед.), чтобы Маша не умудрилась исправить оценку на четверку.
После вечерней взбучки и плача Ярославны в туалете, куда ее заперли на сорок минут, стирки манжет, гольфиков и передника – вручную, под материнским присмотром, Машка дала себе зарок никогда и ни с кем не спорить. Себе дороже. Думаете, она покорилась? Как бы не так! Она просто решила все делать по-своему, не спрашивая ни у кого советов. Взрослые врут – точка. Уж сама, как-нибудь.
Вот так столовская котлета определила нелегкий Машин жизненный путь.
Отца своего она не знала. Мама рассказывала, что он геройски погиб.
- На войне? – Машка округляла глаза, которые быстро заполнялись скорбными слезами.
- Э-э-э, ну не то, чтобы... - терялась мама, — ну...
- Попал в авиакатастрофу, — на голубом глазу четко оттарабанила бабушка, мамина мама, ответ на сложный вопрос, — ушел в крутое пике!
Ну, бабушка-то знала, в какое «пике» ушел папа Маши. Но разве стоило об этом говорить маленькой девочке, как две капли похожей на своего папашеньку? Пусть вспоминает его, как героя. Героя-любовника чертова!
Красивая и смелая дорогу перешла Машиному папе, когда Наталья была на седьмом месяце. Да какая там красота: курица с длинной жилистой шеей. И ходила эта курица... как курица: вытягивая ту самую длинную шею, словно высматривая, кого клюнуть. Балерина-а-а, черт бы ее драл! И ножки у балерины были длинные, желтые, куриные. Лапки несушки, а не ноги. С Натальей близко не сравнить.
Мама Маши светилась здоровьем и полнотой. Таких женщин хочется потискать и искренне засмеяться от удовольствия:
- Ах, душечка, Наталья Петровна!
Почти по Чехову. Те же полные плечи, те же ямочки на щеках, те же румяные губки бантиком. Лет сто назад любой бородатый купчина золотой прииск к ногам Наташкиным швырнул бы: "На! Пользуйся! Дай только ручку твою облобызать!"
А теперь в моде обтрепанные цапли с куриной походкой. . .
. . . ДОЧИТАТЬ>>