Анна сидела на диване в полумраке гостиной, бережно прижимая к груди годовалого Кирюшу. Только-только удалось его укачать после двухчасовых капризов — режутся зубки, маленький совсем измучился. Она и сама чувствовала себя выжатой, как лимон, но сейчас, в этой blessed тишине, наконец-то можно было немного расслабиться.
Муж Лёша устроился в кресле напротив, листая ленту в телефоне. После тяжёлого рабочего дня они оба наслаждались этими редкими минутами спокойствия в их маленькой квартирке. За окном февральский ветер гонял поземку, а здесь было тепло и уютно.
— Может, чайку? — шёпотом предложил Лёша, поднимая глаза от экрана.
Анна улыбнулась и кивнула. Как же хорошо, что он понимает — громко говорить нельзя. Только бы Кирюша не проснулся...
И тут в дверь позвонили. Громко, настойчиво, будто кто-то прилип к звонку. Ребёнок вздрогнул, и Анна замерла, затаив дыхание. Пронесёт или нет? Не пронесло — Кирюша захныкал, открывая глазки.
— Кто там может быть? — одними губами спросила она мужа. — Мы же никого не ждём...
Лёша пожал плечами и пошёл открывать. Анна услышала, как щёлкнул замок, а потом раздался громкий, хорошо знакомый голос:
— Ну вот, мы приехали! Лёшенька, зятёк мой дорогой!
У Анны ёкнуло сердце. Тётя Лидия. Точнее, Лидия Петровна — Лёшина тётка, сестра его покойной матери. И судя по шуму в прихожей, приехала она не одна.
— Ой, а что это у вас так темно? — донеслось из коридора, и через секунду вспыхнул яркий свет. Кирюша заплакал в голос.
В гостиную, гремя пакетами, ввалилась полная женщина лет шестидесяти в расстёгнутой шубе. За ней, отряхивая снег с ботинок, протиснулись её муж Виктор Иванович и их великовозрастный сын Толик с рюкзаками наперевес.
— Аннушка! — всплеснула руками Лидия Петровна. — А мы к вам! Проездом в санаторий, решили заночевать. Ты уж приюти родню-то!
Анна почувствовала, как внутри поднимается волна — не то злости, не то отчаяния. Они опять делают это. Опять заявляются без звонка, без предупреждения, уверенные, что им всегда будут рады. Что их примут, накормят, уложат спать. А то, что у молодой семьи могут быть свои планы, что ребёнок маленький — это никого не волнует.
— Лёша, зятёк, помоги вещи занести! — уже командовала Лидия Петровна. — Толик, сумки в коридоре остались, неси давай! А ты, Аннушка, может, чайку поставишь? С дороги-то устали...
Анна перевела взгляд на мужа, но тот, как загипнотизированный, уже потянулся к сумкам. Всегда так — стоит тётке появиться, и Лёша превращается в послушного мальчика. Не может слово поперёк сказать.
Кирюша, разбуженный шумом и светом, заходился в плаче. Анна чувствовала, как дрожат руки, как перехватывает горло. Нет. Хватит. Сколько можно это терпеть?
— Лидия Петровна, — её голос дрогнул, но она заставила себя говорить твёрдо. — Сегодня не получится. Мы устали, да и ребёнок плохо спит. Простите, но мы не сможем вас принять.
В комнате повисла тишина. Даже Кирюша, словно почувствовав напряжение, притих.
Лидия Петровна застыла с пакетом в руках, медленно повернулась к Анне. На её круглом лице отразилось изумление, быстро сменившееся недоверием.
— Ты что, шутишь? — спросила она таким тоном, будто услышала какую-то нелепицу.
— Нет, не шучу, — Анна старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось где-то в горле. — Мы действительно не можем вас сегодня принять.
Лидия Петровна медленно опустила пакет на пол. В её глазах появилось что-то новое — смесь обиды и недоверия, будто она впервые видела эту молодую женщину, свою невестку.
— Не можете принять?.. — переспросила она, и её голос зазвенел, как натянутая струна. — Родню не можете принять? Мы же с дороги, устали, замёрзли! Я что, должна теперь в гостиницу идти? В моём-то возрасте?
Виктор Иванович переминался с ноги на ногу в прихожей, явно чувствуя себя неловко. Толик демонстративно уткнулся в телефон, делая вид, что его это не касается. А Лёша... Лёша застыл с сумкой в руках, как будто окаменел.
— Понимаете, — Анна сделала глубокий вдох, пытаясь подобрать правильные слова. — Дело не в том, что мы не рады вас видеть. Просто... мы хотим, чтобы у нас было своё личное пространство. Чтобы нас предупреждали заранее о визитах. Это нормально.
— Нормально?! — Лидия Петровна всплеснула руками. — Что ж тут нормального? Раньше люди двери не запирали, всегда друг друга привечали! А теперь, значит, "личное пространство"? Это всё твои новомодные выдумки!
Она повернулась к племяннику:
— Лёша! Ну скажи ты ей! Я же тебя с пелёнок знаю, на руках носила, когда Верочка... — её голос дрогнул при упоминании сестры. — Когда мамы твоей не стало, кто о тебе заботился? А теперь что же, я чужая стала?
Анна почувствовала, как напрягся муж. Она знала этот приём — стоит упомянуть его покойную мать, и Лёша теряется, чувствует себя виноватым. Каждый раз одно и то же.
— Тёть Лид... — наконец выдавил он. — Правда, давай в другой раз? Мы просто не готовы сегодня...
— Вот значит как! — Лидия Петровна побагровела. — Это всё она тебя настроила! Это она тебя против родни восстанавливает! А ты и уши развесил!
— Мам, может правда в гостиницу? — подал голос Толик, не отрываясь от телефона. — Я там уже номер нашёл...
— Молчи! — оборвала его Лидия Петровна. — Не лезь, когда старшие разговаривают!
Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Вот оно — истинное лицо заботливой тётушки. Командует всеми, привыкла, что её слово — закон. Сын под сорок, а говорит с ним как с мальчишкой.
Кирюша, разбуженный громкими голосами, снова заплакал. Анна прижала его крепче, чувствуя, как в груди поднимается глухая злость. Нет, она не позволит и со своей семьёй так обращаться.
— Лидия Петровна, — твёрдо сказала она, поднимаясь с дивана. — Я вам всё сказала. Мы не можем вас сегодня принять. И дело не в том, что вы родня или не родня. Дело в уважении. Вы не спросили, удобно ли нам. Вы просто поставили перед фактом.
— Ах вот как! — Лидия Петровна схватила свою сумку. — Значит, я теперь должна спрашивать разрешения, чтобы племянника навестить? Ну хорошо, хорошо... — Она начала суетливо застёгивать шубу. — Запомни мои слова, Лёшенька: эта твоя... эта твоя жена тебя до добра не доведёт! Попомни мою науку!
— Мам, я вызвал такси, — сообщил Толик. — Через пять минут будет.
— Вызвал и вызвал! — огрызнулась Лидия Петровна. — Идём отсюда! Раз мы тут такие незваные...
Она резко развернулась и, не прощаясь, направилась к выходу. Виктор Иванович виновато развёл руками и поспешил за женой. Толик, бормча что-то под нос, подхватил рюкзаки.
Входная дверь хлопнула так, что зазвенела люстра. В квартире повисла звенящая тишина, нарушаемая только всхлипываниями Кирюши.
Анна медленно опустилась на диван. Колени дрожали, в висках стучало. Она посмотрела на мужа — Лёша стоял, опустив голову, и на его лице застыло странное выражение — не то стыда, не то облегчения.
После той ссоры телефон молчал. Ни звонков, ни сообщений — тишина, звенящая и тяжёлая, как предгрозовое небо. Лёша несколько раз порывался позвонить тёте сам, даже номер набирал, но в последний момент нажимал "отбой". Что сказать? Как объяснить? Да и нужно ли?
Шли дни. Анна ничего не говорила о случившемся, но он видел, как она украдкой наблюдает за ним, когда думает, что он не замечает. В её взгляде читалось беспокойство, смешанное с какой-то новой, незнакомой нежностью. Словно она впервые увидела в нём не просто мужа, а человека, который может постоять за свою семью. Пусть даже не сразу, пусть неуверенно — но может.
А потом Лёша начал замечать перемены. Они были едва уловимы поначалу, как первые признаки весны: вот Анна напевает что-то на кухне, готовя ужин. Вот Кирюша спокойно спит в своей кроватке — без истерик, без бесконечных укачиваний. Вот они сидят вечером на диване, смотрят какой-то глупый сериал, и тишина между ними уютная, без напряжения.
Раньше их дом напоминал проходной двор: тётя Лида могла заявиться в любой момент, с пакетами, с советами, с упрёками. "Ой, а что это у вас занавески такие мрачные? Надо бы поярче!" или "Аннушка, ты бы поменьше Кирюшу на руках таскала, избалуешь!" Каждый визит — как экзамен, который они почему-то обязаны были сдавать.
— Представляешь, — сказала как-то Анна, разбирая детские вещи, — я только сейчас поняла, что всё это время будто не дышала полной грудью. Как будто постоянно ждала подвоха, понимаешь?
Лёша понимал. Он и сам это чувствовал, хотя не мог облечь в слова. Груз ответственности перед тётей, благодарности за её заботу после смерти мамы — всё это давило, не давало распрямить плечи.
Однажды вечером к ним заглянула его двоюродная сестра Марина. Она присела на краешек стула, как птичка, готовая в любой момент вспорхнуть, и долго мяла в руках чашку с чаем.
— Тётя Лида говорит... — начала она осторожно, не глядя на Лёшу. — Говорит, что ты теперь жену слушаешь, а не семью. Что отрёкся от родных.
Лёша смотрел на неё и вдруг видел не взрослую женщину, а ту самую девчонку с косичками, которая всегда старалась всем угодить, всех примирить. Которая до сих пор живёт с родителями, потому что "маме одной тяжело".
— А если бы я не послушал жену, что тогда? — спросил он тихо. — Если бы позволил и дальше топтать наше личное пространство, нашу жизнь? Это, по-твоему, правильно?
Марина промолчала, теребя прядь волос — совсем как в детстве, когда не знала ответа на уроке. Поставила недопитый чай и засобиралась домой, ссылаясь на поздний час.
А Лёша ещё долго стоял у окна, глядя, как она семенит по заснеженной дорожке к остановке. Внутри растекалось странное чувство — не то грусть, не то облегчение. Он вдруг понял, что впервые за долгое время сделал выбор. Не тот, которого от него ждали, не тот, который было бы "удобно" сделать. А тот, который был правильным — для него, для Анны, для их маленькой семьи.
Где-то в глубине квартиры тихо засмеялся проснувшийся Кирюша. Послышался голос Анны, напевающей колыбельную — тихий, спокойный, как теплый летний дождь. Лёша прислушался к этим звукам и почувствовал, как губы сами собой растягиваются в улыбке.
Может быть, взрослеть — это не только научиться говорить "да" тому, что важно. Но и уметь сказать "нет" тому, что мешает быть счастливым. Даже если это причиняет боль. Даже если приходится выбирать.
Весть о том, что тётя Лида в больнице, пришла внезапно. Позвонила Марина, голос дрожал:
— У неё гипертонический криз. Врачи говорят, на нервной почве... — она помолчала и добавила тише: — Вы бы навестили её, Лёш. Она о вас часто спрашивает, хоть и делает вид, что обижена.
Лёша стоял у окна, прижимая телефон к уху, и смотрел, как за стеклом кружатся последние апрельские снежинки. Странно — вроде бы уже весна, а зима всё никак не хочет уходить.
Он не знал, что ответить. Четыре месяца прошло с того вечера. Четыре месяца тишины, прерываемой только редкими новостями через общих знакомых. И вот теперь...
— Съездим, — вдруг сказала Анна, качая задремавшего Кирюшу. Она, оказывается, всё слышала.
Лёша удивлённо повернулся к жене:
— Но ты же... после всего, что она наговорила...
Анна осторожно переложила сына в кроватку, поправила одеяльце. Помолчала, словно собираясь с мыслями.
— Знаешь, я тут много думала, — она присела на краешек дивана. — Одно дело — отстаивать свои границы, и совсем другое — рвать отношения. Может, она и правда не со зла всё это... просто из другого времени, из другой жизни, где всё было иначе.
Лёша смотрел на жену, и в груди разливалось тепло. Как она умудряется быть такой? Сильной — и при этом понимающей, умеющей прощать.
В больничной палате пахло лекарствами и почему-то яблоками. Тётя Лида лежала, глядя в потолок — осунувшаяся, непривычно тихая. Когда они вошли, она медленно повернула голову, и в её глазах мелькнуло удивление:
— Пришли всё-таки...
Анна молча поставила на тумбочку пакет с фруктами и соками. Присела на стул у кровати:
— Конечно, пришли. Мы же семья.
Тётя Лида перевела взгляд на племянника, и что-то дрогнуло в её лице:
— А я думала... думала, что ты теперь совсем от нас отвернулся, Лёшенька.
Она протянула руку, и Лёша осторожно взял её — такую непривычно хрупкую, с выступающими венами. Вспомнил вдруг, как в детстве эта рука гладила его по голове, когда болел, как вытирала слёзы после маминых похорон...
— Не отвернулся, — сказал он тихо. — И не отвернусь. Просто... мы хотим, чтобы и нас понимали. Чтобы уважали наше право жить так, как мы считаем нужным.
Тётя Лида долго молчала. За окном шумел весенний дождь, где-то в коридоре переговаривались медсёстры, а они всё сидели молча — каждый со своими мыслями.
— Я ведь как лучше хотела, — наконец произнесла она. — Всю жизнь так жили — двери нараспашку, всегда друг другу помогали. А сейчас... сейчас всё по-другому. Может, я и правда... перегнула.
Она говорила медленно, с трудом подбирая слова — непривычное дело для всегда решительной, всё знающей тёти Лиды.
— Знаете что? — вдруг сказала Анна. — Приезжайте к нам на майские. Только предупредите заранее, хорошо? Кирюша уже ходить начинает, вы не узнаете его.
— Правда? — в голосе тёти Лиды мелькнула прежняя живость. — А я тут компот из сухофруктов варить научилась, диетический. Привезу баночку...
Лёша смотрел на этих двух таких разных женщин — молодую и пожилую, упрямую и уступчивую, свою жену и свою тётю — и чувствовал, как внутри что-то отпускает. Нет, это не было полным примирением — слишком глубоки оказались трещины, слишком много недосказанного осталось между ними. Но это был шаг. Маленький шаг к тому, чтобы научиться быть семьёй по-новому.
А за окном палаты, словно символ перемен, сквозь дождевую пелену пробивался робкий луч весеннего солнца.