«Заслышав про кулеш, мальчишки встрепенулись, лица их просветлели. Пахом грешным делом подумал: «Как бы ладно было чичас кулеша отведать! А потома у баньку!»
Понимая, что так не принято, да и стеснялся он, конечно, парнишка промолчал. А вот младшенький пискнул:
— Бабуся, а можно мене сперва кулеш, а потома у баньку.
Валя растрогалась, обняла мальчишку:
— Можна, милмой! Пошто низя-то? Айда, айда».
Часть 114
В сельпо купили хлеба и сахара, у Феди нашелся нож. Пацанам отрезали по огромному ломтю хлеба, они с жадностью принялись есть. Любаша смотрела на племянников, и у нее текли слезы. Сколько их еще таких сирот — голодных, одиноких, не обласканных? Как же помочь всем? Да возможно ли это?
— Палашенька, — прошептала Любаша, тронув сестру за локоть, — вы жа с дохтуром заняты усе время. Как робяты тама у вас будуть? Одне…
— Любаша, ты не тревожься об этом: Валя приходит каждый день, Настя к ней бегает, будут вместе теперь. Харчи есть у нас, не голодаем. Ну куда ж тебе восемь душ? И девятый на подходе!
— Ничавой! Ничавой! Зато мы дома с теткой Фросей завсегда. Робята наши под присмотром. Помогають. Ванятка ужо большой, будут друзья с Пахомкой.
— Любаша, давай-ка мы сделаем с тобой так: пусть мальчишки оглядятся. У меня поживут, потом до тебя доедем. Пусть сами выберут, где им быть, а то мы их с тобой как котят делим. Этот тебе, а этот мне. Пахом вообще уж взрослый. Пахом, — развернулась Пелагея к пацанам. — А сколько ж вам лет?
— Мене шешнадцать, а Луке восемь. Батя на фронт уходил, мать чижолая была. Сродила яво зимой сорок второго. И с тех ентих пор хворая она стала.
Пелагея кивнула. Поняла, мол.
— Вот, видишь, — шепнула она сестре. — Взрослый совсем, шешнадцать, все понимает, он будет решать, а Лука — как он скажет. Заметила, что он ему в рот смотрит?
Любаша кивнула:
— Заметимши, а то как жа. Дружныя оне. Справныя робяты.
Когда пацаны наелись хлеба и с удовольствием принялись грызть сахар, Палаша предложила:
— Ложитесь, где помягше, поспите. Я вас укрою тулупчиком. Путь неблизкий.
…В Высокое въехали поздно вечером. Деревня встретила таинственной тишиной и спокойствием. Кое-где подслеповато горели огоньки в низеньких окошках, словно зазывая припозднившегося путника зайти и отдохнуть с дороги.
Валя и Фрося сидели на скамейке, лузгали семечки и оживленно, хотя и тихо, о чем-то беседовали.
Заслышав шум приближающейся телеги, вскочили как по команде и ринулись за калитку.
— Наши едуть!
— Агась. Да чавой-то вродя ишшо ктой-то с имя? Ишть я совсема сляпая стала? Примстилось?
— Не, Фрося, ня примстилоси! Двух робят вижу с имя.
Женщины пошли навстречу телеге, им не терпелось узнать, кого ж привезли из Соколиной.
— Тпру, родимыя! — закричал Федор, и лошадь мертво встала.
Палаша и Люба расплылись в улыбке, завидев любимых тетушек: Фросю и Валю. Мальчишки же напряженно вглядывались в лица старушек, пытаясь понять: такие же они недобрые, как бабка Матрена, или такие же приветливые, как их тетушки: Пелагея и Люба.
Федор помог сойти с телеги Любаше, а Пахом, быстро сообразив, помог Пелагее.
— Здравия вам, тетушки! — поздоровалась она с Валей и Фросей.
Любаша и Федор подхватили.
Мальчишки поснимали свои картузы и, поклонившись, тоже поздоровались.
Пожилые женщины, с интересом глядя на ребят, ответили на их приветствия.
— Вот, тетка Фрося, Валя! Племянники это наши. Пахом и Лука… Зинины сыновья. Померла она недавно. Сироты! Отец еще раньше умер.
Старушки принялись креститься и причитать:
— Да как жа енто!
— Да что жа деетси!
Валя опомнилась первой:
— Баню топила! Давайтя айдатя! Кулеш ужо простыл вас ожидаючи. Робяты накормлены и спять. Наська с малышами у мене, а старшие у Егора. Айдатя.
Заслышав про кулеш, мальчишки встрепенулись, лица их просветлели. Пахом грешным делом подумал: «Как бы ладно было чичас кулеша отведать! А потома у баньку!»
Понимая, что так не принято, да и стеснялся он, конечно, парнишка промолчал. А вот младшенький пискнул:
— Бабуся, а можно мене сперва кулеш, а потома у баньку.
Валя растрогалась, обняла мальчишку:
— Можна, милмой! Пошто низя-то? Айда, айда.
…Через несколько минут мальчишки уплетали кулеш, который Валя была мастерица готовить, Федя с Любой парились в баньке, а Палаша рассказывала старушкам о поездке. Те вздыхали и скорбно качали головами.
— Хорошо, што съездиля! — проговорила Валя. — Таперича усе хорошо у робят будят.
Ей хотелось спросить, где же они будут жить, но она промолчала, благоразумно решив, что сестры сами должны решить этот вопрос, и вмешиваться не стоит. Откровенно говоря, Валя иногда побаивалась Пелагею. Как глянет порою бывшая невестка, так и похолодеет все внутри Валентины.
Они однажды даже говорили об этом с Настенькой.
Девчушка тогда хотела отпроситься у матери в ночное, но боялась и просила об этом Валю:
— Бабуля, спроси ты. Мне боязно.
— Чавой енто? Рази она тебе била када? — задав вопрос, Валя призадумалась и брякнула, вздохнув: — И мене никада ня била, Господь миловал, да и накаво ня била, дажа фрица, казала, а я ишть тожать яе боюси. Давай местя спросим.
Пелагея тогда отпустила Настю, лишь наказав, взять с собой фуфайку и сидеть только на ней, и никак иначе.
— Бабуля! — Настя обняла тогда Валю и зашептала на ухо: — Мама хорошая, добрая. Почему ж мы ее боимся?
— И ня токма мы, Наська, — улыбнулась Валя. — Усе боятся, дажа председатель.
…Настя проснулась раньше всех и увидела двух незнакомых мальчишек, спящих на лавках. Девочка с интересом посмотрела на ребят, особенно на старшего. Он показался ей таким красивым, будто принц из сказки, которую читала им недавно на уроке учительница. Насте так понравилось выражение — высокий чистый лоб, — и она даже спросила у учительницы: «А это как?» Руссичка объяснила, но Настя ничего не поняла.
— Настенька, когда ты увидишь высокий чистый лоб, ты сразу поймешь.
И вот он — тот самый лоб. Темные кудрявые волосы кое-где прилипли к щекам: видно, мальчишка вспотел, хата была жарко натоплена. Его кожа лица была чуть смугловата, на щеках играл румянец. Настя залюбовалась парнем. Вдруг Пахом открыл глаза, Настя чуть было не вскрикнула — это было так неожиданно. Глаза у мальчишки были синие как вода в реке на закате, ресницы чёрные, длинные.
— Ты кто? — шепотом спросила Настя: маленький пацан еще спал, и она не хотела его разбудить.
— Я Пахом, тетки Палаши и тетки Любаши племянник. Он тожать! — показал Пахом на братишку. — Лука енто. А ты?
— А я Настя, тетки Палаши дочка! — улыбнулась Настя. — Вы откуда взялись?
Что-то больно кольнуло Пахома прямо в сердце и отозвалось словом «сестра» в голове.
«Сестра, стало быть!»
— Из Соколиной мы, вчерась приехамши. С тобой жить будем, тетка Палаша казала, у Малиновку нас забереть!
— Вот здорово! — чуть не заорала Настенька, но вовремя прикусила язык и сказала шепотом.
В это время вошла Валя, она уже управила все дела на подворье.
— Проснулись? — шепотом спросила она. — Ступайте на ферму, молока принесть надоть. Блянков чичас напяку вама.
— Блянков! — как завороженный повторил Пахом.
Через несколько минут ребята шли по направлению к ферме, и Пахом рассказывал Насте о том, как сначала помер батя, а потом и мамка, — остались они с бабкой Матреной:
— Жрать неча совсема. Бабка старыя. Хорошо хочь огород я садил, да урожай нынча… — Пахом махнул рукой. — Токма капусты я и наквасил, а картохи кот наплакал: ужо съеля, и знашь…
— Ты наквасил сам капусты? — обомлела Настя и даже остановилась.
— А чавой ня так ишть? — перепугался Пахом.
— Да все так! Ты что!
— Слухай, я вот чавой хотел у тебе спросить! — замялся Пахом. — Мамка твоя ня по-нашенски балакаеть, и ты тожать. С ей понятно! Батя мой с фронту пришел — тожать так говорил. Ну а ты чавой?
Настя улыбнулась. Ей и хотелось и не хотелось рассказывать сейчас Пахому всю эту историю.
— Понимаешь, тут такое дело. Мама Палаша не родная мне.
— Как енто?
И Настя рассказала парнишке их с Пелагеей историю.
Парень во все глаза смотрел на Настеньку и вдруг почувствовал, как та утренняя боль в сердце отходит, а в голове формируется другая мысль: «Не сестра!»
Татьяна Алимова
Все части здесь⬇️⬇️⬇️
Рекомендую прочитать статью ⬇️⬇️⬇️