— То есть, я недостаточно хороша для того, чтобы отужинать с идеальным семейством Большаковых? — завопила я. — Так, что ли, получается?
Твой секрет (17)
Суббота выдалась солнечной и теплой. В такую погоду бы гулять, кататься на роликах или поехать в парк аттракционов – воспарить над городом, сидя в поскрипывающей люльке колеса обозрения. Подниматься всё выше и выше, а вокруг – только небо, одинокие пушистые облака и бескрайний горизонт.
Вместо этого я уныло шагала в школу на субботник. С Круткевич мы не разговаривали. Дре, оказавшийся меж двух огней, предложил встретиться на нашем месте, но я отказалась. Устала от выяснения отношений и негатива. Пусть побудут вместе – им это только на пользу.
Солнце светило так ярко, что даже школьный двор, нуждающийся в уборке, казался волшебным неизведанным миром. Однако это не приносило радости, на душе скребли кошки. Не могла избавиться от ощущения, что вся моя жизнь – бесконечный субботник. И, сколько не убирай, мусора становится всё больше.
Ссора с Круткевич, обвинения мамы, Влад Большаков… Какого размера нужны грабли, чтобы вычистить всё это и снова научиться радоваться пригревающему весеннему солнышку?
Школьники распределились по школьной территории, негромко переговаривались и старательно работали. Естественно, были и те, кто отлынивал, например, Круткевич. Заметила ее красную шевелюру издали – она сидела под деревом прямо на земле и что-то втолковывала Дре, который собирал мусор в огромный синий мешок. Решила к ним не подходить. Взяла у учителя банку с черной краской и кисть и направилась к металлическому забору за школой.
Монотонная работа расставляла мысли по полочкам. Взмахи кисти приносили приятное умиротворение. Казалось, забор обновлялся вместе со мной. Даже запах краски, разъедающий ноздри, действовал успокаивающе.
Рядом с моей кистью вдруг возникла другая и любовно погладила металлический прут, оставляя черную блестящую полосу.
— Эй! — возмутилась я совсем по-детски. — Это мой забор!
— Забор общий, — ответили мне. — Тем более, вдвоем получится быстрее.
Я стиснула зубы, бросив короткий косой взгляд на Большакова.
— А я не хочу быстрее, — заупрямилась я. — Найди себе другое занятие!
— Не-а.
Какое-то время красили молча. Зачем вот он приперся? Чтобы стоять над душой? Да еще и красит ровнее. Не упустит шанса показать, что он лучше во всём, даже в этом! Рядом с ним мой долгожданный, только возродившийся покой, как ветром сдуло.
— Алин, — тихо позвал меня Большаков, но я только сильнее сжала кисть.
Черная краска попала мне на джинсы, и я зачем-то размазала ее рукой в перчатке.
— Алин, ну прости меня.
Вторая попытка оказалась действеннее. По крайней мере, теперь я смотрела на Большакова в упор. Он умеет извиняться?
— Ладно, — ответила наконец, пожав плечами. — Считай, без обид. Теперь доволен?
— Нет. Ты ведь не простила.
— Да зачем тебе это? — разозлилась я. По большей части, на собственное сердце, которое принялось остервенело молотить по ребрам. — Так не делается, Большаков! Нельзя пригласить девушку домой, а потом резко передумать и выгнать ее! Ты меня унизил. Такое просто так не прощается.
Скулы Влада напряглись, а глаза потемнели.
— Ты не поняла, я не передумывал. Я в принципе зря тебя повел домой. Не нужно было.
— Ах, вот как? — опешила я, со всей силы швырнув кисть в банку.
Краска смачно выплеснулась точнехонько на белые фирменные кроссовки Большакова. Да кто вообще на субботник приходит в белом?!
Я злорадно расхохоталась, наблюдая за тем, как Большаков поджимает губы, разглядывая свою обувь. Пусть знает, что не только ему позволено макать других в грязь!
— То есть, я недостаточно хороша для того, чтобы отужинать с идеальным семейством Большаковых? — завопила я. — Так, что ли, получается?
— Нет, нет же! — Влад принялся размахивать руками, капли с его кисти летели ему на волосы и на лицо. — Всё наоборот. В моей семье все играют роли – они притворщики, понимаешь? Ты бы не вписалась. Потому что ты… настоящая. А они бы тебя испортили. Сломали бы. Они это умеют.
— Легко обвинять всех вокруг, — отозвалась я, шумно и прерывисто втягивая носом воздух. — Но выставил-то меня ты. Нехорошо, Влад, так говорить о своей семье. Твоя мама – чудесная женщина! А твой папа не сказал мне ни одного плохого слова. В этой ситуации виноват ты один, признай это.
Влад опустил голову и выронил кисточку из руки.
— Да, ты права.
— Не можешь ведь даже признать… Что?
— Ты права. Я виноват. Потому что рядом с тобой…
Большаков замолчал, обкусывая губы изнутри. И молчал слишком долго.
— Ну?!
Влад поднял на меня затуманенные глаза и тут же снова уставился под ноги. Мне бы не поверили, если бы я кому-то рассказала, но Влад Большаков в эту минуту выглядел смущенным.
— Рядом с тобой я…
И снова наступила тишина. Мне бы унять злость, успокоиться уже, но эти его продолжительные паузы страшно бесили. У меня перед глазами будто бы издевательски трясли листом с последней страницей захватывающей книги.
— Да что?!
Влад поморгал и посмотрел мне в глаза. Внезапно сменил тему.
— Что мне сделать, чтобы ты меня простила?
Меня почти затрясло от злости. И поэтому из моего рта вылетело следующее:
— Ну, я не знаю, заплачь!
Я выкрикнула это во весь голос и тут же испуганно прикрыла рот ладонью. Слово – не воробей, да?
В глазах Влада сгустилась тьма, мою кожу пронзили тысячи острых иголок, колени ослабли. Грудная клетка Большакова поднялась и опустилась, он хватанул ртом воздух и стал надвигаться на меня. Я, в свою очередь, принялась пятиться назад короткими трусливыми шажками. Хотя знала, что это бесполезно.
Когда рука Большакова грубо обхватила мою шею, я подавилась собственным сердцем.
Нет, Влад меня не ударил. Он меня поцеловал.